На скользкую дорожку выборного шельмовства я вышел из-за полного отсутствия в кармане, на что жить. Зачем на ту же скользкую дорожку вышла вся страна, став на ней сразу расшибаться и катиться вниз, умом понять нельзя. Только среднедушевое потребление мясного, по официальным данным, у нас в сравнении с додемократией упало в полтора раза.

Хотя когда я первый раз продал свое перо идущему во власть хмырю, изрядный стыд на сердце был — как у впервые падшей за постыдную монету женщины. Ну а куда деваться — коль мой заработок честным словом, несовместимым с нашим кривым рынком, пал ниже всякого стыда?

Но дальше оказалось, что на той тропе, поведшей страну вниз, можно довольно безущербно в личном плане подниматься вверх. Я не сложил пера, напротив, выкупил ему личную волю, отдавая кесареву дань под облегчающими совесть псевдонимами. Больше того! Освоившись на той блокадной для меня, как ладожский лед, «дороге жизни», я вовсе полюбил ее за возможность разъезжать в пиар-десантах по стране — и видеть ее жизнь, всегда как-то магически манившую меня.

Об одной такой чудесной ходке в самую глубинку нашей не постигнутой умом страны я и хочу здесь рассказать.

Впрочем какие они мне друзья, еще предстояло выяснить в грядущие два с лишним месяца — хотя наша провинция наивно мыслит, что если люди из самой Москвы, то чуть между собой не родня. Далекая и хлебная Москва, где, как известно, недорода не бывает, ей кажется каким-то куда более родным внутри себя мирком, чем все разбросанные по вновь раздробленной Руси города и веси. И потому обнявшись с молодым якутом из Москвы Серегой и его летастым замом по аналитике Сергеичем, с которыми я раньше близко хлеба не делил, я этим обольстился мало. Жизнь показала, что продолжительное обитание в тесном кругу даже для лучших друзей чревато самым непредвиденным раздором. Еще мой юный вождь вдобавок — и якут!

Сходили мы в микростоловку автобазы, где мне показали ее владельца и нашего спонсора Юру Жабина, а подавала юная красавица Марина. И затем после своих бессонных суток я убрался спать в уже заказанный мне номер гостиницы. Но так как в перевозбужденной предыдущим голове сна не было, я стал листать отобранную у собратьев краеведческую книгу «Славгород» — и за ее полезным чтением уснул.

Потом, уже под вечер, мы всей нашей троицей, и составлявшей всю нашу команду, сошли в бар, где обсудили диспозицию. Наша задача, изложенная молодым вождем, несоразмерная никак с нашим числом, меня, честно сказать, сразу зажгла своей аферной фантастичностью. И я счел даже, что мы с ним в эту зажигательную силу скорей всего подружимся в спаявшие нас одной жаждой мзды ближайшие два месяца.

Теперь по диспозиции — исходные реалии которой я извлек из той очень полезной книги. Очень советское, как мне сдалось сначала, имя города происходило с еще досоветских пор. Его среди степей Алтая основали в начале того века обнадеженные Столыпиным переселенцы, в основном из перенаселенной Украины. Среди них было много еще елизаветинских немцев-иммигрантов, каких еще добавилось при сталинском переселении эпохи второй мировой войны. С помощью немецкой аккуратности, вошедшей в симбиоз с советской властью, здесь был построен оборонный радиозавод, кузнечно-прессовый, элеватор, мебельная и обувная фабрики. Окрест процвели целинные колхозы и совхозы, собиравшие с щедрых местных нив пшеницу самой высшей пробы.

Но с наступлением на город наших деморощенных реформ, уже на оставлявших ему никаких надежд, градообразующий радиозавод задышал на ладан, другие производства вовсе сдохли. Особенно его подрали местные же демократы — проводники этой реформы на местах, из бывшей комсомольской сволочи, перебежавшей под Веселый Роджер уловившего их суть Гайдара. К нашему визиту зарплата там была 2 тысячи рублей, и последним атавизмом былой хлебной жизни все еще чудом оставался очень вкусный и дешевый белый хлеб. Однако при всем этом нас, бойцов невидимого, но весьма дорогостоящего фронта, на борьбу за мэрский пост все же позвали. Стало быть, в бедном городке, через который тем не менее лежал великий шмоточный путь с Китая через Казахстан, с чего цвела таможня и заправки, было за что бороться.

