Четырёх командиров, выписанных из госпиталя в один и тот же день, и вскоре очутившихся в городе Борисоглебске (это было в начале января 1942 года), можно было увидеть на железнодорожном вокзале у окошечка дежурного военного коменданта. Тогда в прифронтовой полосе пассажирские поезда не ходили, но командирам, среди которых был и я, нужно было явиться в управление кадров Юго-Западного направления, обосновавшегося в Воронеже, и они терпеливо ждали «оказии». Ждали до вечера!

Ну а вечером командиры решили отправиться на ночлег в городскую гостиницу. Впереди была целая неделя, щедро отпущенная начальником госпиталя на дорогу. Однако в гостинице было так холодно, что проживающие, там и в одежде мёрзли. Шла война, и топлива не хватало.

— Вот что, бывшие ранбольные, предлагаю пойти в туземный железнодорожный клуб. Иначе здесь, в гостинице, к утру, вместо здоровых и красивых мужчин, я имею в виду здесь присутствующих, власти найдут четыре замёрзших трупа. В клубе предлагаю разведать, у кого из местных красавиц есть уютная квартира и в достатке топлива. Учитывая скромность майора Рогова, хлопоты по отысканию ему тёплой квартиры я беру на себя. Ну как, граждане?

Это, изложенное в шутливой форме, предложение, внёс воентехник 2 ранга танкист Яков Бернштейн. Предложение было принято, никому не хотелось мёрзнуть в гостинице. Я же засомневался в успехе.

— Стыдитесь, несчастные! Четверо молодых командиров, не старше тридцати лет, да не найдут себе пристанище? Если хотите знать, нас здесь разорвут на части, будут тянуть каждая себе! А если мы нанесём согласованный удар всех родов войск, то любая крепость сдастся! Среди нас, для сведения, имеются представители всех основных родов войск: пехоты, артиллерий и танковых частей… А тыл у нас обеспечивает техник-интендант 3-его ранга финансист Шилин!

Назавтра все четверо надоедали коменданту станции, хотелось поскорее уехать. «Полномочным представителем» к военному коменданту выбрали майора Богданова, командовавшего до госпиталя отдельным артдивизионом. Его рослая представительная фигура генеральская осанка, с выражением собственного достоинства на лице, производила, поскольку она была «представительной», впечатление… Само собой, Богданову поручалось ведение всех наших дел. Но всё было безрезультатно.

Только к вечеру Бернштейн обнаружил на путях станции санитарный поезд. Начальник поезда не хотел брать посторонних, так как был приказ на этот счёт, и оговаривался тем, что не знает маршрут дальнейшего следования. Не помогли и наши госпитальные документы.

Но, в конце концов, мы добились своего. Чистый и уютный, тёплый вагон, куда поместили нас, показался нам скучным. Корме нас, четвёрки командиров, в вагоне был какой-то политработник в служебном купе. В таком вагоне хорошо ехать уставшему. Знай себе спи-отсыпайся. Наша же четвёрка до оскомины «наотдыхалась» в госпитале. А впрок, хотя бы на неделю, не выспишься, как и не наешься…

Нашлись карты и пошла игра в «древнюю игру», то есть в подкидного дурака. Игра в подкидного скоро надоела и перешла в азартную, называемую — «очко»! Вначале лениво, по рублику. Рубль в 1942 году уже стоил дё-ёшево.

Вышел из своего купе политработник и прошёл в уборную.

В Управлении кадров Юго-Западного направления имелось специальное подразделение — Резерв командного состава. В него входил постоянный (обслуживающий) состав и переменный состав, состоящий из командиров ждущих своего назначения на должность. В этом резерве оказалась и наша четвёрка, но уже раздельно, в зависимости от воинской специальности и служебного положения.

Так распалась наша временная, но дружная и весёлая, немного беспечная, компания.

Я пробыл в резерве не более недели. Один раз был старшим группы по проверки паспортного режима в городе. Разок побывал в Доме Красной Армии, куда прошёл с партнёршей по танцам, стоявшей у входа в ДКА и напросившейся в партнёрши. Хотя я и сказал ей, что не танцую.

