Пуговицы

Роздобудько Ирен Витальевна

Жизнь часто не укладывается в схему банального любовного треугольника. Да и сама любовь, если она настоящая, не живет в воздушных замках, а ходит босиком по земле — по камням и битому стеклу, находя верную дорогу по вырванным по-живому пуговицам-шансам. Будущий сценарист Денис Северин, известный режиссер Елизавета Тенецкая и ее дочь — талантливая художница Лика — пройдут непростой путь от разрушительной эгоистичной страсти до любви, которая дарит возможность жить для других, не предавая себя, слышать и быть услышанными и творить, изменяя мир к лучшему.

Дизайнер обложки Татьяна Якунова

Пуговица

Часть 1

Сентябрь, 2003 год

…Я уже не помню, когда приходил домой, не будучи слегка подшофе. А может быть, и не слегка… Но со вчерашнего дня появилось ощущение, будто бы мне под лопатку вшили «торпеду» и я умру даже от одного вида стопки с водкой или коньяком. Погасить возбуждение мне было совершенно нечем. Оставалось только кое-как дотянуть до конца дня. С другой стороны, мне подсознательно хотелось, чтобы он тянулся бесконечно. Я боялся вернуться домой, боялся сесть за компьютер. Поэтому после двух лекций в институте кинематографии я вернулся в офис. Делать мне там было совершенно нечего, я вообще мог работать дома, придумывая бесконечные сюжеты для рекламных роликов, но, как уже сказал, идти домой я боялся. Поэтому тупо просидел в кабинете, закинув ноги на стол, то и дело заставляя офис-менеджера Татьяну Николаевну заваривать крепчайший кофе. Я смотрел за окно. И зрение мое было настолько обостренным и сконцентрированным, что я видел мельчайшие переплетения и бороздки на коре дерева, росшего на противоположной стороне улицы. Я не отрывал взгляд от этих бороздок, они напоминали мне морщины на лице старца, в которых запуталась белесая паутина. Лето подходило к концу. Заканчивался год. Не знаю, как у других, — мой год всегда заканчивается с последним днем августа. Я старался ни о чем не думать. Но в мыслях я уже раз сто побывал у себя дома и совершил несколько привычных для меня движений: открыл дверь, сбросил пиджак, сел за компьютер в глубокое черное кресло и щелкнул «мышкой». Почему я так боюсь сделать это в реальности? Что мне стоит сейчас скинуть ноги со стола, подхватить кейс, выскочить на улицу, махнуть первой проезжающей мимо попутке и через десять минут толкнуть дверь своей квартиры? Какие гири повисли у меня на ногах?

Потом я понял, что это за «гири» — страх не найти на экране монитора ровным счетом ничего. НИЧЕГО. Но с не меньшим страхом я думал о том, что в углу экрана высветиться маленький желтый конверт. И я не знал, что лучше: это ничего или конверт…

Часть 2

Первый монолог Лики

— Свадьба и похороны — вот два спектакля, в которых главные «виновники» не играют никакой роли! Это — коллективный труд, иллюзия участия в ритуале, где нет места мыслям об истинном назначении этих обрядов. Какое дело возбужденной публике до парочки, сидящей за столом и периодически поднимающейся по сигналу: «Горько!» — это всего лишь сигнал выпить. Бр-р-р… Хорошо, что мы уехали. Хорошо, что мы можем видеть море из окна и вот так лежать, не думая ни о чем.

— …?

— Похороны? Разве ты не чувствовал, как это ужасно, когда на тебя смотрят, как на куклу? И ты не можешь протестовать против этого созерцания. И разве тогда приходит осознание потери? Похороны — это тоже коллективный труд, в котором накрывают столы, сообща чистят ведрами картошку, лепят пирожки. И за всем этим невозможно сосредоточиться, подумать о главном. Кто все это придумал? Смерть и любовь — две тайны, в них нет места посторонним!

— …!

Часть 3

…Я сижу на Арбате в небольшом, но баснословно дорогом кафе, где, кроме меня, никого нет. Я пытаюсь полюбить Moscoy, и у меня ничего не выходит. Про себя цитирую Сорокина: Москва — это великанша, разлегшаяся посреди холмов, ее эрогенные зоны разбросаны далеко друг от друга, и нащупать их практически невозможно. Поэтому — невозможно полюбить ее с первого взгляда, легче ненавидеть. Девка Moscoy грязна, как шлюха, от нее дурно пахнет. Восхищаться «душком» — признак гурманства.

