Маледикт

Робинс Лейн

Сами всесильные боги не знают жалости к человеку, разрушившему любовь и втоптавшему в грязь человеческую жизнь…

Об этом забыл граф Ласт, насильно вынудивший своего сына Януса покинуть простолюдинку Миранду.

На помощь девушке пришла сама богиня любви и мести — Чернокрылая Ани, поклявшаяся помочь ей вернуть возлюбленного и жестоко покарать его отца. Отныне Миранда жива лишь ненавистью — да надеждой. Переодевшись в мужское платье, она под именем юного рыцаря Маледикта прибывает ко двору — и, ведомая безжалостной волей Чернокрылой Ани, начинает мстить. Однако она еще не знает, сколь дорогую цену приходится платить за помощь богов — и сколь нелегко будет расторгнуть опасную сделку…

Лейн Робинс

«Маледикт»

ПРОЛОГ

ПОЯВЛЕНИЕ ПТЕНЦА

По улицам города Мюрна, что притулился на самой южной оконечности островного королевства Антир, резво катила карета. Колеса грохотали по разбитому булыжнику мостовой, содрогаясь и подпрыгивая. Утро перевалило за половину, и солнце ярко играло на синих лакированных боках кареты, так что она казалась единственным бриллиантом в потускневшей короне. Теснились обветшавшие дома, осыпая мостовую каменной пылью с фрагментов своих фасадов. Некогда здесь, на главной улице, ведущей от моря к самому дворцу, жили преуспевающие купцы — только было это до того, как мольбам одной девушки вняла Чернокрылая Ани, богиня любви и мести.

Когда-то на здешней мостовой было не протолкнуться от телег и экипажей, и главная артерия города пульсировала и бурлила жизнью. Теперь же она разлагалась, подобно трупу; земля осыпалась под руинами зданий и мощеными улицами, и лишь самые отчаявшиеся отваживались жить в купеческих Развалинах.

Руки изящно одетого смуглого человека, ехавшего в карете, сжались в кулаки. Критос не замечал Развалин — он уставился на обивку кареты и погрузился в размышления о нанесенной ему обиде. Он проклинал себя за то, что был таким сверхпокорным дураком, а Ласта — за его мерзкое чувство юмора.

Критос, приподнявшись со стеганого сиденья, потянулся за толстой ротанговой тростью, небрежно брошенной на пол кареты. Ухватил трость и стукнул ею в крышу. «Да не гони ты так, чертов болван. Только оторви колеса — шкуру с тебя спущу!»

«Не гони», — думал Критос. Он вовсе не стремился поскорее отыскать мальчишку, с появлением которого сам он тут же терял столь удобное положение наследника Ласта. Он поднял трость и на миг задумался. Можно приказать кучеру поворачивать. А потом заявить Ласту, что никакого мальчишки нет, что ублюдок умер, брошенный на произвол судьбы в Развалинах Антира.

ПТЕНЧИК

1

Барон Ворнатти был стар. Сгорбившись в кресле, он утомленным и затуманенным взором окидывал чудеса своей просторной библиотеки. Костлявые ноги старика укрывали соболя. Рассеянно теребя мех, Ворнатти листал книгу с непристойными гравюрами. Гедонист и сластолюбец, он порядком увял от времени и пережитой боли; холодной зимней ночью он ласкал старые воспоминания, как когда-то — живую плоть. Но все бесценные видения — мягкие женские плечи и вздымающиеся груди, сладостные ложбинки между бедер, крепкие мужские ягодицы, жадные рты и широкие сильные ладони — не отвлекали его мыслей, как прежде.

Спину барона обожгло болью, потом свело судорогой. Взгляд метнулся к дедовским часам возле двери.

— Джилли, — взревел барон Ворнатти, — время!

Скрежеща зубами, Ворнатти прогнулся вперед, пытаясь облегчить нагрузку на спину. Книга полетела на пол, вывернувшись страницами наружу. Ему нужно было что-то, чтобы отвлечь внимание, нечто сильнее мучительной боли в костях и иллюзорных воспоминаний плоти. Когда-то его увлекала кровавая игра дворцовых интриг, но даже она приелась, когда он постиг все ее тонкости.

В отдаленных уголках библиотеки, там, куда не проникал свет камина и ламп, послышался звон разбитого стекла, подобный хрусту ломающихся льдинок. Потом — медленные шаги по осколкам.

