Мисс Хоукинс посмотрела на часы. Было 2.30. Если все пойдет по плану, то к шести вечера она уже будет мертва.

«Может, послушать новости? — подумала она. — Хотя мне уже незачем беспокоиться о погоде».

Она в сотый раз проверила свои пожитки. Открыв дверцы шкафов на кухне, еще раз удостоверилась, что все в полном порядке: опрятно и чисто — хотелось оставить о себе хорошее впечатление. На комоде заметила чашку с чуть обитыми краями — тут же выбросила. Сегодня утром начистила все столовое серебро и оставила открытыми дверцы, чтобы насладиться его сиянием. Теперь в спальню. Расправила на кровати покрывало в виньетках, оторвала торчавшую выдернутую нитку — она явно портит вид. Две юбки, лучшее платье, пальто и три блузы в целлофановых чехлах в гардеробе: каждая вещь на отдельных плечиках. Внизу три начищенные и отполированные пары туфель, стоящие строго в ряд. Прямо около них аккуратно сложенный полиэтиленовый пакет, в который она по возвращении запакует меховые ботинки. На каждой из четырех полок бельевого шкафа по два скромных мешочка с лавандой. Чтобы были видны, положила их поверх ровных стопок свитеров, белья и прочей ерунды. Проверила бак для грязного белья — пусто и чисто. Быть пойманной с грязным бельем…. Нет, стыд преследовал бы ее тогда и в могиле. И буфет был пуст или почти пуст: там оставались четыре банки макрели, опрометчиво купленные в конце распродажи. Да, еще пакет молока. Но если верить обещанному сроку хранения на упаковке — три месяца, — за это время ее должны будут обнаружить и молоко определенно не пропадет. Все было в порядке. Она была готова.

Вернулась в гостиную. На журнальном столике лежал белый конверт с надписью «Завещание мисс Джин Хоукинс. Всем заинтересованным лицам». Она, правда, не представляла, кому в целом свете предназначалось это послание, но так полагалось писать. Конверт еще не был запечатан. Это она сделает прямо перед заключительным актом своего ухода. Еще несколько раз проверила, все ли аккуратно и правильно написано: «Я завещаю все свои сбережения и все мое имущество приюту Святого Сердца. Вистон, Лондон, СВ6. Подписано в здравом уме и твердой памяти (подпись) Джин Хоукинс (кассир). Подтверждаю — миссис Мэри Валам (домохозяйка)». Мисс Хоукинс улыбнулась. Ей нравилось это имя. Такое мягкое и одновременно надежное. Расписалась за Мэри, немного изменив наклон почерка. Просто ей некому доверить столь деликатное поручение: у нее не было ни друзей, ни семьи.

О семье она никогда ничего не знала и не пыталась узнать. В приюте, где прошли первые годы ее жизни, не поощрялись расспросы на эту тему. «Мы взяли вас ниоткуда» — был единственный ответ на робкие попытки разузнать о своем происхождении. Это касалось всех приютских детей. Вначале она еще надеялась когда-нибудь услышать о своем «ниоткуда»: где, как и почему. Но за четырнадцать лет, проведенных в приюте, ее любопытство куда-то незаметно испарилось.

В столовой собрались почти все четыреста служащих. По случаю большого собрания столы и барные стойки были сдвинуты в угол. Мисс Хоукинс сидела за столом, сжав кулаки, и скользила равнодушным взглядом по лицам: все до боли знакомые и каждое в отдельности такое чужое. Невольно поежилась. Все подумали — нервничает, но ей и положено: не так часто за всю ее серую жизнь выпадало неприметной мисс Хоукинс счастье быть в центре внимания.

Сорок шесть лет отданы кондитерской фабрике «Твое удовольствие» — она заработала себе такую прощальную церемонию. До нее долетали обрывки фраз: «скромный знак нашей признательности и уважения» — на столе что-то завернутое в подарочную бумагу, — и опять: «нет слов, чтобы выразить…» Речь Джима Коннелла была монотонна и сбивчива. Мисс Хоукинс посмотрела на лежавшие на столе шпаргалки, с которых считывал Джим — «…счедрая благодарность за заслуги…», — прочла и ужаснулась: как же он выбился в управляющие с таким правописанием?

