В конце июля 1939 года я принял командование учебным судном «Альберт Лео Шлагетер» с экипажем из старшин-курсантов для плавания по Балтике. К тому моменту не прошло и месяца после того, как я вернулся из обычного рейса в Южную Америку. Оказавшись в Германии, сразу ощутил, сколь напряжена атмосфера. Люди были взбудоражены носившимися в воздухе слухами о войне, однако все мы чувствовали, что настоящая война станет преступным безумием, и только по этой причине верили, что это когда-либо случится.

Тем не менее из предосторожности я кое-что разузнал о своем возможном назначении в случае начала военных действий. Чиновник в отделе должностей офицерского состава сверился с мобилизационным списком и, подмигнув, произнес с очевидной завистью:

– Если что-то и произойдет, вас ожидает теплое местечко. Вот, сами убедитесь!

На карточке имелась следующая запись: «Рогге, Бернгард, капитан 3-го ранга. В случае войны назначить капитаном на «SHK-11».

– Буквы SHK – это кодовое наименование вспомогательного крейсера с тяжелым вооружением, – объяснил чиновник. – Лучше работы не найти. «Волк», «Чайка», «Морской орел» – торговые морские коммуникации, коралловые пляжи, пальмы – ну, вы знаете, как все это бывает.

После долгих месяцев расчетов и переоборудования наше большое плавание началось. Мы пошли на север в сопровождении двух торпедных катеров и эскорта противолодочных кораблей, которые оставались с нами до вечера; но, когда над хмурым Северным морем забрезжил новый день, нашим единственным попутчиком оказалась подводная лодка, следовавшая параллельным курсом в нескольких километрах от нас.

С наступлением ночи мы сняли норвежскую маскировку. Корабль больше не демонстрировал две трубы, как это было в Киле; теперь судно стало русским, а точнее, советским вспомогательным военным кораблем «КИМ». В новом обличье мы шли на всех парах к первой опасной точке нашего маршрута; по данным воздушной разведки, узкие проливы между западным побережьем Норвегии и Шетландскими островами строго охранялись английскими крейсерами.

С тех пор как мы подняли якорь в мутных водах залива Зюдерпип, все время дул свежий юго-западный ветер. Небо было затянуто тучами, море волновалось; дни были пасмурные, видимость едва достигала 8 километров, а температура колебалась около нуля. По вечерам видимость еще больше снижалась из-за того, что плотные тучи закрывали луну, – это было нам на руку в предстоящем броске через узкие проливы. Ветер усилился и обрушил на нас дождь, барабанивший по палубам и надстройкам.

Очередной рассвет не принес ничего нового – все те же ветер, тучи, дождь. Мы ничего и никого не видели до самого вечера, когда вблизи Клондайкской банки появились три рыболовных судна; но мы твердо придерживались нашего курса на север. Радист доложил, что эфир забит английскими кодовыми группами из пяти цифр в каждой. Неужели нас заметили? К концу дня ветер вновь усилился, быстро меняя направление с южного на юго-восточное, но в конце концов задул северный ветер силой от 7 до 8 баллов, и море начинало штормить. С подводной лодки просигналили, что не могут больше сохранять прежнюю скорость в такую погоду, и мы устроили короткий военный совет. Снизить скорость значило пройти через тщательно охраняемые проливы между Шотландией и Бергеном в неблагоприятное время; в любом случае бурное море практически свело к нулю и без того сомнительную ценность подводной лодки в качестве эскорта. Я принял решение продолжать идти полным ходом в одиночку и встретиться с подводной лодкой позже к востоку от Датского пролива.

Едва рассвело, как в штормовом море показались мачты и трубы двух судов. Одно судно шло без огней, на другом горели ходовые огни и через короткие промежутки времени вспыхивал красный топовый фонарь; оба судна испытывали сильную качку в штормовом море. Время от времени они исчезали из поля зрения, и в один из таких моментов я резко изменил курс. Мы оторвались от них, развив самую высокую скорость 17,5 узла. Тысячи лошадиных сил гнали «Атлантис» вперед, и судно содрогалось от носа до кормы, когда форштевень поднялся на гребень волны, а корма обрушивалась в ложбину. Ни один капитан не станет так эксплуатировать свое судно без веской причины; как только неизвестные суда исчезли за горизонтом, я приказал снизить ход, постепенно дрожь и вибрация корпуса прекратились.

В целях экономии мы шли на одном двигателе, держа скорость 10 узлов, пробиваясь сквозь штормовые ветра и снежные бури и периодически меняя курс, чтобы избежать айсбергов и полей пакового льда. Конечно, мы строго соблюдали режим радиомолчания. Так проходил день за днем. Никого не было ни видно ни слышно; монотонность судовой рутины приятно умиротворяла.

По мере нашего продвижения на юг радисты перехватили поток радиограмм с проходящих судов – бельгийского танкера, направлявшегося домой, финской «Федры», норвежского «Рандерс-фьорда», а также британского военного корабля, проходившего, по всей вероятности, недалеко от нас, и американского транспорта с фруктами. Однажды вечером мы заметили по левому борту огни, совершили поворот и на малой скорости шли прямо на юг до тех пор, пока огни не скрылись из вида; в то время мы меньше всего желали схватки, хотя случайные встречи становились все более частыми. Как только вдали показывался корабль, я тотчас менял курс, уклоняясь от встречи с ним, и, едва корабль скрывался из вида, вновь набирал полный ход, стремясь как можно скорее покинуть этот участок главной трассы трансатлантического судоходства.