Через неделю управление кадров включило меня в группу командиров, командируемых в распоряжение Главнокомандующего Юго-Западным Направлением Маршала Советского Союза С. К. Тимошенко, находившегося с передовой группой управления в городе Сватово. Это было уже поближе к фронту!

Старшим группы назначили полковника Глобина, бывшего преподавателя кафедры тыла одной из академий. В группы, кроме меня, вошли ещё два командира. Майор из запаса Потапенко, бывший инженер Днепропетровского трубопрокатного завода, и капитан Меняйло, бывший агроном.

Сватово — небольшой и тихий украинский городок. В нём было обилие снега, но люди на улицах почти не встречались. В центре Сватово, у самой базарной площади, в середине которой раскинулись приземистые, дореволюционной постройки, купеческие лабазы, в двухэтажной школе помещалась группа управления при Главнокомандующем Юго-Западного Направления. По утрам, почти каждый день, можно было видеть маршала Тимошенко и Члена Военного Совета Н. С. Хрущёва, гуляющими у школы перед тем как засесть за работу. Иногда к ним присоединялся начальник оперативного управления генерал-майор Баграмян М. Х.

18 января 1942 года войска смежных флангов Юго-Западного и Юго-Восточного фронтов, под руководством маршала Тимошенко перешла в наступление с целью нанести удар в направлении Павлограда и выйти к Днепру.

Маршал Тимошенко, как об этом поведал пока безработным порученцам, авиационный командир из группы управления, несколько раз в день справлялся о данных авиационной разведки. Его интересовал важнейший вопрос о том, не заметили ли авиаразведчики колонны противника, двигающиеся с фронта в сторону Днепра? Главнокомандующий ждал общего отхода противника за Днепр, но так и не дождался. Действия наших войск сковывались упорно сопротивляющимися немцами, и борьба приобрела затяжной характер. Так что первоначальный успех не получил своего развития и в дальнейшем наши войска имели лишь частичные успехи.

Откровенно говоря, мы не представляли себе своё положение в Сватово. Хотя я и слышал от работников управления кадров, что всех нас направят в распоряжение Главнокомандующего для выполнения его поручений, но поручений мы так и не дождались. Весьма возможно потому, что планируемые задачи войсками не были выполнены, и порученцам нечего было поручать.

После полумесячного безделья, мы были вызваны в штаб к Маршалу. Спросив меня, кем и где я работал до госпиталя, он сказал:

Барвенковско-Лозовская операция (18–31 января 1942)

 — наступательная

операция вооружённых сил СССР против войск Германии в ходе Великой Отечественной войны.

Подготовка к Барвенково-Лозовской операции началась с первых дней 1942. Операцию предполагалось проводить силами Юго-Западного и Южного фронтов. В районе Балаклея, Лозовая и Барвенково оборона противника носила не сплошной характер, а была организована в виде ряда опорных пунктов, приспособленных к ведению круговой обороны. План операции заключался в том, чтобы совместным ударом двух фронтов прорвать оборону между Балаклеей и Артёмовском, выйти в тыл донбасско-таганрогской группировки противника, оттеснить её к побережью Азовского моря и уничтожить.

Юго-Западный фронт (командующий — Ф. Я. Костенко). В него входили 6-я (А. М. Городнянский), 38-я (Д. И. Рябышев) армии и 6-й кавалерийский (А. Ф. Бычковский) корпус.

Южный фронт (командующий — Р. Я. Малиновский). В него входили 57-я (К. П. Подлас), 37-я (А. И. Лопатин), 12-я (К. А. Коротеев) и 9-я (Ф. М. Харитонов) армии, 1-й (Ф. А. Пархоменко) и 5-й (А. А. Гречко, будущий министр обороны СССР) кавалерийские корпуса.

Операция началась 18 января 1942. Две недели продолжались ожесточённые бои, в результате которых советским войскам удалось прорвать немецкую оборону на фронте протяжённостью 100 км, продвинуться в западном и юго-западном направлениях на 90—100 км и захватить плацдарм на правом берегу Северного Донца.