— Сорок шесть лет, — продолжал он бубнить, угрожая припомнить каждый день ее трудовой биографии, — она была надежным и лояльным коллегой.

К своему ужасу, мисс Хоукинс услышала собственный голос, вторящий Коннеллу.

Еще раз взглянула на сверток. Это был определенно «небольшой знак». Что-то завернутое в цветную бумагу, больше походившее на аккуратный кирпич примерно двадцать на двадцать сантиметров и сантиметров десяти в высоту. Четыре тысячи кубических сантиметров — простучало в голове. Что бы это ни было, она не будет это открывать. Нет… Она просто выкинет его по дороге домой. Чего они добиваются своими подношениями? Хотят заставить ее жить дальше?

Всю первую неделю в дневнике мисс Хоукинс появлялись только календарные, ничего не значащие записи: «Понедельник. Встала в 8.30 утра. Умылась, оделась, позавтракала. В час дня — обед, в 4 — чай, в 7 вечера — ужин. Ничего не произошло».

В четверг запись в точности повторяла ту, что была сделана в среду, за исключением иногда забытого обеда или ужина. Но ежедневно — неизменное «ничего не произошло». Следующая неделя осталась пустой, только в понедельник она сообщила, что встала. Потом шли пустые страницы, как будто даже аппетиту было велено молчать и он оставил ее. И действительно, первую неделю после ухода на пенсию мисс Хоукинс целыми днями валялась в постели: время протекало незаметно. Но на шестой день проснулся обыкновенный голод. На кухне ее встретила пустая хлебница, джема тоже совсем не осталось. Пора было что-то решать. Можно ничего не есть и естественным образом умереть, а значит, не нужно покупать продукты. Такое решение предвещало медленный и болезненный уход, но это мучение не затянулось бы на пять лет, которыми одарили ее бывшие коллеги. Дневник был закрыт на ключ и лежал на кухонном столе. Она покорно открыла его и быстро пролистнула пустую неделю, проглоченную кроватью. За ней следовали две тысячи, или около того, пустых страниц, которые должны были превратиться в насыщенные событиями дни. В животе урчало, она взяла карандаш и через всю страницу начертила крупными буквами: «Ушла за продуктами». Быстро оделась и вышла из дому, повинуясь приказу дневника.

В связи с явно уменьшившимися доходами мисс Хоукинс теперь вынуждена была экономить и старалась сосредоточиться на покупках. Удивляло неожиданное ощущение бодрости: казалось, что и идет она теперь как-то резво и бойко. Остановилась у прилавка с ветчиной в раздумьях о странных переменах в себе. Хотя и неохотно, но пришлось признать: это результат выполнения команд дневника. Да, она просто подчинялась приказам, и это было сродни усердию на службе. Теперь, выйдя на пенсию, она не должна больше соблюдать ежедневный рабочий ритм с девяти до пяти, она стала свободна от трехразового, регулярного посещения столовой, непременного завтрака… Но самой страшной и невосполнимой утратой было то главное, что и составляло всю ее предыдущую жизнь, — у нее отняли необходимость подчиняться. Это лишало ее существование смысла и больше всего удручало.

— Очень смешно, — сказала она ветчине.

Покупатели магазина подумали, что бедная женщина, наверное, слишком много времени проводит в одиночестве. Услышав собственный голос, мисс Хоукинс вдруг поняла, что не разговаривала уже больше недели и это первые произнесенные ею за эти дни слова. Еще раз попробовала голос, опять обратившись к ветчине, потому что доверяла ей чуть больше, чем всему остальному миру.