По мере продвижения вперед мы распрощались с меховыми куртками и шерстяным бельем, обычным для Арктики, экипаж оделся «по-домашнему», а на мостике впервые появились белые кители. Вскоре я вынужден был отдать приказ укоротить стеньги

[2]

на одну перекладину и снять «вороньи гнезда»

[3]

: в тех водах они слишком выделялись. Эфир теперь был полностью забит; однажды, 11 апреля, наша радиотелеграфная служба запеленговала не менее восьми передач с находившихся поблизости судов, включая американские, канадские, итальянские и бельгийские. Вечером и на рассвете каждого дня мы ложились на ложный курс в направлении Панамы, чтобы усыпить подозрения любого судна, на которое могли бы случайно наткнуться в условиях плохой видимости; мы держались западнее Азорских островов, так как лучше было дать крюк, чем позволить, чтобы нас засекли раньше времени. 16 апреля мы вошли в зону пассатов, дувших постоянно в одном направлении, как в учебнике. Тучи рассеялись, и на ясном небе ярко засияло солнце.

Два дня спустя пришло сообщение от Морского штаба: «1814/57 – «Атлантису» следует взять курс на Южную Атлантику и как можно скорее выйти на маршрут Кейптаун – Фритаун, чтобы отвлечь внимание противника от наших берегов». Прочитав этот приказ, я попытался припомнить все, что узнал за последние несколько дней из сообщений Морского штаба и различных радиопереговоров. Информации было немного, но все же достаточно, чтобы представить себе приблизительную картину той обстановки, которая сложилась в Северном море. Там скопилось большое количество войск противника, которые были эвакуированы с норвежского побережья после молниеносного броска германской армии, на считаные часы опередившей англо-французскую высадку в Норвегии. Морской штаб правильно рассчитал, что появление первых рейдеров – «Атлантиса» и «Ориона» – отвлечет флот противника в Северную и Южную Атлантику как раз в тот момент, когда им следует сосредоточить все усилия на том, чтобы атаковать германские силы вторжения в Норвегии. Если внезапное появление рейдеров и их ранние успешные операции смогут отвлечь на себя несколько крейсеров, а возможно, и авианосцев, это значительно облегчило бы все еще ненадежное положение германских войск в Норвегии.

Я принял решение взять курс на маршрут Кейптаун – Фритаун, занять свое место на этой трассе, а затем следовать в южном направлении, прочесывая маршрут по всей его ширине. Мы должны были появиться там предположительно в точке с координатами 12° южной широты и 2° западной долготы на полпути между островом Вознесения и островом Святой Елены.

Три дня мы курсировали по маршруту Кейптаун-Фритаун. Наконец в четверг 2 мая 1940 года наш впередсмотрящий с топа мачты заметил по левому борту дым. Я немедленно взял курс на 40° влево, чтобы сблизиться с незнакомцем; «японцы» заняли свои места на палубе, а остальные скрылись из вида. Из радиорубки доложили, что неподалеку активно посылает сообщения бельгийское судно под названием «Тисвилл». Как только впередсмотрящий прокричал «Вижу дым из пароходной трубы противника!», «Тисвилл» прервал передачи посередине предложения.

Спустя несколько минут на горизонте показался незнакомый корабль. Его серый корпус и черная труба, похоже, свидетельствовали о том, что это действительно «Тисвилл» и принадлежит он страховой компании Ллойда, но плавает под бельгийским флагом. Когда судно шло мимо нас на расстоянии 15 километров, мы определили, что это большой пассажирский лайнер. Мы постепенно изменили курс, потому что атаковать пассажирские суда было неблагодарной задачей, но в любом случае появление этого корабля утвердило нас в мысли, что мы вышли на верную судоходную трассу. Однако когда судно миновало нас, мы поняли, что это никак не может быть «Тисвилл». У него на корме на орудийной платформе было установлено орудие калибра 4,5 дюйма, а на надпалубных надстройках стояли легкие зенитные пулеметы. Может быть, это вспомогательный крейсер? Судно находилось от нас на расстоянии 11 километров, и, судя по числу шлюпок – по три с каждого борта и одна на корме – и по общему виду шлюпочной палубы, пассажиров на борту было немало. И в случае приближения экипаж судна был готов послать сигнал SOS. Я принял решение не атаковать корабль. Он шел на высокой скорости курсом северо-северо-запад, не поднимая флага, и экипаж не занимал мест у орудий. Своими стройными очертаниями и крейсерской кормой судно напоминало один из лайнеров компании Эллермана типа «Эксетера» или «Венеции» водоизмещением около 8000 тонн, берущий на борт от 170 до 200 пассажиров.