2

Яркий дневной свет, пробившись в комнату сквозь тяжелые задернутые шторы, разбудил Джилли, разогнал знакомый сон, ставший кошмаром. Джилли с трудом высвободился из кокона белья, дрожа от его клейких объятий, непреодолимо напоминающих о погребении. По обыкновению сон Джилли был глубок и мрачен. Джилли оказался среди гробниц пяти мертвых богов. Знакомое видение: гробы под белыми саванами, просторная комната, пропахшая вековой пылью и тем особенным запахом, который сопутствует гниющим предметам роскоши. По мере приближения Джилли резьба проступала сквозь колышущуюся ткань саванов, являя картины и символы, которые были доступны молодому человеку лишь во сне, — великие имена: Баксит, Ани, Нага, Эспит, Хаит.

Знакомо, и все же… Легкая рябь прошелестела по безмолвному мавзолею, как будто через него пробежало нечто, вздымая вихрь из воздуха, и замерло в тенях гробов, затаив дыхание, готовясь заговорить. Внезапно все существо Джилли пронзила одна-единственная мысль, холодящая душу словно ледяная вода: что если он слышал Самих богов? Отголоски Их последних слов?

Ощущение опасности вытолкнуло Джилли из сна, он проснулся, тяжело хватая ртом воздух. Даже сами сны о мертвых богах — вещь по меньшей мере рискованная, и мало кому из смертных дано было вынести звучание Их речи. Некогда мать Джилли сокрушалась, что он родился в недобрый час, уверяя, что подобные сны могли означать уготованную для него долю медиума. Теперь боги покинули мир, и судьба Джилли привела его не к созерцательному существованию, но к существованию в качестве приживальщика Ворнатти.

Безмолвие дня разорвал дрожащий стон — плач терзаемого дерева; у Джилли перехватило дух: он пытался распознать в звуке тот, что не услышал во сне. Эхо выламываемой древесины — или сдвигаемого гроба? Наконец возобладал здравый смысл: его комната попросту находилась по соседству с узилищем мальчика. Джилли слышал всего-навсего попытки мальчишки найти выход из клетки. Он вскочил с кровати, перепрыгнув ступеньки, и торопливо отдернул шторы.

Пожилая женщина, исполнявшая обязанности экономки, уже закончила хлопотать по хозяйству. Дрова были уложены в очаге, но огонь еще не разведен; утренний чай и поджаристый хлебец на подносе совсем остыли. Джилли вздохнул. Старуха умела выказать свое неодобрение. Ворнатти жил, соблюдая привычки обитателя большого города: поздно ложился, еще позже вставал. Хотя Хрисанта работала у барона за жалованье, она не собиралась делать никаких уступок. Поднос с чаем ждал с рассвета, выставленный много часов назад. Джилли не встречал утра с тех самых пор, как начал сопровождать Ворнатти в его выходах в свет и возвращаться домой в мертвенных предрассветных сумерках. В последний раз он проснулся на заре еще до того, как барон появился в его жизни — проснулся на ферме, на рваных простынях, зажатый между двумя своими братьями, что были ему ближе других по возрасту.

3

К тому моменту, как Джилли уселся в карету рядом с вверенным его заботам мальчиком, к нему вернулась привычная безмятежность. Мальчишка нахохлился в углу, почти полностью спрятав лицо в мехах, глаза прикрывали темные ресницы.

— Поехали, — приказал Джилли. — Чем быстрее доберемся туда, тем быстрее вернемся.

Карета качнулась и покатила. Должно быть, это будет странная поездка, думал Джилли, путешествие через снегопад в компании тени. Когда от шипящего снега и молчания у него заложило уши, он решил выманить мальчишку из раковины.

— Тебе тепло? — спросил Джилли.

Мальчик повернул голову и взглянул слуге в глаза, однако с презрительно искривленных губ не слетело ни звука. Закутанный в меха, с горячими кирпичами в ногах, сытый, он, должно быть, впервые в жизни не мерз зимой.

4

— Я не стану этого делать, — заявил мальчик, пятясь от Джилли, ближе к спасительной двери.

Джилли, взмокший от натуги, вылил в ванну Ворнатти очередной чайник горячей, почти кипящей воды и, откинув с лица влажные волосы, оценивающе воззрился на мальчишку. Тот стоял как вкопанный, словно нервный конь, с нескрываемым ужасом оглядывая округлый мраморный сосуд.

— Станешь, — настаивал Джилли. — От тебя разит. И еще у тебя наверняка вши. Эти две вещи Ворнатти не очень-то по нутру. Тебе повезло, что до сих пор он был столь терпелив. Меня отдраили в первую же секунду появления в его доме. А ведь я был куда чище тебя.