Утром, последний раз позавтракав в столовой управления Юго-Западного направления, и попрощавшись с единственным своим штабным знакомым, подполковником авиации, двинулись в дорогу. Начало дороги было в проезжем состоянии и мы лишь пару раз подтолкнули автомобиль через небольшие сугробы. Но когда длинный затяжной подъём закончился и начался спуск, такой же пологий и длинный, пошли сплошные сугробы. Пришлось вернуться.

Наша группа решило в Сватово не задерживаться, а идти на станцию железной дороги и оттуда попытаться уехать с попутным поездом. Движения по железной дороге почти не было, но нам повезло. Ночью к Святогорску подавалось несколько вагонов с боеприпасами.

Ехали долго, днём вообще стояли, потому что Купянск сильно и часто бомбили. Только на следующую ночь остановились на конечном пункте, у платформы Ерёмовка, неподалёку от Святогорска.

Почти полдня потратили на то, чтобы узнать как и куда двигаться дальше. Представитель штаба 57-й армии, почти случайно встреченный нами, показал на хорошо протоптанную в снегу пешеходную дорожку и сказал:

— Идите по тропе и никуда не сворачивайте с неё. Можете, иначе, оказаться на минном поле. Переберётесь через Донец, и попадёте вон в то село (Богородичное?). От села пойдёт хорошо накатанная дорога до самого Барвенково. Это недалеко, километров сорок.

За мной закрепили несколько дивизий, в полосе которых я был обязан досконально знать оперативную обстановку и всегда мог бы доложить её своему начальнику. Но, как прикомандированный, я чаще других использовался для выполнения различных поручений «с отрывом от штаба».

Первое такое поручение, которое дал мне начальник штаба армии генерал-майор Анисов Андрей Фёдорович, в прошлом известный работник генштаба Красной Армии, заключалось в том, чтобы я выехал в штаб 5-го кавалерийского корпуса и оттуда периодически докладывал в штаб армии оперативную обстановку в полосе действий кавкорпуса. Так сказать, «осуществлять контроль» и подгонять работников штаба корпуса, если они будут запаздывать с предоставлением оперативной документации.

Представитель штаба армии… Звучит солидно! Так думал я, когда получал предписание в штабе армии. Потом оказалось, что в корпусе эти слова воспринимались иначе. Особенно в приложении к званию «майор». Мало ли майоров в кавалерийском корпусе.

Прибыв в кавкорпус, я, прежде всего, пошёл представляться к командиру корпуса генерал-майору Гречко (недавнему полковнику). Конечно, попросил адъютанта комкора доложить генералу обо мне. Командир корпуса такая величина, что я прямо таки не знал как себя держать. С одной стороны — я представитель армии, с другой — молодой майор, чувствующий робость от сознания, что должен говорить с генералом без робости, как представитель старшего штаба.

Вход в комнату, где работал командир корпуса, вместо двери прикрывала плащ-палатка. Через неё хорошо проникали звуки, и был хорошо слышен доклад адъютанта:

Через день меня отозвали в штаб армии для выполнения обязанностей офицера связи. Это известие обрадовало меня. Я тяготился свое ролью представителя штаба, и просто не знал, для чего нужен этот представитель в штабе корпуса. Для «галочки»? Дескать, осуществляет штаб армии контроль за действиями подчинённого штаба?

Термин «офицер связи» был только что введён в Красной Армии, и поначалу он меня коробил. В Красной Армии и, вдруг, офицер! Впрочем, к этому термину я привык, как когда-то привык к введённому званию «генерал».

Обязанности офицера связи штаба армии выполнял майор Плаксин. Но его отдали под суд военного трибунала за невыполнения задания. Плаксин должен был вручить боевой приказ одному из соединений армии, но не вручил его, ввиду резкого изменения боевой обстановки в районе расположения штаба этого подразделения. Короче говоря там уже был враг. Отдать то его под суд отдали, но ограничились дисциплинарным взысканием и назначили командиром полка.

Сразу же мне было приказано доставить в правофланговые соединения новые шифровальные документы, «ключи» к шифрам, для шифровальщиков корпусов и дивизий. И новые кодированные карты. Средство передвижения — самолёт… на котором я никогда ещё не летал!