Гостиница «Славгород» была в самом центре города, на главной его улице Ленина — и перво-наперво на славу отличилась своей дешевизной. Мой одноместный номер с ванной и сортиром стоил всего 300 рублей в день, Серегин двухкомнатный люкс — 500. Правда, во всех номерах был удивительно устроен душ — с креплением на высоте пупка над двухступенчатой, типа посудомойного корыта, ванной, так что и лежа было под него не влезть. Кто-то мне рассказал, что обновлял эту гостиницу гастролировавший здесь цирк карликов и якобы все души по любимому у нас дурному делу сделали под них. Еще деталь неистребимой, как родимое пятно, проформы: для постояльцев без удобств на этажах имелись по две душевые кабинки. На одной из них было написано «Для женщин», на другой «Для мужчин» — словно мужской и женский душ чем-то принципиально различались.

Но в остальном гостиница была вполне комфортной, тихой; на первом этаже был бар «Виктория» с излюбленным сейчас по пьяной тяге к музам караоке; с заходом через улицу — ресторан «Славгород». Ужин на двоих с не шибкой дозой водки в нем стоил около 300 рублей, и там в дальнейшие два месяца мне нафартило много чего интересного.

Назавтра я встал за час до общего сбора, надел кроссовки и побежал прокладывать маршрут для утреннего кросса — на изумленных глазах непривычных к таким вычурам туземцев. Город, разбитый улицами, как кроссворд, на равные квадраты, только в самом центре был многоэтажным, дальше — каменные домики в один этаж. При этом магазинов было в нем сверх всякой меры — еще и три огромных рынка с исключительно китайским ширпотребом. И когда в одном из них я покупал для дочки сапоги за 400 рублей, на это экстраординарное событие сбежался весь этаж. То есть при нашей склонности к шараханьям здесь с советских пор все извернулось наизнанку: вместо очередей за дефицитом — очереди за дефицитным покупателем, которого катастрофически не хватало ломящимся от изобилия прилавкам.

Еще примета всех наших провинциальных городов: все металлические крышки уличных люков были сперты и сданы во вторсырье, и улицы зияли дырами. Потом кстати глава сказал мне, что все попытки закрыть эти пожирающие крышки пункты разбивались о веленье Грефа: частному предпринимательству в этой разбойной сфере не мешать! А доказать хищение при сдаче крышек нелегко: хитрые воры-лючники ночью их крали, раскалывали пополам и днем тащили в пункты уже как лом, а не вещдок. Поставить же у каждой крышки круглосуточный блок-пост милиции — тоже реально было невозможно.

Затем, кое-как отполоскавшись в карликовом душе, я спустился вниз, откуда нас забрал сам Юра в своем огромадном джипе. Вообще в городе машин было кот наплакал. И это были либо суперджипы типа Юриного, либо архаичные «жигули» и иномарки, поправшие, казалось, их возрастами саму смерть — в отличие от попранных ей человеков. И когда я как-то опоздал куда-то и сказал, что застрял в пробке, вызвал этим большой хохот местных — ибо этот бич большого города был им неведом вовсе.

Хотя что значит случайность? — Неопознанная закономерность. Известный миссионер начала 20 века Альберт Швейцер, открывший первый госпиталь для чернокожих в Африке, как-то записал в своем дневнике: «Доныне на всем африканском континенте было всего два автомобиля. Сегодня произошло неизбежное: они столкнулись». Тем паче в маленьком Славгороде, где, казалось, даже параллельные пути пересекаются, неизбежность нашей встречи с Коломийцем скоро стала очевидна: он был как раз тем, кого я искал, а я — тем, кого он искал.