— Если вымыться зимой, непременно умрешь, — сказал мальчик, снова делая шаг назад, когда содержимое очередного чайника вылилось в ванну.

— Глупости, — возразил Джилли. — Моя мать мыла нас всех раз в неделю, независимо от времени года. Ворнатти принимает ванну ежедневно, а ты видел, в каком он почтенном возрасте.

5

Маледикт стоял молча, с непокорным видом выслушивая нападки разгневанного Ворнатти.

— Ты невыносим! — разорялся Ворнатти. — Мало того, что за два года ты переменил четырех учителей танцев, двоих из которых серьезно ранил, а одному оставил на память шрам, так что пришлось платить Джилли за то, чтобы он тебя обучал. Так теперь ты намерен проделать то же с новым учителем по фехтованию, что свидетельствует одновременно о неуважении и изрядном безрассудстве. Быть может, ты и обучился большему, чем мог показать тебе последний наставник, однако у Торна есть в запасе кое-что еще. Ты хоть представляешь, чего мне стоило удержать его здесь?

— Он издевался, он назвал меня маленькой девочкой! — От бешенства голос Маледикта сделался визгливым.

— Почему бы и нет, — парировал Ворнатти. — Я был глупцом, думая, что это сработает. Ты ничему не научился, ничем не рискнул. Мне кажется, твоя хваленая месть — не более чем предлог, позволяющий тебе задержаться здесь, где тебя кормят, развлекают, балуют и ласкают.

— Я убью Ласта, — проговорил Маледикт.

ОПЕРЕНИЕ

18

Джилли и Маледикт только что пришли с похорон; оба безмолвно ретировались в столовую и прибегли к успокаивающему теплу виски, что хранилось в буфете. Маледикт налил два бокала и поднял тост.

— Сделано, и будь оно проклято, — сказал он. Джилли молча проглотил свое виски, все еще потрясенный до глубины души поведением Мирабель на похоронах. Они вовсе не ждали, что Мирабель придет — думали, она надежно заточена в деревне. Однако выкидыш, случившийся у Брайерли Вестфолл, заставил все семейство, а следовательно, и Мирабель, задержаться в городе.

Теперь похороны были уже не те, что прежде. Когда умерли боги, людям некого стало поражать своим благочестием, кроме себя самих, потому мало кто пришел попрощаться с бароном: Мирабель, Эхо, два представителя двора, похожих друг на друга, как две капли воды, и поверенный Ворнатти, Беллингтон. Не было никакой церемонии; лишь двое кладбищенских рабочих засыпали могилу, находившуюся возле церкви (которая в последнее время служила зернохранилищем), напротив громадных каменных кресел богов, поросших сорной травой.

И лишь когда могила была почти засыпана, Мирабель прошептала:

— Ты убил его. Чтобы помешать нашему браку. Прежде я бы все разделила с тобой — а теперь посмотрим, какие слухи мне Удастся распустить и как быстро тебе откажут в радушном приеме при дворе.

19

— Джилли, расскажи мне о дебютантках этого года. Король намерен женить меня.

Янус был в одном исподнем, светлые волосы струились по высокой и крепкой, как мраморная колонна, шее. Джилли крепко держал перед ним тазик для бритья и зеркало, исподтишка изучая юношу. Кожа Януса была исполосована шрамами, отмечена старыми ранами, залеченными небрежно, без наложения швов. Обычно юные аристократы кожу имели гладкую, холеную; Янус скорее воскрешал в памяти представителей прежнего поколения, тех, кто сражался и проливал кровь, тех, чьи судьбы можно было читать по шрамам и рубцам. Джилли гадал, выписана ли та же кровавая биография на коже Маледикта.

Маледикт, уже полностью одетый, валялся, нежась в смятых простынях, не сводя восхищенного взгляда с Януса.

Янус порезался и вздрогнул: пятнышко ярко-красной крови выступило на белой коже.

— Ты слишком остро затачиваешь бритву.

20

В десять часов утра аккуратно подстриженные лужайки и чистенькие дорожки Джекал-парка наводнила знать. Вельможи прогуливались верхом или прохаживались вдоль лавок привилегированных купцов, которым разрешили торговать в месте отдыха. Маледикт, натянув поводья и плотно обхватив ногами бока своего коня, с волнением миновал баррикаду, которая удерживала бастующих антимехаников за пределами парка. Если они, по своему обыкновению, начнут кричать или швыряться камнями…

— Он сбросит тебя, если ты не расслабишься, — нахмурил брови Янус. — Ворнатти обучал тебя танцам, фехтованию и этикету, а про верховую езду забыл?