В качестве пилоте летел командир авиационного звена связи старший лейтенант Зыков. Это был совсем мальчишка с ещё неустановившимся характером, в котором проскальзывала просто несерьёзность. Кроме того, воспитывался он, наверняка в семье, где мелкая ложь не считалась большим грехом.

При поездках на автомашинах тоже не обходилось без приключений. Как-то раз в начале февраля, поздно вечером, вызвал меня генерал Анисов. Я смотрел кинокартину и такой срочный вызов меня обеспокоил. Но ничего особенного не случилось. Генерал приказал мне к трём часам утра доставить пакет серии «К» (лично командиру) в 351-ю дивизию. А оттуда захватить боевые документы, которые мне вручат там.

Мне хорошо было известно, где стояла закреплённая за мной автомашина ГАЗ-АА. Но вот шофёра там не было на месте. Можно было доложить о случившимся полковнику Сидорову, но мне не хотелось этого делать. Были у нас быстрые на расправу начальники. И поехал я один, попросив перед этим кого-то из шоферов проверить готовность машины.

Это было рискованно и неблагоразумно. Ночь, зима, да и дорога незнакомая, но я поехал. К западу, совсем недалеко от Барвенково, у железной дороги стояло село, а перед ним текла речушка, в русле которой образовалась наледь. Там много таких речек… Проезжавшие автомашины разбивали корочку льда, вода с колёс стекала на землю как раз на подъёме сразу за речушкой. И подъём заледенел.

Был второй час, стояла тихая и морозная ночь, на небе ярко горели звёзды. И хотя я ехал с выключенными фарами, дорога была хорошо видна, и настроение у меня было, как говорится, бодрое. Речку я переезжал на второй скорости и почти преодолел подъём. Помешало то, что колёса забуксовали, и машина тихо сползла вниз. Попытался выбраться с разгона, но как ни старался, ничего не получалось.

Вдоль дороги была насыпана солома. Видно и другие водители бедствовали здесь. Я набросал собранную солому в колею, но выбраться наверх опять не получилось. Вот если бы кто-нибудь чуть-чуть подтолкнул. Да не кому было. А если самому подтолкнуть? Оставить включённой скорость с работающим двигателем, а самому слезть и подтолкнуть? Вылез я, упёрся в кузов. Пошла! Да только недалеко. Ладно, буксуй, а я соломы подброшу. И подбросил. Но чёртов двигатель заглох. В конце концов выбрался я.

В первой половине февраля командование армией решило провести частную наступательную операцию с целью перерезать рокадную шоссейную дорогу, используемую противником, и весьма интенсивно, для подвоза и для маневра живой силой и техникой. Ставилась и попутная задача улучшить позиции наших войск на этом участке. Операция проводилась силами 1-го кавалерийского корпуса в районе хутора Осадчий.

Я был направлен в 1-й кавкорпус в качестве представителя Военного Совета Армии. И получил соответствующую «бумагу», подписанную Командующим генерал-лейтенантом Подлас и Членом Военного Совета армии. Эта бумага вызывала уважение, не в пример командировочного удостоверения штаба.

Кстати, вы заметили, что меня посылали только к кавалеристам? Вроде специалиста по кавалерии. А я пехотинец. Но! В академии нас учили управлению кавалерийскими частями и соединениями почти в такой же степени, как и общевойсковыми. Кроме меня, в штабе армии был ещё один фрунзенец (закончивший военную академию Имени Фрунзе), работавший в штабе бронетанковых и механизированных войск армии. А вот «природных» кавалеристов не было.

Штаб кавалерийского корпуса дислоцировался в Ново-Украинке.

Командир 1-го кавкорпуса генерал-майор Усенко (замещавший генерала Пархоменко) принял меня за вполне полномочного представителя Военного Совета, и считал, что я могу чем-то помочь корпусу. В частности, в корпусе было туго со снарядами, почти отсутствовали средства активной противовоздушной, а также бронетанковой обороны.

