Давно обещал себе удовольствие – оформить в связный текст большое стадо мирно пасущихся и разбредающихся по задворкам сознания мыслей, чувств, ощущений и интуиций по поводу одной Книги. Тем более что уже лет десять я её не перечитывал, хотя до того – не меньше десяти раз.

Собраться сразу со всеми мыслями по поводу – элементарно не хватит времени и сил. Так что придётся использовать партизанскую тактику «мелких вылазок» – под покровом сумерек выдвигаться в информационное поле, подкрадываться к невинным, ничего не подозревающим символам, тащить их через тёмный лес неясных смыслов к пристрастному допросу в глубоких подвалах подсознания. После чего докладывать наверх раскрытые тайны. Так, глядишь, к новому году может быть сложится какая-то целостная картина. А между тем наступающий год

[2]

более чем достоин такого подарка. В его римском написании зашифровано русское имя бессмертного Романа и греческое имя вечно живого героя этого Романа.

Начнем, пожалуй, с самого простого задания – краткого обзора попыток символического толкования Романа. Вообще-то нужно признать, что более изученного профессионалами и любителями художественного текста, под микроскопами и с помощью прочей оптики и органолептики – мы вряд ли найдем не только в русской литературе. При всем уважении к «Евгению Онегину», «Войне и миру» или «Тихому Дону», более скрупулёзно исследовали и разнообразно толковали разве только Ветхий и Новый Завет, да ещё, может быть, вирши Нострадамуса.

Собственно, в этом и состоит одна из тайн Романа, что любой исследователь, выдвинувший рабочую гипотезу, легко находит в нём подтверждения своим версиям. Тот или иной персонаж обнаруживает характерные черты и особые приметы самых разных деятелей культуры, науки или политики из разных исторических эпох. Самые яркие исторические и культурные события легко преломляются в поворотах сюжета. Практически все заметные исторические здания и памятные места тем или иным способом можно идентифицировать в качестве места одного из действий. Популярные философские, богословские и эзотерические учения находят отражение в том или ином диалоге. Складывается впечатление, что пространство Романа, каким-то образом сопряжённое не только с

Всё это невероятное многообразие версий свидетельствует не только о силе творца (или творцов?) Романа, но и об определённом бессилии стандартных методов исследования, используемых литературоведами. И всё же среди множества версий можно выделить пару-тройку, которые выглядят не то чтобы полными, верными и тем более завершёнными, а как раз наоборот – вполне подходящими в качестве отправной точки для старта нового, более глубокого исследования.

Начнём с версии Альфреда Баркова, написавшего в 1994 году аналитический труд «

Роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»: альтернативное прочтение

».

Барков и сам по себе весьма колоритная фигура. Судя по его работам, мы имеем дело с обладателем острого и холодного аналитического ума и блестящей эрудиции. Кажется, придуманный А.Конан Дойлом типаж материализовался через сто лет в Киеве, том самом булгаковском Городе. Шерлок Холмсовское безразличие к сантиментам делает Баркова идеальным дознавателем, за отсутствием иного применения поставившего себя на службу литературоведения. В отличие от записных булгаковедов, наш «литературовед в штатском» свободен от благоговения, социальных иллюзий, политической моды, гуманитарно-научной конъюнктуры. Зато обладает хорошей памятью, знанием психологии и профессиональными навыками сбора и анализа информации. Результатом аналитической работы стала серия булгаковедческих открытий, которые не дались в руки другим исследователям.

Например, весьма впечатляет тот факт, что «арбатскими переулками» во времена Булгакова называли вовсе не переулки, примыкающие к улице Арбат. Москва пару десятилетий сохраняла дореволюционное деление районов на «части». При этом Арбатская часть располагалась севернее Арбата и включала Патриаршие пруды. Благодаря этому уточнению изменилась зона поисков «дома Маргариты». Барков убедительно доказывает, что речь идёт о нынешнем Доме приёмов МИДа на Спиридоновке, который в начале ХХ века принадлежал Савве Морозову. Именно этот факт, хотя и помещён Барковым в завершение обоснования, стал отправной точкой для версии о М.Горьком как прототипе мастера. Из этого особняка актриса Художественного театра и легендарная политическая авантюристка М.Андреева выпорхнула в объятия мастера пролетарской литературы. Обоснована также версия, что интерьер

Дома Грибоедова

срисован с Дома ученых на Пречистенке, который в булгаковские времена назывался ЦеКУБУ

[4]

, а заведовала им всё та же М.Андреева.

Очень любопытны все найденные Барковым подробности из жизни Художественного театра. Без сомнения, впечатления от работы в МХТе были самими светлыми, но и наиболее ранящими для Булгакова-драматурга. Так что нет ничего удивительного в том, что эти жизненные подробности наполнили страницы «Мастера и Маргариты». Откуда же ещё брать впечатления художнику, как не из жизни? Даже если он рисует фантастическое полотно.