Она была уже у дверей библиотеки, когда вдруг осознала, какую сложную задачу поставил перед ней сегодня дневник. Наверное, следовало разработать план действий, прежде чем отправляться в библиотеку на поиски мужчины. Это могло быть чревато неприятными сюрпризами. Она была очень взволнована тем, что ее ожидало. Только теперь оценила прежние продуманные предписания дневника, не требующие от нее особенного геройства. Непроизвольно замедлила шаг, как охотник, вышедший на опасную тропу. К тому же мисс Хоукинс сомневалась в правильном выборе места. С одной стороны, библиотека ее устраивала — место публичное, а значит, вполне безопасное. С другой — это царство тишины и безмолвия, где общаются глазами, полуулыбками и жестами. Науки тонкого притворства и даже простого кокетства она не проходила совсем и страшилась возможного фиаско. Беседа была единственным ее оружием в отношениях с внешним миром. Сомневалась: может, надо было отправиться в какое-нибудь более людное и шумное место, например на рынок. Там никто и не заметил бы странной встречи незнакомцев. Но дневник четко указал — библиотека, а приказы не обсуждаются. Медленно взбиралась по ступенькам, мучась выбором между читальным залом и залом выдачи книг на дом. Она предпочитала иметь возможность для отступления, а значит, следовало оставаться на ногах, а не сидеть неподвижно за столом. К тому же в тишине читального зала любое сказанное вполголоса слово прогремит громом. Куда естественнее услышать, прогуливаясь между полок с романами: «Не правда ли, сегодня чудесный день?» Решительно направилась в абонементный зал, прямо к новеллам. Пространство между стеллажами хорошо просматривалось: в поле зрения от А до Я не было ни одного мужчины. Лишь несколько женщин бродили среди полок, проглядывая аннотации. Вошла в лабиринт книжных стеллажей. Отдел истории выглядел, пожалуй, привлекательнее, а в отделе религии виднелись желанные мужские головы. Ее путь лежал теперь в направлении Ислама и Иудаизма. С притворным интересом она медленно сняла с полки книгу и открыла на первой странице, продолжая следить за окружающей обстановкой. «В 576 г. до н. э., — прочитала она, — Ханаан был разорен». Мисс Хоукинс засмеялась, надеясь привлечь к себе внимание. Стоявший рядом мужчина посмотрел в ее сторону. Наконец-то! И она повернулась к нему, не успев стереть с лица улыбку. Он испуганно двинулся прочь. Поставила книгу на место. Наверное, следует действовать по-другому. Взяла наугад другую книгу и села на банкетку рядом со стеллажами изданий по истории. Улыбнулась проходившему мимо мужчине — он поспешил уйти. Что же это с ней? Почему мужчины так реагируют на нее? Одета она пристойно и выглядит вполне сносно. Конечно, можно еще было поработать над собой, например добавить чуть макияжа. В приюте их приучили к мысли, что слишком большое внимание к своей внешности противно Богу, поэтому мисс Хоукинс давно утвердилась в нелюбви к косметике. Но это преодолимо. Надо подумать, что необходимо для начала, и купить на обратном пути. И все же нет и нет. Сначала следует пойти домой и записать эти указания в дневник. Но уйти нельзя, не выполнив полученного ранее приказа. Она должна встретить мужчину в библиотеке, и теперь ей придется оставаться здесь до тех пор, пока дело не будет сделано. Огляделась: увидела несколько подходящих кандидатур, но они были с головой погружены в чтение. Еще раз пожалела о неправильном выборе места: обстановка не располагала. Ей представлялось, что на свежем воздухе все было бы куда живее и проще.

Решила попытать счастья в читальном зале, но едва открыла дверь, как оглушающая тишина заставила тут же ее захлопнуть: то, что она ищет, не может прятаться на полках среди книг. Безутешная, стояла она на верхней площадке лестницы и ломала голову, куда отправиться дальше — задание должно быть выполнено. Вдруг заметила немолодого человека, поднимавшегося вверх по лестнице легкой походкой. Он проворно двигался, опустив голову, глядя себе под ноги, поэтому не видел, что идет прямо в расставленные силки. Мисс Хоукинс смотрела на него сверху и ждала. Когда он уже почти поднялся, стала спускаться ему навстречу. Наконец, заметив пару чужих ног рядом со своими, он остановился и поднял глаза. Мисс Хоукинс была уже готова к дальнейшим действиям и улыбнулась ему.