Еще в пору мэрства Гельмеля он, бывший тогда лидером местных коммунистов и депутатом горсобрания, вошел с ним на идейной почве в непримиримый, вплоть до рукопашной, клинч. Тогда же Коломиец, о ком говорили, что на конкурсе упрямцев он держит первые пять мест, потом идут бараны, основал и возглавил комитет по отрешению Гельмеля от должности. После чего его квартиру ночью подожгли, он еле спасся с женой и детьми — но своей битвы против застращавшего всех остальных властителя не прекратил. Отчего среди немалой части славгородцев за ним, работавшим теперь директором городских бань, прочно закрепилась слава сумасшедшего.

И в первую же нашу встречу Коломиец выкатил мне целый воз отменнейшего негатива на противника, доубедив, что мы впрямь в борьбе против него творим святое дело. И еще пообещал, что было особо ценно, под всем тем возом лично расписаться.

Портрет же супостата кисти Коломийца был таков. Свою карьеру Гельмель начал еще при Совдепе милицейским опером, но никаких талантов сыскаря не показал. Зато по части комсомольской показухи дошел аж до делегата последнего Всесоюзного съезда ВЛКСМ. Затем, когда та показуха, обеспечившая крах былой державы, рухнула, ушел в коммерцию, создав вместе с такими же комсомолятами с большой дороги этот «Траст». А в 96-м этот спрут, владевший уже и своим телеканалом, через его магический для наших простофиль телеэкран провел Гельмеля в мэры.

В мэрах в нем тотчас вскрылся хам, превосходивший даже всю шершавость нашего наполеончика: мог из своей приемной грубо выставить пришедших к нему ветеранов; заголодавших при нем педагогов назвать педиками; совать в нос тому же Коломийцу свой мэрский пистолет. И при своем гораздо высшем, чем у нашего героя, росте, замучил депутатский корпус своим наполеонским, выпершим как грыжа комплексом: «Я — лучший финансист, лучший мэр, а мог бы стать и лучшим рэкетиром!»

Окрыленный первым успехом с Коломийцем, я пошел по своему списку дальше — но по закону маятника, потрафившему мне сразу, наткнулся на полный круговой отказ. Те, от кого я чаял получить предметный компромат на нашего противника, старались только всячески уйти от всякой фактологии. «Да, матом педагогов крыл — но не при мне». «Да, было и то, и другое, и третье — но меня при этом не стояло», — отвечали мне так называемые референтные лица. И чувствовалось, что при всей их неприязни к конкуренту ими правил жалкий страх перед его вторым пришествием — чему они же этим страхом и трафили.

И одному орденоносцу, грудью вдвое шире Коломийца, попросившего меня убрать блокнот, я, уподобясь моему баранистому другу, даже нахамил: «А без блокнота нечего и вякать! Вы же не хуже меня знаете: идет война за мэрский пост, а на войне как на войне: или ваш друг победит, или ваш недруг. Но тех, кто прячет головы в песок, в итоге отымеет и тот, и другой». Кряжистый дядя, пристыженный мной при женщинах, покрылся гневными в мой адрес пятнами — но не распрягся все равно.

Но по обмолвкам «не в блокнот», среди которых то и дело поминались уже названные Кайзер и Андреев, я ощутил, что, может, впрямь требую чего-то непомерного. Все в один голос повторяли: «Вы-то уедете — а нам тут жить!» А супостат при этом продолжал свою атаку на мозги посредством ежедневного телепоказа его добрых дел — и рейтинг его рос и рос.

Мы эту тревожную картину обсудили с Серегой и Сергеичем, признав, как повезло нам с Коломийцем, без которого хоть вовсе было б сушить весла. Но я им, исходя из опыта, сказал: как бы сейчас ни запирались собеседники, ручаюсь, что потом еще не будем знать, как от желающих накапать на врага отбиться. Мы их пока бесплодно ищем — но и они нас ищут, просто мы еще друг друга не нашли. Но здесь, где даже параллельные пересекаются, наше скрещенье неизбежно.

Ну а пока, чтобы не тратить время зря, раз кроме уже отработанной фактуры на соперника у нас ничего не было, я решил сочинить аллегорическую сказку про него. И вот что у меня вышло.