Ещё более интересным является анализ источников философских концепций, ключевые положения которых Булгаков мастерски вплёл в канву сюжета. Хотя, что касается Иммануила Канта как первоисточника воландовской отповеди Берлиозу в первой главе, то это мы и без Баркова знали. Помните этот диалог из первой главы?

Надеюсь, что всем известен точный смысл слова «притча». Притча – это повествование о простых вещах, за которыми скрыт более глубокий взгляд на сложный мир идеальных, духовных сущностей. Я уже пытался показать на конкретных примерах сказок Е.Шварца, а также «Войны и мира», что любая по-настоящему великая книга, пьеса, фильм является притчей.

[7]

Речь идёт о параллельной проекции на плоскость художественного полотна не просто образов обыденного трёхмерного пространства, но и трансцендентного мира идей: идеалов, эгрегоров, демонов и ангелов.

Магическое, воодушевляющее воздействие культовых книг, пьес, фильмов опосредуется художественностью, то есть верным отражением повседневной действительности. Сначала читатель вовлекается в заботливо выстроенный поток привычных образов и, сопереживая близким себе героям, незаметно для себя оказывается в параллельном мире, где живут и действуют идеальные сущности коллективного бессознательного. Так, помимо воли читателя и даже самого писателя происходит психологическое программирование, переключение триггеров и смена фаз в больших исторических процессах. Для чего нужно оповестить все идеальные сущности в коллективном бессознательном всех личностей, составляющих общество.

В этом смысле булгаковский Роман однозначно попадает в разряд культовых, но умудряется выделиться и из этого великого ряда произведений-притч. Наряду с обычными персонажами здесь совершенно открыто действуют те самые потусторонние силы – духи, демоны и ангелы, ниспавшие с идеальных

небес

на грешную землю у Патриарших прудов. Так что Роман сам по себе является разоблачением тайны всех культовых романов. А с другой стороны, это манифестация тайны, прямое приглашение читателя к разгадыванию символики этой явной притчи. В этом смысле я знаю лишь ещё двух Авторов, которые так же презентовали свои великие произведения как неприкрытую тайну – это Мишель Нострадамус и апостол Иоанн Богослов.

«

За мной, читатель!

» – призывает Булгаков. Чтобы по знакам, щедро рассыпанным в тексте, пройти тот же путь и найти скрытый смысл, нужно поставить себя на место Автора. Альфред Барков сделал такую попытку и обнаружил ранее незамеченные детали и указания, но не обнаружил главного. Потому что и не искал его, а рассматривал Роман не как притчу, а как отражение столичной жизни начала ХХ века. Причину того, что Автор прибег к зашифровке образов и сюжетов, политизированный аналитик увидел в опасных реалиях 1930-х годов. Эта гипотеза опровергается хотя бы тем, что все секреты бывших профессиональных бунтарей и пролетарских художников, включая истории болезни, пикантные подробности личной и даже двуличной жизни, как правило, никакой тайны для современников не составляли. А уж разоблачения этих «тайн» в 1930-е годы цвели пышным цветом. Но главное – это несоответствие уровня предполагаемой «тайны» видимой глубине личности художника и степени воздействия его Романа на читателя, то есть на нас с вами. Вот вас интересует вопрос, был у Ленина жестокий склероз или же сифилис? Меня, например, вовсе не волнует – что бы там ни было, он честно заслужил. Все эти пикантные подробности имеют лишь косвенное касательство к движущим демоническим силам Истории.

Какая же настоящая Тайна могла волновать Михаила Булгакова настолько, что он буквально отдал ей все силы, сгорел без остатка в этом огне? Придётся нам ещё более внимательно приглядеться к личности писателя, чтобы попытаться взглянуть на Роман глазами его Автора. Это предварительное исследование ненадолго отдалит обещанные разоблачения тайн, зато сделает их более глубокими и обоснованными.

Чтобы лучше понять Автора, нам придётся вникнуть в суть его художественного метода проникновения в идеальный мир коллективного бессознательного. Для этого тоже придётся начать немного издалека. А именно из тёмного леса, где многие из нас бывали хотя бы в походе за грибами.

Представим, что по заросшей травой и мелким рябинником тропке мы выходим через влажный луг к еловой опушке, а там, на бугорке стоит он! Тёмная шляпка присыпана хвоей, белая манишка торчит из бледно зеленого мха… Эх, был бы я писателем, смог бы отразить картину во всех красках. Какое первое движение души при виде красавца-боровика? Правильно, позвать других грибников – полюбуйтесь на красоту! То есть для нашего похода в лес на первом месте находятся вполне эстетические мотивы. Точно так же и на рыбалку современные горожане ездят не за рыбой, а за красотой природы и переживаниями личного общения с нею.

Теперь, после этой присказки, можно перейти к вопросу: а зачем собственно нужны писатели? Ответ очевиден: для удовлетворения этих самых эстетических потребностей, своих и читателя. Причём, опять же, в большинстве случаев писатели лучше всего пишут о красоте лесов, полей, человеческих отношений, когда предмет эстетических переживаний скрылся в дымке уходящей эпохи. Толстой рисует идеальный образ князя Болконского, когда в жизни уже не осталось места для прежнего дворянства. Гоголь описывает малороссийские степи, вечера и нравы, обитая в каменном городском ландшафте Петербурга или Рима. Писатели-почвенники ностальгируют по деревенской жизни, перебравшись в просторные городские квартиры, в период самой активной урбанизации, да и читатели деревенской прозы – всё больше из мегаполисов.