— Не правда ли, чудесный день сегодня? — сказала она, стараясь придать голосу мягкость и непринужденность. Эту фразу она сто раз репетировала по дороге сюда. Он посмотрел на нее, а потом медленно смахнул рукой капли дождя с пальто, показывая, что он думает по поводу сегодняшней «чудесной» погоды.

— Ну, скажем, был чудесный день, — продолжила она смущенно. — Должно быть, дождь только пошел.

Он улыбнулся ей в ответ, как бы сожалея о неловкости, и продолжил свой путь. Мисс Хоукинс не спешила ретироваться: она ведь только что нашла его благодаря Провидению и такая удача вряд ли выпадет ей еще раз.

В следующую пятницу мисс Хоукинс встала рано. Всю неделю она была занята поисками простых и доступных средств женской красоты в отделе косметики ближайшего супермаркета. Будучи абсолютным новичком в непростом деле макияжа, тренировалась в нанесении кремов и пудры, познавая на практике рекламируемые фантастические эффекты содержимого тюбиков и баночек. Вот и этим утром она, как настоящий художник, много раз смывала и снова накладывала разноцветные мазки, пока не осталась довольна смотревшим на нее лицом. Надела свое лучшее платье и открыла нетронутый флакон духов «Фиалковая река» — самое экстравагантное из всех ее приобретений. Правда, в последний момент засомневалась, подходит ли ей столь нарочитый аромат, обладающий экзотической силой, обещанной в рекламе. Духи были слишком дорогими, чтобы пробовать их просто так, поэтому репетиций она позволить себе не могла. Решила нанести несколько капель в ложбинке под носом над губами, тогда пьянящее наслаждение от «Фиалковой реки» достанется в основном ей. Аромат и вправду показался сильным и дурманящим. Но было уже слишком поздно смывать: бог весть сколько времени понадобилось бы для восстановления с таким трудом созданного лица. Она надеялась, что на свежем воздухе духи потеряют свою остроту и ко времени, когда Брайан почувствует их присутствие, экзотика уже испарится, оставив лишь легкий ручеек нежных фиалок.

Было одиннадцать. Она помнила, что в прошлый раз Брайан появился в библиотеке около половины двенадцатого. Подождет его там. Опаздывать пока было бы опрометчиво: их отношения еще совсем неопределенны. Взяла дневник и, прежде чем заполнить сегодняшнюю страничку, позволила себе еще раз полюбоваться красными галочками, столь щедро усеявшими предыдущие дни. Еще ни разу не было ни одной оплошности в выполнении приказов. Хотя она понимала, что, будь они сложнее и смелее, радость от успеха была бы более полной и заслуженной.

Итак, она написала: «Была в библиотеке и встретила Брайана». Это предписание показалось ей легко выполнимым и практически уже совершенным. Дрожа, она продолжила размашисто: «Поцеловала его». Но в этом было что-то нечестное. Опять все зависит только от нее, и вряд ли выполнение такого приказа заслуживает похвалы. Очевидно, следует усложнить испытание. Зачеркнула только что написанное. Тут же появилась новая строчка: «Брайан поцеловал меня». В испуге она выскочила из дому.