— Ворнатти пытался, — признал Маледикт.

Янус вздохнул. Придержав свою лошадь, он заставил Маледикта перехватить поводья подальше от головы. — Не держи так крепко.

— Им же не нравится, когда на них ездят, — сказал Маледикт, но усилием воли ослабил хватку. Конь под ним перестал быть комком взбудораженных мышц.

21

Джилли вышел из дома, желая прояснить мысли, и окунулся в прохладу вечера; неожиданно для себя он обнаружил, что идет знакомым путем по направлению к городу. На улице Сибаритов он свернул к борделю, над входом которого был нарисован корабль. Поскольку там обслуживали моряков, Джилли ходил в этот бордель не только за плотскими удовольствиями, но и за новыми историями о Приисках (о Приисках Джилли любил помечтать). Однако сегодня он миновал бар, откуда доносился хохот пьяных матросов, и поднялся наверх. Постучал в закрытую дверь. Это была одна из тех ночей, которые Джилли обычно проводил у нее, но никогда не сообщал о своем приходе заранее. Джилли уже подумал было, что у нее клиент, но тут дверь распахнулась. На пороге стояла Лизетта; зевнув, она откинула с лица рыжие волосы.

— Джилли, а я думала, ты не придешь. — Она поцеловала его в губы. Он упал в ее объятья.

— Что-то у тебя грустный вид, — заметила Лизетта, взяла Джилли за руку и провела в комнату. — Это твоя любовь не дает тебе покоя?

— Вовсе не моя, — отозвался Джилли. — И никогда не была моей. Есть другой человек. — Он поцеловал ее в шею и погладил плечи, скрытые шелком рубашки.

Отстранившись, Лизетта принялась зажигать свечи у кровати, пока Джилли выкладывал на туалетный столик луны. — Ну, тогда она совсем дурочка. Ты такой милый, добрый и щедрый.

22

Уже наступил вечер — самое время для выхода в свет, а Маледикт и Янус по-прежнему сидели в домашней библиотеке, храня угрюмое молчание.

Было слышно, как в столовой прислуга накрывает на стол к их последнему совместному ужину. Не говоря ни слова, Маледикт встал со своего кресла и забрался к Янусу на колени. Янус привлек его ближе, утопив подбородок в темных распущенных кудрях.

— Сэр, — вошел новый дворецкий, — вас хочет видеть поверенный.

— Джилли сказал, что Беллингтон вернется. Но чтобы так быстро? Видимо, я ему впрямь сильно переплатил.

Дворецкий кашлянул.

ПОЛЕТ

28

Арис смотрел на останки, лежавшие на мраморных коленях Хаит, под божественной защитой. Истерзанную, разбухшую от воды плоть скрывал теперь синий плащ, но лицо даже под слоем белил едва походило на человеческое. Лишь холод зимнего моря спас плоть от разложения. При виде того, что вода сделала с его братом, в глазах Ариса отразился ужас, да так и остался на дне зрачков: плащ, призванный успокаивать, наводил короля на мысли о голых костях.

— Сир, — сказал гвардеец, — прибыл Маледикт. Где вы желаете принять его?

— Приведите его сюда, — отозвался Арис.

Рыжеватые брови гвардейца подпрыгнули едва не до волос, но он коротко кивнул. Арис вновь переключил все свое внимание на тело брата и не слышал, как гвардеец удалился.

— Вот к чему мы пришли, — проговорил король. — Я почти один. Наша семья развеяна временем… Ты должен был родиться старшим, Мишель. — Тяжесть, прежде давившая королю на шею и плечи, опустилась к самому сердцу. — Думаю, ты лучше меня подходил на роль государя — даже несмотря на твою недальновидность, даже несмотря на то, что был реакционером. Мои подданные меня не любят; хуже того — не уважают. Ты бы заставил их испытывать уважение. Или страх. И я бы не остался вот с этим…

29

Первым признаком весны в городе был треск вскрывающихся возле порта рек, стонущих, словно живые существа в адских муках. Всю зиму Маледикт дурно спал — и спал бы еще хуже, если бы не Янус и не тот факт, что вихрь слухов наконец сместился от него к Мирабель. По мере того, как смерти, случившиеся в ночь Темного Солнцестояния, изглаживались из памяти, обсуждение его к ним причастности сходило на нет на фоне бушующего океана опустошений, учиняемых Мирабель.

