Он давно уже заработал себе репутацию человека доброго и порядочного. К нему шли за советом, от него ждали помощи и никогда предательства. Сколько лет было этому мнению, он затруднился бы ответить. То ли со студенчества тянулся за ним шлейф его добрых дел, когда он за спасибо строчил ночами курсовые и давал деньги в долг без отдачи. Может, чуть позже пришла к нему слава мецената, когда он после армии основал фирму, буквально за два года сделал ее прибыльной и собрал вокруг себя штат сотрудников из друзей, у которых что-то не клеилось и не складывалось.

Неизвестным для него оставалось, с какого дня, часа, минуты стал он вдруг для всех если не национальным героем, то лицом, весьма приближенным к этому статусу. Неизвестным и оттого еще более противным. Знал бы, проклял бы во веки веков тот день, час, минуту. Проклял бы и предал забвению.

Почему?

Да потому что не хотел Бобров Николай Алексеевич этого больше. Не хотел, потому что устал, потому что осточертело быть добрым, отзывчивым, всегда готовым к подвигу. Он всю жизнь тянул на себе непосильную ношу из собственной непомерной ответственности. Всю жизнь с его шеи свисали чьи-то ноги. Всем и всегда он непременно был что-то должен. Кому денег дать, кого в престижную школу устроить, кого кому-то порекомендовать, кому с жильем помочь, кого в университет протолкнуть вне конкурса. Своей собственной жизни у него будто бы и не было вовсе, ее за него проживала его супруга с двумя детьми, а также многочисленные родственники, племянники, дети племянников, кузины и кузены и дети кузенов и кузин. Все они жили за счет своего благодетеля, коим он для них являлся, и никто…

Ни одна из этих сволочей, которых уже несколько последних лет Бобров вдруг стал тихонько про себя ненавидеть, не спросила, а чего же хочется ему? Чем он живет? Что ему снится, о чем он мечтает? Никто не спросил и не спросит никогда, он знал об этом. Все считали его благородным! Все считали, что он счастлив уже тем, что творит вокруг себя добро и благодеяния.

Виктория Мальина, дожившая до тридцати лет, успевшая к этому времени дважды осиротеть: первый раз, когда умерли родители один за другим, второй, когда умерла ее бабушка, – и давно уже потерявшая веру в то, что каждому воздается за дела его, счастливо улыбалась, бредя по заснеженному тротуару к своему дому.

Вот никогда бы она не подумала, что будет так бесподобно, так безгранично и так беззаботно счастлива с совершенно чужим человеком! Он не был ее родственником, ни дальним, ни близким. И общих знакомых у них даже не было. Отчего же так? Отчего совершенно чужой незнакомый человек вдруг оказался способен сделать ее такой счастливой?

Счастью ее всего-то ничего – каких-нибудь два года, но оно было таким огромным, таким красивым, разным и радужным, что иногда напоминало ей картинки калейдоскопа, от смены которых у нее захватывало дух. И еще оно так заполняло каждую выстуженную ее нелепой жизнью клеточку, что ей порой казалось, что счастье это давно и надежно поселилось в ней и не исчезнет уже никогда. Надежным оно было, вот!

И ей больше никогда не будет больно, казалось Виктории. Она перестанет ждать страшных диагнозов врачей. Ужасных сообщений по телефону в ее жизни больше не будет. И постоянный запах лекарств навсегда испарится из дома. Старые стены вдруг станут добрее к ней, не будут уже смыкаться над головой темным растрескавшимся потолком, который давит, давит так, что дышать нечем. А в окнах никогда уже не забрезжит предрассветный серый сумрак – неотвязный спутник всех кошмарных событий ее прежней жизни.

И все ведь почти сбылось!