Пришла рано. В библиотеке прохаживалось всего несколько посетителей. Побродила в отделе беллетристики, все время посматривая на часы. К половине двенадцатого перешла к романам. Опасалась, что уже слишком долго слоняется тут без дела, и чтобы не привлекать к себе ненужного внимания, отыскала хорошее укрытие в нише, где хранились каталоги. Это место оказалось отличным наблюдательным пунктом: отсюда была видна входная дверь. Так и стояла там, беспрестанно перелистывая бесконечные тематические каталоги. Часы в церкви пробили двенадцать. Она нервничала. Она уже паниковала. Брайан не появлялся. Но значительно хуже было то, что выполнение приказа дневника теперь представлялось и вовсе сомнительным. Впервые с момента вынесения ей приговора дневник вызывал у нее раздражение своей откровенной дерзостью по отношению к ней. Последний приказ — сплошное изощренное издевательство. Ей полагалось встретить не любого мужчину в библиотеке. Она должна была встретиться здесь с Брайаном, и это ему, Брайану, было предписано коснуться ее губ.

На цыпочках прошла сквозь мертвую, ученую тишину читального зала — там его тоже не оказалось. Пробовала искать в отделе детской литературы. Неизвестно, как могло измениться состояние его матери за неделю, вдруг она впала в детство. Но и там поиски были напрасны: Брайана не было нигде. Вернулась в отдел беллетристики. Решила: даст ему время до часу дня, а что делать дальше, будет решать потом, когда пробьют часы.

Дневнику мисс Хоукинс исполнилось три года. Она перелистала тысячу исписанных страниц, усеянных кроваво-красными галочками ее послушания. Все это время она честно служила своему повелителю, и большая часть срока была уже позади. Только иногда она вдруг задумывалась о том, что будет делать, когда станет абсолютно свободна от обязательств. Старалась поскорее прогнать эти дурные и тяжелые мысли, потому что с самого начала знала: дневник — лишь временная отсрочка ее собственного, когда-то принятого решения. Ей все же придется самой что-то делать со своей жизнью. Сейчас она уже не была готова исполнить то свое прежнее решение. Ее жизнь совершенно изменилась за последние годы, и она научилась получать удовольствие. Это определенно нравилось ей, от былого страха не осталось и следа. Мисс Хоукинс теперь не чувствовала никакого греха в том, чтобы любить себя и доверять себе. Еженедельные свидания стали для нее привычным ритуалом, а Брайан — единственным и постоянным духовником. Она, правда, терялась пока при мысли о возможном продолжении жизни без дневника. Правдой было и то, что она поклонялась и одновременно ненавидела маленькую зеленую книжку, повелевавшую ее жизнью, и понимала, что все больше и больше подчиняется воле тирана, без которого абсолютно беспомощна. Конечно, мисс Хоукинс могла пойти на некоторую хитрость и купить себе еще пять лет повиновения, но в этом была бы явная фальшь и искусственность. Ее настоящий и единственный дневник был получен от других, прежних ее повелителей, и от нее требовалось лишь повиновение и исполнение чужих приказов.

Так встречала мисс Хоукинс первый новогодний день четвертого года ее приговора. Пора наконец оглянуться назад и подвести итоги, что она бесконечно откладывала до лучших времен. За эти три года мисс Хоукинс сделала серьезные вклады в церковь Брайана — более тысячи фунтов. Она ни разу не притронулась к блюдам третьего раздела меню, скорее по моральным соображениям, чем из чувства самосохранения. До сих пор одно лишь чтение недозволенных удовольствий раздувало адский огонь ее воображения. Ко всем непосредственным тратам прибавились еженедельные расходы на хороший домашний бисквит, непременную бутылку портвейна и свечи. После первых встреч Брайан предложил добавить немного света в их свидания. Он хотел быть уверенным в том, что точно выполняет заказанную услугу и она соответствует объявленной цене: ведь иногда разница была почти незаметной, а стоимость удваивалась. Мисс Хоукинс не получала ничего даром, а тени свечей и романтическая обстановка их встреч пробуждали в ней светлые ощущения исповеди и истинного откровения. Ко всем расходам «на удовольствия» давно прибавились и стали постоянными траты на шерсть: она продолжала бороться с бесконечными приступами гнева и тоски. Шарф, если сейчас это можно было так назвать, достиг уже трех метров.