Бойню, устроенную у Вестфоллов, затмила последующая гибель четверых королевских гвардейцев, которым удалось настигнуть Мирабель. Если верить молве, всех четверых нашли с рваными ранами и выколотыми глазами. Мирабель — призрак, являющийся, чтобы мучить живых, кричали одни. Ведьма, кричали другие, — ведьма, желающая извести аристократов. Другие, более осторожные, шептали о возвращении богов и прикосновении Ани, — шептали так тихо, что лишь Джилли, тщательно просеивавший крупицы информации, слышал их слова.

Каждая новая мелочь надолго занимала праздных болтунов. Шептали, что Арис выбрал Януса на должность советника взамен Вестфолла. Поначалу сплетники утверждали, что так Арис лишь пытался приструнить скандально известного племянника и не отпускать от себя последнего в их роду. Более злые языки подмечали, что Арис всегда предпочитал, чтобы один из его советников не терял связи с простым народом, а кто может быть ближе к народу, чем ублюдок?

Так или иначе, время шло. Янус, как советник короля, часто бывал во дворце. Он встречался с заморскими купцами в порту, торгуясь для короля и с презрением отвергая большую часть итарусинских товаров. Он — во всяком случае так утверждали, — встретился с капитаном Таррантом, этим помилованным военным пиратом, чтобы заключить тайную сделку о провозе тех же самых отвергнутых итарусинских товаров в страну, таким образом снизив заоблачные цены на основные продукты питания, к вящей радости бедняков. Но если днем Янус мотался по городу с поручениями короля, то ночами он целиком принадлежал Маледикту.

Однако даже теперь, когда Янус почти всё свободное время проводил с Маледиктом, Джилли не сомневался — Маледикта неотступно преследуют призраки, ночами ему снятся кошмары. Все чаще Джилли замечал тени, проплывающие в глазах Маледикта: Ани, ощущая препятствия на своем пути, проявляла Себя в сотнях мелких приступов злобы. По звенящему напряжению, что возникло в отношениях между Маледиктом и Янусом, по почти обиженным взглядам, которые время от времени бросал Маледикт на своего возлюбленного, Джилли начинал понимать, что случилось, только пока никак не мог найти тактичного способа удостовериться в своей правоте.

30

Снег испещрил первые смелые листочки весенних крокусов. Маледикт посмотрел на свинцовое небо, на тусклые белые хлопья, что медленно опускались на землю близ дворца.

— Хороша весна, ничего не скажешь!

Джилли, сопровождавший Маледикта, заметил:

— Снег для такого раннего времени не так уж и необычен. Правда, от него портится шелк. Лучше бы нам зайти в дом.

Маледикт улыбнулся.

31

Розовый рассвет едва тронул небо на востоке, когда со стороны дворца послышался колокольный звон. Маледикт, прикорнувший на плече у Януса, выпрямился; предвкушение согнало остатки сна с его лица. Янус улыбнулся.

— Сладостный звук траурных колоколов. Ты сделал это. Амаранта мертва.

Маледикт не ответил, вслушиваясь в низкий, медленный звон. Когда колокола отзвонили — словно обрело покой неровно бьющееся сердце — Маледикт выдохнул.

— Дело сделано. Наконец.

Маледикта распирало от радости, будто она, радость, пустила корни у него в животе.

32

Арис дрожащей рукой покачивал пустую колыбель. В соседнем кресле, прижимая к себе дитя, сидела кормилица. Она бросала беспокойные взгляды то на короля, то на его гвардейцев.

— Ади был гораздо крупнее, — произнес Арис. Женщина открыла было рот, но промолчала. Ребенок сосал молоко. В углу детской Ади играл с Хелой, не проявляя ни малейшего интереса ни к новому малышу, ни к тому, что теперь его права на трон под большим вопросом.

— Говори, если хочешь, — разрешил Арис.

— Ваш сын родился в срок, а этот, такой маленький… Чудо, что он вообще выжил. — Она принялась качать ребенка. Крошечные губки раздвинулись, показывая розовые десны и перепачканный молоком язычок.

— Он должен быть полноценным. — Голос Ариса дрогнул на последнем слове. Он гадал, не окажется ли дитя его брата еще одним Адираном. Здоровое тело — и слабый ум. Стоя теперь возле колыбели, он не мог решить, что было бы лучше. Ему нужен наследник, ребенок в здравом уме с безупречным происхождением. И все же… если мальчик окажется неполноценным, ему ничего не грозит. А Арис, который видел разбитую карету, искромсанную будто когтями, тело кучера со сломанным позвоночником и вспоротый живот Амаранты, знал, что опасность более чем реальна.