Штаб 255-й стрелковой дивизии размещался в селе Запаро-Марьевка. Она была небольшим селом, дворов на семьдесят, вытянутым с северо-запада на юго-восток, с очень широкой, по существу единственной улицей, с небольшим ставком в центре.

Запаро-Марьевка почти полностью была сожжена фашистами. Поэтому оставшиеся хаты использовались более чем на сто процентов! Ещё бы, одно полусожжённое село на всю дивизию.

Фашисты испортили почти все водоёмы, набросали туда трупы животных и другую гадость. Как не покажется невероятно, но из-за отсутствия воды мы с Дмитриевым споласкивали лицо… трофейным шампанским. Это не досужая выдумка и не шутка. Бывало и жажду утоляли шампанским, брезгуя пить воду. Пусть этому не завидуют любители вин. Вода куда как желательнее шампанского.

Ночью в штабные помещения, независимо от их назначения, набивалось столько народу, что трудно было выйти из них. Люди грелись строго по очереди и стоя вплотную друг к другу. В тесноте, да не в обиде!

С оборонительными позициями меня ознакомил лично командир дивизии. Оборона была слабенькой, глубины почти никакой, в инженерном отношении оборудована слабо. Окопы были оборудованы в снегу, нанесённом ветром в лощину, где проходил передний край. Когда части «осели» на оборонительном рубеже, снег был глубокий и в снегу оборудовали стрелковые и пулемётные окопы. Глубина окопов на отдельных участках была на стрельбу «стоя со дна рва», на других, на глубину «стрельба с колена». С течением времени снег осел, а затем, в солнечные дни стал подтаивать. И вот в таких окопах всю светлую часть дня лежали бойцы. Днём по хорошо просматриваемой и наблюдаемой противником местности не очень-то погуляешь. И я поражался выносливости и терпению наших красноармейцев и командиров, среди которых много было южан — узбеков, туркменов и других.

Кое-где подразделения пытались зарыться в землю. Но не хватало тяжёлого шанцевого инструмента, то есть больших сапёрных лопат и кирок. Кроме того окопы заливало вешней водой. Одно выручало, то что до переднего края обороны противника было далеко, около километра.

255-я стрелковая дивизия оборонялась в поле, а немцы в своей обороне опирались на населённые пункты. В частности, перед 255-ой они оборонялись по линии Беззаботовка 1-я, Андреевка, Беззаботовка 2-я. Между этими населёнными пунктами у немцев были посажены лишь отдельные дозоры с пулемётами.

Когда у немцев отбивали какой-либо населённый пункт, они сразу же откатывались к следующему населённому пункту и, обычно, только там организовывали отпор нашим наступающим войскам. Такой тактикой немцы убивали сразу двух зайцев. Они использовали усиливающие оборону свойства населённых пунктов, в том числе и маскирующие, и находились в тепле и под крышей!

Многие товарищи считали и считают зиму и её морозы нашими союзниками в борьбе против врага. Что ж, в этих высказываниях есть свой резон. Но гитлеровцы, в этих неблагоприятных условиях, превращали в своих союзников против зимы населённые пункты. И вынуждали наши войска неделями мёрзнуть в открытом поле. Гитлеровцы не считались с потерей некоторого количества территории (чужой?) ради создания преимущества для своих войск. Зато мы с этим считались, но не считались с холодом и грязью, с увеличением бытовых трудностей и излишними потерями людей под предлогом, в своей декларативной сущности правильным. Это — «ни шагу назад, ни одной пяди земли, политой кровью и потом нашего народа, не отдадим врагу»! Само по себе очень правильно. Но всякое правило, даже самое хорошее и верное, не должно превращаться в догму. И, соответственно, догматически выполняться, вне зависимости от реальных, конкретных условий.

Хотя я в запальчивости и сказал, что немцы расположились в Андреевке с комфортом, на самом деле этот комфорт был весьма относительным. Дело в том, что фрицев здорово беспокоили наши лёгкие ночные бомбардировщики У-2. Именно здесь, под Андреевкой, мы впервые увидели работу этих настоящих тружеников войны, которых немцы называли «рус-фанер». Может в действительности немцы и не называли так наши У-2, и это придумки наших армейский острословов, но такая «версия» была.

