В кадре — широко улыбающийся солидный мужчина, на фоне площади, окруженной густым фигурно подстриженным цветущим кустарником. Посреди площади — серебристое изваяние юной девушки, одетой в лава-лава, на угловатом каменном постаменте.

— Итак, Меганезия — в центре громкого международного скандала, а я — на центральной площади ее столицы, Лантона, расположенного на острове Тинтунг. Раньше здесь была резиденция губернатора, но во время так называемой алюминиевой революции ее взорвали аммоналом. Остался только вот этот кусок цоколя, на котором сейчас установлен памятник королеве Лаонируа, или, как называют ее местные жители queen Lao. Памятник, кстати отлит все из того же алюминия.

Королева Лаонируа — это псевдоним, а настоящее имя — Лайза Корн. Уроженка Бостона, дочь афроамериканца и китаянки, мисс Корн в начале своей карьеры играла в мюзиклах виртуального театра Николаса Скиннера. Когда Скиннер был обвинен в уклонении от налогов, они оба покинули США и перебрались в Лантон, в то время — административный центр британской Океании. Здесь они ввязались в авантюру батакских националистов, мечтавших восстановить монархию, существовавшую до британского доминиона. Они выдавали мисс Корн за наследницу древней королевской фамилии, используя ее внешнее сходство с аборигенкой. Эта топорная афера осталась бы лишь в анекдотах, если бы во время стычки батаков с колониальными властями мисс Корн не была случайно застрелена полицейским. В этот момент она исполняла песню «Go down, Moses» Луи Армстронга.

Мертвая мисс Корн оказалась гораздо убедительнее в роли королевы Лаонируа, чем живая, а слова: «Let my people go» — припев из песни и строка из библейской книги Exodus — стали символом всех местных ультра. На следующий день против толпы, скандирующей слова «Отпусти мой народ», обращенные некогда Мозесом к фараону, были применены водометы и слезоточивый газ. В ответ ультра пригласили наемников-хуту и военных инструкторов из Вьетнама, которые устроили в Лантоне и на всем острове Тинтунг минную войну. Всего за сутки оказались разрушены административные здания и казармы колониальных войск. Рейды наемников вынудили британский контингент покинуть сначала остров, затем весь архипелаг Нельсона, а затем и близлежащие архипелаги. Восставшие учредили независимую конфедерацию Меганезия из четырех архипелагов и приняли «Великую Хартию» — странную смесь коммунизма, фашизма и руссоизма.

Самопровозглашенный национальный конвент назначил техническое правительство и учредил избираемый по жребию верховный суд с драконовскими полномочиями. Из отборных наемников был сколочен полицейский корпус, исполнявший решения этого суда. По архипелагу прокатилась волна репрессий и национализаций. Партия батакских националистов попыталась напомнить о своей роли в захвате власти — но ее выступление было жесточайшим образом потоплено в крови. Революция, как всегда, пожирала своих детей. Верховный суд запретил вообще все политические партии и государственные институты, объявив государство антинародной идеей и оплотом старого режима.

…Чтобы не устраивать суету вокруг своей персоны, Грендаль в самолете не снимал широких тонированных очков, а в аэропорту пристроился в хвосте, за всеми пассажирами, и подошел к стойке пограничного контроля последним. Никто не обратил внимания на подтянутого дядьку, чуть выше среднего роста, лет сорока, одетого в свободные штаны и рубашку из серого льняного полотна. У стойки очки пришлось снять для face-control.

Молодой лейтенант тут же утратил официальную флегматичность.

— Вы — тот самый Грендаль Влков? Судья?

— Да, а что, не похож?

— Я вас сразу узнал. Видел вчера по телевизору. Здорово вы их уделали!

Вымывшись и завернувшись в лава-лава, Грендаль наконец-то почувствовал себя действительно дома. Вся семья собралась на центральной террасе, выполнявшей по обычаю функции гостиной. Правда, Иржи уже сидел за компьютером и что-то делал в интернете, а Саби спала, завернувшись в плед, в широком кресле перед выключенным телевизором в дальнем углу террасы, выходящем в сад.

— Опять смотрела мультик про этих дурацких белых медведей? — спросил он, почесав ее за ухом.

— Они не белые медведи, а панды, — пробурчала она, не открывая глаз.

— Ты уверена, что это меняет дело?

— Меняет. Они не дурацкие, а прикольные, — она все-таки открыла глаза. — Ой, па, а ты когда приехал?

… Реактивный гидроплан военного образца садился на такой скорости, что у зрителей возникли серьезные опасения: сначала — за судьбу репортера, а затем за судьбу своего пирса, который тяжелая машина чуть не снесла при торможении. Тем не менее, ничего особенного не произошло, поплавки только слегка шаркнули по настилу, и из кабины почти тут же выпрыгнул молодой спортивного вида парень, вероятно, индонезиец, лет тридцати, если не меньше. Он сразу улучшил мнение Иржи о репортерах, поскольку притащил большущий фруктовый торт.

— Извините, что на ночь глядя, — сказал он, пожимая руку Грендалю, — я подумал, вдруг у вас нет ничего к чаю и…

— Хорошо же вы обо мне думаете, — перебила Лайша.

— Простите…

— Ерунда, я пошутила, — снова перебила она, — берите свое служебное барахло и садитесь за стол. Водки хотите, сен Секар?

Мальчик вытер измазанную кремом физиономию, наставил на Грендаля указательный палец и строгим голосом заявил:

— Вы арестованы за грабеж! Верните эту вещь владельцу и следуйте за мной!

Грендаль быстро вернул камеру на стол, поднял руки вверх и пояснил.

— Вот видите, сен Секар, в чем различие между владением своей вещью и владением чужой? Так и с моральным выбором. Он принадлежит личности, и личность может распорядиться им так и этак, как захочет и когда захочет.

— В том числе, сделать выбор в пользу патриархальной морали, — вставил Секар.