Рано утром, как обычно, примерно в четверть девятого, я вышел из своей квартиры на Харью, недалеко от Ратушной площади, чтобы как раз в 9.30 успеть в управление. Я не спеша шел мимо Ратуши, мимо маленьких кафе, мимо огромной гостиницы “Виру”, разглядывая давно уже ставшие привычными детали улиц, мостовых, тротуаров, домов — так, будто я, старый москвич, шел сейчас не по Таллину, а по одному из арбатских переулков. Стоял конец августа, и было солнечно, но, судя по довольно холодному сейчас воздуху, жара уже прошла и не вернется до следующего сезона. Но все равно, если в августе несколько дней подряд стоит солнце, это по нашим меркам, идеальная погода.

Я люблю наш город. Наш — потому что прожил в нем пять лет. Для большинства Таллин известен как место, где можно хорошо провести время Согласен. Больше того — я совсем не против массы приезжих; гостиницы у нас всегда переполнены, а поездка в Таллин становится для москвича, ленинградца или киевлянина после возвращения домой приятным воспоминанием. Верно, здесь есть все, чтобы ты не скучал. Есть варьете, кафе, бары, гостиницы с сауной на каждом этаже. Некоторые гордятся именно этим, утверждая, что если не варьете и бары, то сауны здесь действительно лучшие в Союзе. А кафе? Что стоит хотя бы кафе в гостинице “Таллин”, где подают кофе с орешками и даже летом топят камин сосновыми поленьями? Или “Мюнди-бар” в подвальчике на Ратушной площади, со стенами, обтянутыми шкурами, и тусклым мерцанием свечей?

Но мне нравится в Таллине не это. Тихие улочки, средневековые кирки. Ветер, который постоянно продувает западную окраину у военной гавани. Соборы на Вышгороде, залив с бесчисленными валунами. Яхт-клуб, около которого можно сидеть бесконечно, разглядывая уходящий вдаль, поросший соснами берег. Странный, какой-то особо чистый вид серых и желтых домов в старой части города, стены которых иногда кажутся продолжением брусчатых мостовых. Бульвар Суворова с большими липами, у каждой из которых свой характер. У горожан тут есть поговорка — люди в Таллине улыбаются реже, зато наши улыбки ценятся вдвое дороже.

Я шел и думал о том, что моя устойчивая привязанность к Таллину — а я как-никак коренной москвич — имеет свои причины. И винить в том или благодарить (это уж как угодно) я могу только Сергея Валентиновича Сторожева, попросту Валентиныча, или “шефа”, или, если хотите, начальника нашего оперативного отдела. Шефа я знаю чуть больше пяти лет — с той самой истории с Васильченко, после которой Сторожев негласно разрешил мне называть себя просто по имени — Сергей. Я должен был оценить это — он стал майором. Правда, и я стал старшим лейтенантом. Но называть его Сергеем за эти пять лет я так и не научился. Разве я мог равнять себя с Валентинычем?