Полк ночных бомбардировщиков подлетал вечером на передовой аэродром, расположенный неподалёку от Запаро-Марьевки, и отсюда всю ночь донимал фашистов. Беспрерывно, один за одним, летели У-2 к Андреевке и бомбили её. В ясную морозную зимнюю ночь интересно было наблюдать за полётами и действиями этих самолётов. Вначале слышалось тихое, а затем более отчётливое тарахтение мотора. Самолёт нагружен, ему тяжело, и мотор работает, напрягая все свои лошадиные силы. В то же время, как казалось, мотор старался производить возможно меньше шума, чтобы подлететь незаметно к противнику. Летали У-2 высоко, с выключенными опознавательными огнями и редко когда можно было увидеть в тёмном небе его силуэт. Даже не силуэт, а путь его полёта по звёздам, которые последовательно закрывались движущимся самолётом. За несколько километров до цели лётчик выключает мотор и планирует. Создаётся иллюзия, что никого нет. Но вот в Андреевке появляются вспышки разорвавшихся бомб, и сразу же слышится быстрая и звонкая, даже весёлая, скороговорка мотора освободившегося от тяжкой ноши самолёта. Скорее домой, подальше от роя трассирующих пуль и снарядов малокалиберных автоматических зенитных пушек.

До взрыва бомб, темнеющая на горизонте Андреевка молчит. Нигде не видно ни огонька, не слышно ни одного выстрела. После взрыва фашисты открывают отчаянную стрельбу вверх, со всех концов села Небо перечеркивается трассами светящихся пуль. Но, самолёт, низко над землёй, благополучно уходит на аэродром. Через некоторое время немцы успокаиваются и прекращают стрельбу. Однако к селу уже подходит очередной У-2, и всё повторятся сначала. И так до утра, и навряд ли фрицам снятся приятные сны в такие ночи.

За время моего пребывания в Запаро-Марьевке, все наши самолёты благополучно возвращались на свой аэродром. Эта безнаказанность бесила фашистов. Немцы не могли смириться с еженощным бодрствованием, и готовились рассчитаться с нарушителями их покоя. Они тщательно подготовили удар по передовому аэродрому наших У-2. Долгим бездействием усыпили бдительность командования авиаполка, а затем однажды, рано утром, нанесли удар. Похоже, немцы имели свою агентуру в районе нашего передового аэродрома, и ударили в тот момент, когда У-2 готовились к перелёту на основной аэродром.

Пожалуй, с этого момента авиация противника стала донимать 255-ю стрелковую дивизию своими налётами. Налёты «хеншелей» совершались и на штаб дивизии, и на огневые позиции артиллерии, находящиеся восточнее Запаро-Марьевки. Во второй налёт основное внимание немецкие лётчики уделили северо-восточной части села, как раз той, где разместился штаб дивизии. Когда началась бомбёжка, мы с Дмитриевым трудились над очередной оперативной сводкой. Почти все работники штаба ушли в приусадебный сад и укрылись там в щелях. Я же не спешил уйти из хаты, так как хотел закончить редактирование документа.

Сижу я, продолжаю работать. Дмитриев тоже сидит, и украдкой поглядывает на своего начальника. Ему, видите, интересно было узнать, как начальник штаба будет реагировать на бомбёжку. Ведь они ещё ни разу не попадали в такой переплёт, где можно было проверить друг друга на крепость нервов.

— Ага, — думаю, хочешь испытать меня? Ладно, испытывай, не запросишь ли «пардону» первый?

Бомбёжка была сильной и методической. «Хеншели» безнаказанно делали своё дело. Беспрерывно рвались бомбы. Хата ходила ходуном и заполнялась пылью. Невдалеке что-то загорелось. Оказалось, что горела дивизионная радиостанция-фургон. Но мы сидели и, конечно, уже не писали, а наблюдали за происходящим в окно. Заметили, что сброшенная из одного из бомбардировщиков пара бомб, наверняка не минует нашего обиталища. Алексей говорит:

— Сейчас фриц влепит нам «зализом»!