На следующий день появился другой корабль. Мой рулевой первоначально заметил на горизонте слабый дым, напоминающий слой тумана. Дул свежий ветер, на море было сильное волнение, видимость менялась от ясной до туманной, иногда море просматривалось до самого горизонта. Как только поймал в окуляры бинокля струю дыма, я объявил боевую тревогу и приказал дать полный ход. Экипаж с грохотом и топотом занял места согласно боевому расписанию. Воцарилась тишина, прерываемая только голосом офицера-артиллериста, корректировавшего показания дальномера.

Трубу противника мы заметили в 14.07, и я резко повернул влево; вражеский корабль следовал курсом, который неминуемо должен был пересечься с нашим на уровне бушприта по направлению с правого борта к левому. Дистанция составляла около 17 тысяч метров; по-прежнему было слишком рано, чтобы точно распознать противника. Но когда в поле зрения появился корпус корабля, мы смогли рассмотреть, что на трубе у него красная полоса, флаг не поднят, но на корме стоит орудие. Радиорубка находилась позади трубы. За полчаса дистанция сократилась до 10 тысяч метров, но до поры до времени ни один из нас не подал виду, что заметил другого. Наша мишень безусловно не осознавала, что за 11 минут мы трижды меняли скорость, чтобы сохранить наше сближение постоянным и равномерным. Это следовало из того, что судно противника ни разу не меняло курс.

Лейтенант Кэш регулярно передавал данные с дальномера, который был замаскирован под бак для воды. Десять минут тянулись очень медленно, но в конце концов они истекли, и мы подняли на нок-рее сигнал «лечь в дрейф», а на гафеле подняли германский флаг. И в первый раз я отдал приказ, которого все мы долго ждали: «Орудия к бою!»

Погода оставалась ясной, и легкий ветерок неторопливо гнал навстречу кораблю низкие волны; солнце палило, небо было покрыто белыми кучевыми барашками. Вновь завербованные индийцы с довольным видом трудились на палубе и на такелаже, со смехом и шутками счищали ржавчину. Наши артиллеристы практиковались на учебном заряжающем устройстве по секундомеру, а пленники-англичане играли в карты на палубе. День за днем мы шли на юг, не встречая никого и ничего. Я придерживался курса вне зоны действия южноафриканских воздушных патрулей и вдали от занятых противником рубежей на море, о которых узнал из бумаг «Сайентиста». Каждый дневной переход на 500 километров приближал нас к цели.

Утром 10 мая мы находились как раз в 24 часах пути от мыса Игольный и достаточно далеко к юго-востоку для того, чтобы создалось впечатление, будто мы пришли из Австралии. В тот же самый день германская армия вела наступление с линии Зигфрида на Францию и Голландию. Я установил скорость 19 узлов до 17.00; в оставшиеся четыре часа боевого курса планировал держать 15 узлов. Несмотря на очень ясную погоду, я своих планов не менял; каждый день отложенной операции означал ухудшение лунного освещения. Мы шли навстречу празднику Троицы, когда на берегу все будут веселиться. Вся Южная Африка, вероятно, в это время уже приникла к приемникам, слушая новости о наступлении германских войск; поэтому, несмотря на отличную видимость, обстоятельства благоприятствовали установке мин.

В 20.30 все заняли места согласно боевому расписанию. Когда стемнело, море начало светиться, и казалось, что корабль плывет по расплавленному металлу. Кильватерная струя и рассекаемые форштевнем волны фосфоресцировали, и все пространство вокруг нас полыхало призрачным бело-голубым огнем. Видимость по-прежнему оставалась прекрасной; в 17.00 сгустились сумерки, и нам был виден свет маяка на мысе Игольный на расстоянии 88 километров, хотя предположительно он бьет всего на 30 километров. Когда зашла луна, маяк на мысе Игольный приобрел остроту и яркость поискового прожектора, описывающего круги с равномерностью гигантского кабестана. За мысом угрожающе чернели зубчатые горные пики и широкие предгорья; кое-где светилось окно, мелькали в ночи фары машин, и снова и снова прожектор с мыса Игольный обшаривал корабль, высвечивая его белые надстройки так, что мы все невольно пригибались.

В 20.45 на корме открыли минные порты. Минная команда находилась рядом, усиленная 40 матросами-артиллеристами. Когда офицер-минер доложил, что все готово, я приказал приступить к установке мин; после этого мины опускались за борт через равные интервалы времени. Море было спокойным, и поэтому не составляло труда подвозить мины к портам. И хотя порты были расположены очень низко – на уровне 1,5 метра над ватерлинией, – мы только один раз зачерпнули воды. К тому времени, когда рассвет опустился на мыс Игольный, были установлены 92 мины на глубине от 25 до 60 морских саженей

Было очень важно, чтобы любой корабль, налетевший на одну из наших мин, считал, что они установлены подлодкой, а не надводным кораблем, поэтому мы решили сфабриковать соответствующие улики. Неисправный спасательный круг выкрасили серой краской и нарисовали на нем смазанное клеймо «37», а затем выбросили за борт в надежде, что он попадется врагу. На следующий день мы взяли курс на Австралию; я хотел избежать подозрений как раз тогда, когда мы выходили на новый оперативный простор – в Индийский океан.