Церемония началась через час после захода солнца. Идеальная окружность в девять футов, была подготовлена заранее, для чего место очистили от деревьев и молодой поросли. Грунт был посыпан священной землей.

Таинственные и мрачные облака исполняли танец на фоне бледной луны.

Тринадцать человек, облаченные в черные плащи с капюшонами, стояли внутри круга. Позади них, в лесу, закричала одинокая сова, и было непонятно, выражал этот крик жалость или сочувствие. Со звуками гонга смолк даже он. На мгновение лишь шелест ветра был слышен в молодой весенней листве.

В яме, в левой части круга уже занимался огонь. Скоро взметнется пламя, вызванное тем самым ветром или иными силами. Это было в канун майского дня, в Субботу Рудмаса. В эту ночь, в разгаре весны, будут празднества и жертвоприношения во имя плодородия злаков и мужской силы.

Две женщины, облаченные в красные робы, вступили в круг. Их очень бледные лица с ярко красными губами не были скрыты капюшонами. Они напоминали уже насытившихся вампиров.

Кэмерон Рафферти ненавидел кладбища. И дело не в суеверии. Он был не из тех, кто обходит черных кошек или стучит по дереву. Причина была в том, что кладбищенская атмосфера противоречила его внутреннему состоянию, и он это ненавидел. Он знал, что не будет жить вечно – как полицейский он знал, что рискует жизнью больше остальных. Это его работа, также как жизнь-работа, а последующая пенсия – это смерть.

Но пусть он будет проклят, если ему нравится, когда надгробные камни и букеты увядших цветов напоминают ему об этом.

И, тем не менее, он пришел взглянуть на могилу, а большинство могил, как правило, собирают вокруг себя компанию и превращаются в кладбища. Это кладбище принадлежало католической церкви Нашей Девы Милосердной и располагалось на неровном холме в тени старой колокольни. Каменная церковь, небольшая, но крепкая, устояла перед непогодой и грехом сто двадцать три года. Участок земли, отведенный для почивших католиков, был огорожен ажурной железной решеткой. Большая часть острых наконечников покрылась ржавчиной, а многий и вовсе не было. Никто особенно не обращал на это внимания.

В те дни, большая часть горожан разделилась между церковью всех религий Храмом Господним на улице Мэйи и Первой Лютеранской церковью прямо за углом на Поплар. Немногие другие предпочитали Храм Братьев в Уэй-сайд в южной части города и католическую церковь. За братьями было большинство.

С тех пор, как в семидесятых количество прихожан стало сокращаться, службы в Нашей Милосердной Деве свелись к воскресной мессе. Священники из церкви Святой Анны из Хагерстауна неофициально сменяли друг друга во время служб, а один из них заезжал на уроки в воскресную школу и на последующую мессу в девять часов. А, помимо этого, у церкви Нашей Девы Милосердной особенных забот не было, кроме Пасхальных и Рождественских дней. И, конечно, свадеб и похорон. И независимо от того, как далеко забредали Её дети, они возвращались, чтобы лечь в землю около Нашей Девы.

Галерея была набита народом. Через час после открытия выставки Клер, люди наводнили просторное, трехэтажное помещение. «И не просто люди, – думала Клер, попивая шампанское, – а Люди». Заглавное «Л» указывало на тех, кто расширил сердце Анжи до размеров Канзаса. Представители делового мира, мира искусства, театра, самые талантливые и знаменитые. От Мадонны до мэра, все пришли посмотреть, обсудить, и, возможно, купить.

Повсюду шныряли репортеры, проглатывая канапе и французское шампанское. Старая программа «Отдых сегодня вечером» послала съемочную бригаду, которая даже сейчас вела репортаж на фоне трехфутовой работы Клер из железа и бронзы под названием «Возвращение власти». Они назвали ее противоречивой, из-за вопиющей сексуальности и явного феминизма, воплощенного в образе трех нагих женщин, вооруженных копьем, луком и пикой, собравшихся вокруг коленопреклоненного мужчины.

Для Клер это было всего лишь выражением собственных переживаний после развода, когда она металась в поисках оружия, чтобы отомстить, и так его и не нашла.

Представители журнала «Музеи и искусство» обсуждали небольшую медную работу, бросая такими словами, как «эзотерическая» и «стратифицированная».

Большего успеха добиться было нельзя.

– Ну так как ты, Клер?

Они сидели на ступеньках с двумя бутылками теплого пива «Бекс», которые Клер подхватила во время блужданий по Пенсильвании. Расслабившись она повела плечами, запрокинув бутылку. Пиво и прохладная ночь снимали усталость вождения.

– Да ничего. – Ее взгляд опустился на значок на его рубашке. Глаза наполнились смехом. – Шериф.

Кэм вытянул ноги в ковбойских сапогах и скрестил их.

– Насколько я понимаю Блэйр не рассказал о том, что я занял место Паркера.

Тринадцать собрались на шабаш с восходом луны. Вдалеке гремел гром. Они стояли по-двое и по-трое. разговаривая, перешептываясь, покуривая табак и марихуану, а тем временем церемониальные свечи были уже зажжены. Черный воск таял и стекал. В углублении занимался и потрескивал, и начинал подниматься огонь, внедряясь жадными пальцами в сухое дерево. Колпаки скрывали лица без масок.

Прозвонил колокол. Немедленно голоса смолкли, сигареты погасли. Образовался круг.