Через несколько дней после моего прибытия в 255-ю стрелковую дивизию, полковник Замерцев приказал пересмотреть оборонительные задачи частей, уточнить их и всё оформить новым боевым приказом и плановой таблицей боя. Штаб подготовил необходимые документы, а заведующий делами старший лейтенант Дудник перепечатал их. Окончательно отредактированный приказ я понёс на подпись командованию.

До ликвидации института военных комиссаров боевой приказ подписывали три лица: командир, комиссар и начальник штаба. Не искушённый в тонкостях служебной «иерархии» дивизии, я, прежде всего, явился к командиру дивизии. Комдив просмотрел боевой приказ и подписал его. Затем я пошёл к комиссару. Старший батальонный комиссар Денисов, увидев подпись полковника Замерцева, вскипел и начал отчитывать меня. Язвительным тоном, Денисов обвинил меня в неуважении к комиссару, поставленному «партией и правительством», в нежелании понимать, что все приказы отдаются только с санкции комиссара… Короче говоря, нужно было принести приказ сперва на подпись Денисову, а потом лишь комдиву.

— Вы, товарищ старший батальонный комиссар, знаете, что я новый здесь человек и не мог знать ваших порядков. Мне представлялось, что совершенно безразлично, кто подпишет приказ первым, — огрызнулся я. — И можно было это мне сказать просто, без раздражения…

Эх, не надо было мне сделать покаянный вид, а я… И Дмитриев хорош, не мог предупредить!

— Вы, кажется, делаете мне замечание?

Комдив вернулся из штаба фронта, где встречался к командующим фронтом генерал-лейтенантом Р. Малиновским, давним своим сослуживцем. По приезде И. Т. Замерцев предложил мне вступить во временное командование 968 стрелковым полком.

— Здесь и Дмитриев справиться, — сказал Иван Терентьевич, и я заподозрил, что меня решено было освободить и не сейчас! А вот о том, что комдив решил расстаться с Денисовым, об этом я знал загодя, от него же!

А командиром единственного действующего в полку батальона, то есть укомплектованного батальона, был назначен адъютант комдива Шалапут, ставший уже капитаном.

Хотя я и был огорчён случившимся, но мне, конечно, надо было покомандовать полком, побыть «хозяином», самостоятельно принимающим решение на бой и осуществляющим свой замысел.

В полк меня привёз А. П. Дмитриев, как начальник штаба дивизии, и вскоре уехал. Я почувствовал себя в полку одиноким. Комиссар полка крепко болел, а заместителей и помощников пока в наличии не было. В том числе и начальника штаба. К тому же четырёх капитанов, помощников начальника штаба, кому-то пришло в голову выселить из занимаемого ими дома, чтобы поселить меня. Капитаны обиделись. Я же об этом узнал лишь через несколько дней от старшей дочери хозяйки Майи (Моти), жены лётчика из Борисоглебска. Вот и образовалась вокруг меня пустота.

Штаб 24-й резервной армии располагался в небольшом селе Ново-Светловке, которое находилось недалеко от Ворошиловграда (Луганска), на юго-запад. К Ново-Светловке шло шоссе со щебёночным покрытием. Оно содержалось в хорошем состоянии. А начиналось это шоссе от улицы Ново-Светловской, прямо от штаба 255-й стрелковой дивизии.

Докатили мы с Дмитриевым до Ново-Светловки минут за двадцать пять. Искать штаб не пришлось, прямо на въезде в село стояла школа и ещё какие-то административные здания. Ну, а где школа, там и штаб! Оперативный отдел, куда меня направили из отдела кадров, и, вообще, чисто штабные отделы, размещались на небольшой улице, идущей вверх, на юг от школы.

По случаю моего назначения на должность старшего помощника начальника оперативного отдела по изучению опыта войны, я представился начальнику отдела полковнику Котову-Лёгонькому. Полковник Котов-Лёгонький, как я тут же определил, был из числа офицеров старой армии и педант.

— Ну, попался, — подумал я, — от этого не жди дружеского слова и понимания человеческих слабостей. Желчный старик, это видно по цвету лица и по манере прикрывать лысину реденькими рыжеватыми волосиками! Весь начинён параграфами! Заживо съест!