Мисс Хоукинс сопротивлялась и откладывала, но теперь настало время сравнить холодные колонки цифр доходов и расходов. Доходы остались прежними, без изменений — пенсия и проценты, а сбережения с каждым днем таяли. Это огорчало ее. Как же Брайан поступил с ее вкладами? Он никогда и ничего не сообщал ей об этом, хотя тысяча фунтов была суммой, вполне достойной внимания, к тому же уверенность в удачном помещении капиталов обрадовала и приободрила бы сомневавшуюся мисс Хоукинс. Она иногда сама обращалась к этой теме, но Брайан отделывался лишь улыбкой и односложными заверениями, что все в порядке. Мисс Хоукинс уже и вовсе не знала, богата она или бедна. Изредка, как бы между прочим, она касалась вопросов брака и замужества, не своего, конечно, а вообще, и Брайан никогда не высказал ни единого возражения. Он, безусловно, считал, что в один прекрасный день их руки соединятся без всякой предоплаты. И к чему же тогда были ее придирки и брюзжание по поводу неясной судьбы сбережений, если он был настроен в конечном счете на свадебный марш? Нет, она вовсе не хотела испортить такой чудесный финал. Она продолжала мучиться и сомневаться и ненавидела в такие черные дни и себя, и Брайана. Все свое нетерпение и отчаяние она завязывала в разноцветные узелки нескончаемого вязания.

Мисс Хоукинс снова отложила дневник в сторону и решила прекратить бесполезные раздумья и подсчеты. Приходилось признать, что у нее все равно нет достоверных данных и фактов для четких и правильных выводов. Посмотрела на часы. Совсем скоро откроется «Пиратское оружие». За эти годы она стала завсегдатаем заведения. Теперь там ее ждал постоянный столик в углу у стойки. Никто из посетителей и не пытался занять это место, потому что оно принадлежало мисс Хоукинс. Первым делом она выкладывала на стол свою сумочку, книгу и, в периоды горьких воспоминаний и смутных предчувствий, спицы и разноцветные клубки шерсти. Вечный шарф уже давно стал притчей во языцех всех без исключения клиентов бара: он только подчеркивал неординарность и экстравагантность его хозяйки. И тем не менее, несмотря на то что никто ничего не знал о ней, все относились к мисс Хоукинс с большой теплотой. Никто и никогда не осмеливался задать ей лишнего вопроса, потому что она давно и сразу определила четкие границы дозволенного. Обычно мисс Хоукинс появлялась в баре к вечеру и заказывала свой постоянный напиток, но сегодня в связи с праздниками заведение принимало посетителей с самого утра. Этим утром мисс Хоукинс уже сидела за своим столиком, как всегда, потягивая непременный портвейн с лимоном. Она надеялась, что этот новый год принесет изменения в ее жизнь и подарит ей новую фамилию. Вдруг ее лицо побелело: вспомнила, что перед уходом из дому забыла записать приказ дневника. Как она могла выйти из дому, не получив указаний повелителя? За прошедшие три года такого с ней еще не случалось. Не все повеления дневника были связаны с Брайаном: их круг был довольно широк. Как-то, например, ей было предписано искупаться в местном бассейне, и она впервые в жизни окунулась в воду в компании посторонних. Однажды дневник отправил ее на мусорную свалку, и ей пришлось рыскать там впотьмах до самой ночи в поисках названных хозяином сокровищ.

Сейчас ее охватила настоящая паника — она впервые пренебрегла волей своего повелителя.

— Ты хочешь избавиться от меня? — начала атаку миссис Воттс. Неплохое начало для первого дня нового года, как, впрочем, и для любого дня в году.

— Если ты не хочешь ехать, — без раздражения ответил Брайан — у ее ног стояли уже собранные чемоданы, — никто тебя не заставляет. Ты же мечтала о «Петунье». Теперь все счастливо устроилось благодаря моей работе: ты можешь жить в довольстве всю свою жизнь. Но если ты не хочешь, — повторил он спокойным тоном, снимая пальто, — все останется на своих местах, и мы будем жить как прежде.