Приходим к выводу, что художественный метод необходим для писателя и для читателей, чтобы восполнить недостающие эстетические переживания. И можно было бы закрыть вопрос, если бы понятие «эстетического» не объяснялось только через вышеназванные примеры. Получается, что художественный метод – это форма реализации эстетических потребностей, а эстетические потребности – это такие, что удовлетворяются художественными произведениями. Типичный для философии замкнутый круг. Вырваться из него можно, только развернув фокус зрения на более широкое поле психологических знаний. Хотя сами психологи тоже озабочены больше эротическими, а не эстетическими переживаниями клиентов, и не спешат нам помогать.

И всё же объяснить механизмы ностальгии, эстетического удовольствия от возвращения к истокам будет легче, если внимательнее взглянуть на «коллективное бессознательное». Кстати, первым слово «архетип» ввел в научный оборот не кто иной, как наш

С точки зрения художественного метода Булгаков – писатель универсальный и синтетический. Ненасытное «ощущающее чрево» писателя легко вмещает и усваивает все жанры и стили. Подобно Импровизатору из пушкинского наброска «Египетские ночи», Булгаков на лету подхватывает любую тему, в его феноменальной памяти немедленно резонируют ассоциации, идеи, образцы и образы, подсказанные другими поэтами, писателями, философами, но нашедшие приют и новую жизнь в душе Автора и блестящее воплощение в выразительной и ёмкой драматургии. Не будь такого универсального и уникального по «ощущающей силе» таланта, разве были бы возможны пьесы о Пушкине и Мольере, сценические переложения «Дон Кихота» и «Мёртвых душ». Причём мы даже не замечаем присутствия драматурга в этих пьесах, столь естественно вытекающих из творческих биографий гениев. Но этого естественного общения с гениями, подобно завтраку с Кантом, не было бы, случись в пьесе малейший диссонанс с их творческим стилем и идеями.

Эта лёгкость, с которой Булгаков оказывается на короткой ноге с гениями, максимально усложняет его собственный выбор, задаёт невероятно высокую планку творческих амбиций и требований к себе. Булгаков потому и смотрит свысока и отстранённо на современных литераторов, что не видит соперников. Но творческая личность не может без ориентиров и амбиций. Единственно достойной целью становится внутренний диалог с гениями и стремление их превзойти, решить самые сложные творческие задачи, не поддавшиеся предшественникам. Поэтому среди соратников по штурму небес и творческих соперников Булгакова – Гоголь и Грибоедов, Толстой и Достоевский, Гёте и Гофман, Кант и Ницше. А из современников внимание привлекает разве что Горький, с которым у Булгакова такой же заочный спор за внимание любимого театра, как у мастера с мужем Маргариты.

Однако, при всей универсальности таланта, а может быть именно из-за этого, выбор художественного метода оказывается за пределами собственно творческой сферы. Ну, действительно, умел бы автор писать только фельетоны или только инсценировки по мотивам известных книг – и не было бы никаких проблем с методом, жизненным выбором и законным местом в рядах столь же узких, но ценимых специалистов. А вот для гения, таланты и амбиции которого сжигают мегатонны запасов жизненной энергии, выбор художественного метода критичен. Ибо запасы духовной энергии можно пополнить только за счет эстетического переживания, совпадения образов личного сознания и интуитивных образов коллективной памяти. Это совпадение образов – это и есть ключ к скрытым запасам духовной энергии, которые дают силы жить и творить дальше. Чем больше образов переселяется из коллективной памяти в сферу актуального переживания, тем больше энергии требуется для творческой жизни. Так что получается почти наркотическая зависимость художника, требующая все новых переживаний и новых образов.

Одним из источников необходимых эстетических переживаний является личный опыт. Другой не менее важный и более ёмкий источник – художественные образы и философские идеи, отражённые в книгах, пьесах, картинах. Но и этого запаса не хватает огню творческой страсти, и тогда остаётся роковой и неизбежный путь – отрешиться от настоящего ради вечности, заключенной в глубинах коллективной памяти.

Творческий путь Булгакова начинается с ностальгической «Белой гвардии», в центре которой светлый образ дома на Андреевском спуске, тёплых семейных и дружеских отношений, образ родного Города. Киевские страницы булгаковской прозы написаны тёплыми и мягкими красками, отличными от контрастных и резких зарисовок московской жизни. Это и есть та ностальгическая эстетика, которой Булгаков вполне владеет. И если бы возвращение к этому методу спасало бы ситуацию, а образы родного Киева могли дать Булгакову больше, чем уже дали, то и не нужна была бы эта трижды клятая, но неизбежная и завораживающая Москва.