Меня даже морозить стало в предчувствии будущих неприятностей.

24-я резервная армия имела в своём составе более десятка стрелковых дивизий, часть из которых прибыла из тыла страны и была полностью укомплектована. Некоторые, например, 228-я стрелковая дивизия, даже имели сверхкомплектных бойцов. Другая часть армии, как и 255-я дивизия, прибыли с фронта и требовали пополнения людьми, вооружением, боевой техникой и т. д.

Со всеми соединениями была установлена телеграфная и телефонная связь, работа радиостанций на передачу, по соображениям оперативной маскировки, была запрещена. Соединения занимались боевой подготовкой.

Я быстро сошёлся с майором Барановским, майором Задвориным и старшим лейтенантом Касаткиным. Последний был общительным и, в то же время, тактичным командиром, и я счёл нужным держаться с ним возможно проще и не подчёркивать своего старшинства.

Работа оперативного отдела штаба армии, в основном, заключалась в сборе, обработке и суммировании донесений о ходе боевой подготовки, поступающих из дивизий. Сводки поступали в письменном виде, но предварительно их суть передавалась по телеграфу. Это ускоряло суммирование данных и обеспечивало передачу сводки в штаб фронта в срок. Интересно, для чего эти сводки нужны были штабу фронта в СРОК?

Со всеми текущими «разговорами» со штабами соединений обычно справлялся оперативный дежурный. Приходилось дежурить и мне. И когда меня назначали оперативным дежурным, я считал себя несчастным человеком! А что делали остальные командиры штаба? Томились от безделья. Собственно, не от безделья, а от необходимости делать вид, что они что-то делают. Приказ генерала Ловягина, строго контролировавшийся полковником Котовым-Лёгоньким, гласил, что командирам штаба надлежит находится неотступно в своих отделах и работать от 8.00 до 14.00, и от 15.00 до 20.00 часов. С 14.00 до 15.00, как вы сами понимаете, перерыв на обед. Разве нормальный человек мог долго выдержать одиннадцать часов обязательного безделья? А начальство было строго! Нельзя было прийти позже или уйти раньше, чем через пять минут. Пожалуй, единственный, кто стойко выдерживал распорядок дня, был майор Блох. Но он был, по общему мнению, себе на уме.

Итак, шёл к концу зелёные месяц май!

Да, следует уточнить, что 24-я резервная армия была «учреждена» 12 мая 1942 года на базе оперативной группы генерал-майора Гречкина. Военным комиссаром группы был полковой комиссар Надоршин. Начальником штаба был полковник Котов-Лёгонький Павел Михайлович. 18 мая армию принял генерал-лейтенант Смирнов, членами Военного Совета стали бригадный комиссар Цветаев и полковой комиссар Грушевой. Полковой комиссар Надоршин занял пост начальника политотдела армии.

Как-то на заседание Военного Совета прибыл Иван Терентьевич. Я в это время сидел в топографическом отделении, где меня и нашёл посыльный с сообщением, что «вас ждёт какой-то генерал». А искал меня посыльный недолго. Работники штаба часто забегали к топографам из-за дочери хозяйки дома, молоденькой весёлой белокурой Любы, с задорными и смелыми глазами. Уж не та ли это Люба-артистка, о которой мы знаем из книги писателя Фадеева?

— Ну как ты тут живёшь? — своим быстрым тенором спросил меня Замерцев. — Всё рвёшься в дивизию начальником штаба?

— Вы же знаете!

Вскоре после моего возвращения из командировки, старший лейтенант Касаткин, подменяя меня на дежурстве, неожиданно разоткровенничался:

— Знаете, товарищ майор, у меня в Ворошиловграде знакомая девчонка. Почти невеста. Хотелось бы с ней повидаться.

— А кто тебе мешает? Работы почти нет.

— Да неудобно как-то. Я ведь недавно отпрашивался. Поедемте со мной за компанию? У нас в разведотделе есть велосипеды.

— Почему бы не поехать, — согласился я.