У меня три синяка на лице — один на скуле и два почти слившихся в один под глазами, эдакие бледно-голубые «очки», которые (знаю по опыту) вскоре посинеют, а потом пожелтеют. Дело долгое. Дело не одной недели. Словом, лицо в диком несоответствии с костюмом и галстуком, а также с бокалом кампари передо мной. Официантки, которым совершенно нечего делать, шушукаются по этому поводу, усевшись за барной стойкой. Я не был здесь лет примерно двадцать-двадцать пять, хотя вначале стремился завоевать бывшую столицу бывшей империи. В первый свой приезд, а было это во время школьных каникул, я бродил, как загипнотизированный. Мне, как, впрочем, и всем в те незапамятные времена казалось, что нет на земле другого такого священного места, где можно быть поистине счастливым. Сюда до сих пор стекался народ из разных концов бывшего Союза, превращая город в базар-вокзал в надежде стать иголкой в стогу сена. Но, как говорили мои наблюдения, количество «иголок» давно уже превысило сам «стог». С утра пораньше, едва устроившись в гостинице, я обошел все злачные места, вокзалы и окраины. Это было бессмысленно, но сидеть на месте я просто не мог! В последней «инстанции» — в бункере радикальной национал-фашистской организации — я и заработал роспись на лице. Пошел туда только лишь потому, что один из приятелей сказал, что там, в полуподвальном помещении, живет до сотни молодых бродяг, разного калибра и вероисповедания, особенно много разных «творческих личностей», среди которых есть и бывшие студенты нашего Института искусств. Именно там, побывав по своим журналистским делам, он видел парня, участвовавшего в биеннале два года назад. В бункер меня провел один из членов организации, уже не один год путешествующий по городам и весям, которого благодаря экзотической внешности я однажды снял в клипе. Птица, так звали парня, уверял, что видел в бункере рыжую девушку, приехавшую из Украины… Перед тем как мне начистили фейс, я успел выяснить, что «рыжая девушка» приехала из Латвии и была той самой героиней, отхлеставшей принца Чарльза букетом красных гвоздик во время его визита в Ригу.

И вот теперь у меня оставался час до записи в передаче, которую я раньше никогда не смотрел, — называлась она «Ищу тебя» и с огромным успехом шла, как мне казалось, во всех точках земного шара. Я никогда бы не опустился до столь странного для себя шага. Но сейчас я не думал о том, что меня могут увидеть коллеги, студенты или партнеры по бизнесу. Пусть видят! Мне наплевать. Как наплевать и на то, что мое лицо разукрашено синяками.

Часть 4

Я умерла 25 сентября 2000 года. Никогда не думала, что можно умереть — и при этом двигаться, есть, пить и совершать множество дру гих необходимых функционирующему организму ритуалов. Мой «сюрприз» удался на славу… Не знаю, стоит ли объяснять и вообще вспоминать то, о чем нужно забыть. Каждый раз, когда воскрешаю тот день, мне хочется уткнуться лицом в ладони — это происходит непроизвольно, даже если нахожусь в это время среди людей. Но, наверное, все-таки пару строк написать стоит…

Я ехала на вокзал, чувствуя, что меня послали в космос. На пульте у водителя мигала зеленая лампочка — уж не знаю, что это было: светящаяся кнопка магнитолы или счетчика, — мне казалось, что эта мигающая лампочка отсчитывает секунды до отлета в никуда. Тогда я физически не могла находиться вдали от тебя! И так боялась показаться навязчивой, требовательной, связывающей тебя по рукам и ногам. Я вообще считала и продолжаю считать, что свобода — самое главное, что только может быть в жизни человека. Любовь же может перечеркнуть и это.

Не скрою, я искала возможность остаться. Но билет был при мне, все художественные принадлежности уже ехали в поезде в сопровождении моих однокашников, погода была прекрасная, и такси ехало быстро.

У меня оставалось время до поезда, я прогулялась по привокзальной площади. И увидела то, что могло изменить планы: «наш» шкаф красовался в витрине с долгожданной табличкой «Продается!». У меня была куча денег, которые ты мне сунул перед отъездом. Я испытала немыслимое облегчение: повод найден! Я быстро оформила покупку. А потом мне пришла в голову «гениальная» идея: буду дома, а потом, перед твоим приходом, спрячусь в шкафу, чтобы выскочить оттуда с криками и объятиями. Вот так-то…

Дальше — все. Не хочу вспоминать. Я умерла. А может быть, немножко сошла с ума. Я вернулась на вокзал и взяла билет на проходящий поезд…»

Часть 5

…Девочки лежат на диване и смотрят по видику «Амаркорд». Где они достали эдакую старину, не представляю. Однажды (в той жизни, которой нет) я и сама безуспешно пыталась найти Феллини в видеопрокате. А эти, смотри-ка, нашли. Видно, в этом промышленном городе еще есть такие законсервированные во времени места, где можно найти все.

Краем уха я слушаю фильм и представляю его героев, но главное — погружаюсь в атмосферу провинциальной предвоенной Италии феллиниево-гуэровского детства, с тополиным пухом, туманом и мальчишеским томлением по любви. Я слушаю и тру, тру, тру, чищу кафель на кухне. Затем включаю пылесос. Девочки недовольно бурчат и прикрывают дверь. Я не обижаюсь. Наоборот, я счастлива. Я перестала трястись над вопросом: что будет завтра? Я поняла, что «завтра» — это не наступившее сегодня. Оно всего в нескольких часах от «сейчас». Поэтому — ничего страшного! Если сейчас я живу, дышу, двигаюсь — это уже хорошо. Думают ли о завтрашнем дне птицы, звери и цветы?…

Девочек зовут Люся и Вера. Я тру, чищу, мою и через дверь слышу, что теперь они включили магнитофон…