На складе я получил обмундирование. Черные брюки, черные ботинки, синий китель, мичманку, белую сорочку, перчатки. И погоны. Два золотых прямоугольника с узенькой черной полоской посредине, обшитые по краям зелеными кантиками. Они, эти зеленые кантики, решительно меняли теперь всю мою жизнь. В течение каких-то минут они превращали меня, известного и маме, и товарищам, и девушкам как просто Володька, или Володенька, или в лучшем случае Володя, в офицера пограничных войск СССР, штурмана морских погранчастей, лейтенанта Владимира Минкевича. Это получилось как-то удивительно просто и в то же время, хоть я давно ждал этого момента, очень неожиданно для человека, прожившего на земле двадцать один год.

Я еще не очень точно представляю себе, что такое служба в пограничных войсках. С этим неясным представлением, с тщательно упрятанными во внутренний карман комсомольским билетом, дипломом и направлением в часть да еще, пожалуй, с чрезмерно горячим желанием скорее стать своим человеком в этом еще таинственном для меня краю нашей земли, который зовется государственной границей, я еду на Балтику. Это происходит поздней осенью, в ноябре 1961 года. Я еще не знаю, какие испытания ждут меня впереди, не знаю, что через несколько месяцев мне придется с пистолетом в руках, в красном спасательном жилете спрыгнуть на палубу корабля. Нет, ничего этого я пока не знаю. Я только могу, наблюдая из окна вагона за блеклыми осенними пейзажами и аккуратными мызами Прибалтики, вспоминать прошлое – и то не все, а самое главное – то, что прочно удержалось в памяти...

В Удельной идет дождь. Типичный подмосковный, пахнущий мокрой землей, прелью, подмокшими шпалами и чуть-чуть гарью костров, что жгли перед дождем на приусадебных участках. Я стою на полустанке и внимательно оглядываю людей, растянувшихся неровной толпой по краю платформы. Ждут поезда, и мне нельзя упускать из виду троих – пожилого мужчину в светлом плаще и с чертежным рулоном под мышкой, девушку с мило вздернутым носиком – она почему-то не открывает зонт, а держит его в руках – и старушку с кошелкой, из которой торчат батоны. Мне надо заметить, в какие вагоны эти трое сядут, запомнить и даже, если я не полагаюсь на память, описать потом их точные приметы. Поезд должен подойти с минуты на минуту...

Начинается осень; я учусь в девятом классе и живу под Москвой, в Удельной. Мне шестнадцать лет. Я все взвесил и решил, дорога выбрана: я буду учиться на пограничника. Поэтому я стою на платформе и тренирую свою память на наблюдательность.

Не думайте, что это игра – стоять на платформе. Это очень серьезно. Настолько серьезно, что об этом не знает никто – ни друзья, ни родные.

Мама, например, убеждена, что я должен поступить в МГУ, на геофак. Но я уже давно решил по-иному. Зимой на Дальнем Востоке погиб офицер пограничных войск Владимир Минкевич, мой отец. Его судно, возвращаясь с ответственного задания, потерпело аварию и пошло ко дну. Отца удалось подобрать и доставить на берег, но спасти не удалось: он умер в госпитале...

Трудно вспоминать об этом, еще труднее рассказывать. Но этого я никогда не забуду...

Другой поезд. Другой встречный ветер. И другой, совсем другой человек стоит у вагонного окна. Он ничем не отличается от остальных пассажиров. Столько же, как и другие, стоит у окна в коридоре, меланхолично разглядывая взмокшие и озябшие осенние деревья. Не чаще, чем все, ходит в вагон-ресторан и, возвращаясь оттуда, не больше остальных курит, деликатно выпуская дым в сторону от соседа.

По виду, по движениям, по односложным ответам нельзя определить ни его характера, ни точного возраста, ни того, о чем он думает. Он ничем не примечателен – больше сказать нечего. Обычный турист. Об этом сообщают проездные документы, путевки и билеты, которые вежливо и внимательно просматривают советские, польские, немецкие проводники, таможенники, пограничники на всем пути следования поезда Москва – Берлин.

Минск... Брест... Варшава. Чем ближе к Берлину, тем спокойнее и неприметнее человек. Только курит он чуть чаще, и, если внимательно следить, больше стали пересыхать губы. Темнеет. В чернеющем стекле смутно отражается его лицо. Абсолютно никаких примет. Разве только чуть заметный шрамик возле левой брови, у виска – след драки в далеком детстве. Через несколько месяцев эта примета будет размножена, ее повторят десятки фотографий...

Утром его встречает шум берлинского вокзала. Туристский автобус, знакомые витрины и вывески чистых и широких улиц, чемодан, брошенный на кровать в номере большой гостиницы. И настойчивое – остаться одному.

Но, оказывается, это совсем просто – остаться одному, и еще проще – очутиться в западном секторе.

26 ноября. Раннее утро. Холодно, сыро. Я стою на влажном бетонном пирсе военной гавани города Н., одного из торговых портов Прибалтики. Вдали – приближающийся с каждой секундой силуэт корабля. В тумане вырисовываются контуры боевой рубки, мачты... Это мой корабль. Выпустив шлейф черного дыма, он идет к причалу. Поданы и закреплены швартовы, спущен трап.

Очень высокий, немного полноватый, с небольшими аккуратными усиками, капитан третьего ранга – я сразу понимаю, что это командир, – ждет, пока я поднимусь на мостик, смотрит на меня, потом улыбается, говорит отрывисто:

– Отлично, штурман. Что ж, поздравляю вас.

Я оглядываюсь. Сзади стоят еще два офицера. Один – худощавый темноглазый старший лейтенант, на лице которого выделяются заостренные скулы. Другой, тоже старший лейтенант с инженерскими молоточками на погонах, незаметно подмигивает мне: поплаваем, друг!

Беру свой чемодан, хочу спуститься вниз. Пусть мне покажут мою каюту...