В центре стоял верховный жрец, облаченный в плащ и козлиную маску. Несмотря на то, что они его знали, он никогда не открывал лица во время церемонии. Ни у кого не хватало смелости потребовать этого.

Он привел к ним трех блудниц, зная, что им необходимо дать выход своему желанию, чтобы они оставались преданными и молчали. Но утоление этой жажды подождет.

Наступил час обращения и вступления в веру. Сегодня ночью двое участников, доказавших, что они достойны, получат метку Сатаны. Она откроет им новый путь и свяжет навеки.

– Что это за вонь?

– Это, mа belle, нежный сельский букет. – Лицо Жан-Поля расплылось в усмешке, когда он втянул своим тонким носом окружающий воздух. – О, cest incroyalbe

[6]

.

– Я бы сказала, это невероятно, – процедила Анжи, с нахмуренным видом выглядывая из окна автомобиля. – Несет лошадиным навозом.

– А когда же, моя дрожайшая, тебе вообще доводилось нюхать навоз лошади?

– Семнадцатого января 1987 года в жутко холодном экипаже в Центральном парке, когда ты первый раз сделал мне предложение. Или, возможно, это было уже во второй раз.

Джейн Стоуки было все равно, что станется с фермой. Она покончила с ней. Она покончила и с Эммитсборо.

Двое ее мужей лежали на кладбище, оба отнятые у нее внезапно. Первого она любила безоглядно, со всей полнотой счастья. Бывали моменты, даже после столь долгих лет, когда она вспоминала о нем, тоскуя – направляясь ли в поле, где он пахал, поле, где он умер, или же поднимаясь по лестнице к их когда-то общему ложу.

Она вспоминала его молодым, полным жизни и красивым. Было время, когда красота занимала большое место в ее жизни, когда такие вещи, как цветы в саду или нарядное платье были полны значения и приносили радость.

Но Майка не было уже больше двадцати лет, а она стала старухой в пятьдесят лет.

Она не любила Биффа, здесь не было того чувства, когда колотится сердце и кружится голова. Но она нуждалась в нем. Она зависела от него. Боялась его. Потеря его была подобна ампутации. Больше некому было говорить ей, что делать, когда и как. Больше не для кого было готовить, убирать, не было по ночам теплого тела, дышащего рядом с ней.

Что же, черт побери, происходило? Кэм уселся на складном стуле, поставив рядом литровую бутылку холодного пепси. Вернувшись с фермы Доппера, он разделся, принял душ и теперь, в одних джинсах наблюдал за закатом и размышлял.

Были жестоко зарезаны два молоденьких теленка.

Обезглавлены. Кастрированы. Ветеринар, осмотрев вместе с ним туши, сказал, что были вырезаны некоторые внутренние органы. И пропали.

Отвратительно. Кэм глотнул Пепси, чтобы вытравить неприятный вкус во рту. Тот, кто это сделал, хотел вызвать шок и отвращение – и это ему удалось. Даже лицо Мэтта Доппера покрылось нездоровой бледностью, несмотря на охвативший его гнев. Телятам было только два месяца, и они бы выросли в здоровенных быков.

«Потом бы их зарезали,—подумал Кэм,—но не истерзали». А Мэтт обвинял его, хотя бы отчасти. Если бы собаки не были посажены на цепь, никто бы не осмелился зайти в его владения, никто бы не пробрался к скоту, никто бы не зарезал его телят.

Должно быть она вздремнула. Когда Клер заставила себя проснуться, ее сердце учащенно билось. Пытаясь встать, она ощутила во рту сухой, едкий привкус страха. В какое-то мгновение сон боролся с реальностью, и в ее воспаленном мозгу жесткий стол, занавешенный марлей, представился вдруг гробом.

Потом она вспомнила, как Кэм привел ее назад через палату скорой помощи в маленькую кабинку, задернув занавеску так, что свет слегка пробивался. Она видела тени, двигающиеся за занавеской.

Он включил магнитофон, и с помощью его вопросов она коротко описала суть событий, произошедших после того, как она покинула его дом.

Отвечая на вопросы, она чувствовала одновременно грусть и неловкость. В тот момент на нем не было его звезды шерифа, но она знала, что этот знак разделял их.

Поле того, как он убрал магнитофон, пометив ленту и положив ее в карман, он принес ей чашку чая и оставался рядом, пока она не погрузилась в забытье.

Салли Симмонс подъехала к автозаправочной станции «Амоко», но на самом-то деле ее не интересовали ни заправка машины, ни проверка масла. Ее интересовал Эрни Баттс. Этот интерес часто вызывал у нее стыд и смущение. И вместе с тем возбуждение.

За все те недели, что она гуляла с Джошем, она позволила ему дотронуться до себя лишь выше талии. Хотя она разрешила ему снять с нее бузку, даже прильнуть жарким, ищущим ртом к ее груди, она всякий раз обрывала его, когда его руки тянулись ниже молнии на ее джинсах.

Не то, чтобы она была занудой или чем-то в этом роде, ведь она знала, что многие другие девушки из группы поддержки уже проделали то самое. Но она была романтична, как книги, которые она читала, и всегда воображала, как безумно и безудержно влюбится в какого-нибудь потрясающего, мятежного и, вероятно, совершенно неподходящего парня.

Эрни соответствовал всем этим требованиям.

В своем роде он даже был страшновато красивым и задумчивым, таким, как Салли представляла себе Хитклиффа, своего любимого трагического героя. Червоточина, которую она в нем чувствовала, только добавляла ему таинственности. Было несложно убедить себя, что она влюблена в него. А он в нее.