Она, конечно, хотела ехать. Очень хотела. Она так волновалась, что не спала всю ночь, а утром ее постель была мокрой. Брайан выставил пока матрас за окно проветриться, он уже решил, что, как только вернется домой, сожжет его.

— Как ты будешь без меня? — Она продолжала ныть. — Как ты будешь справляться один?

Он готов был немного подыграть ей в предвкушении скорого освобождения.

Мисс Хоукинс проснулась преисполненная решимости совершить задуманное — поговорить с Брайаном. Несмотря на некоторые неясности и сомнения, ей хотелось верить, что ее деньги надежно помещены. Но Моурис… Он все же сомневался из-за туманности объяснений: она была просто обязана успокоить его.

По дороге на кухню заглянула в почтовый ящик. Там лежало письмо. Оно не было похоже на стандартные конверты со счетами, а других писем ей ждать было неоткуда. Внутри заныло от нехорошего предчувствия. Зажав конверт во влажной руке, пошла в гостиную, чтобы открыть его, когда почувствует под собой надежный плюш кушетки. На обратной стороне конверта прочла адрес своего банка — в желудке уже урчал страх. Быстро вскрыла письмо — не было смысла откладывать плохие новости. Оно было от ее менеджера из банка. Он деликатно сообщал, что его заботит ее быстро уменьшающийся депозит, поэтому он настоятельно приглашает при первой же возможности обсудить с ним этот вопрос в банке. В постскриптуме он поздравлял ее с Новым годом и желал всего наилучшего, хотя по тону письма было ясно, что он мало верил в радужные и счастливые перспективы наступающего года лично для нее. Волна ненависти к Брайану снова поднималась и накатывала на нее. Мисс Хоукинс уговаривала себя, что ничего неожиданного не произошло — она же была в курсе своего пошатнувшегося бюджета и таявших сбережений. Но теперь и менеджер заметил то, что давно нервировало ее, и это были уже не просто ее личные сомнения и переживания. Заварила крепкого чаю в надежде, что он взбодрит и хоть немного ее успокоит. Самое главное — не позволять себе думать о худшем: она все еще надеялась, что Брайан выполнил свои обещания. Быстро оделась и решила немедленно отправиться в банк, чтобы к полудню, к приходу Брайана, быть во всеоружии. Накалявшиеся отношения с банком требовали серьезных действий, поэтому она открыла дневник и написала: «Разобралась с Брайаном. (О моих капиталовложениях)».

Менеджер был искренне рад тому, что она так быстро откликнулась на его призыв. Но его радостная учтивость выглядела неубедительной. Мисс Хоукинс была готова к разговору. Села за стол напротив него. Менеджер медленно перелистывал страницы тонкой папки.

— Буду с вами предельно откровенен. Меня заботит состояние вашего счета. Особенно постоянно убывающие накопления.

Он поднял на нее глаза, ожидая объяснений.

Прошел месяц, свадебное платье мисс Хоукинс было готово. Сегодня она должна была его забрать. Утром пришло еще одно письмо из банка. Это было повторное приглашение. Очевидно, предыдущее затерялось и не дошло до адресата. Менеджер по-прежнему взывал к ее рассудку: если траты продолжатся в том же режиме, то очень скоро они превысят все кредиты и ничто уже не спасет ее от перерасхода. Банкир приглашал ее для разъяснения ситуации, если она не в отъезде. Она предпочла не заметить раздражения в вежливом тоне письма, как, собственно, и самого письма. Притворилась, что его не было вовсе, как и предыдущего, забытого. Внимательно прочла письмо и схоронила в надежном потайном месте, да так удачно, что тут же забыла где. Проверила чековую книжку в сумочке, оделась и вышла из дому. Только на полпути к миссис Черч неожиданно вспомнила, что не получила на сегодня обязательный приказ дневника. Всполошилась и повернула обратно к дому. Последнее время, наверное от осознания неумолимо приближавшегося окончания срока приговора, она все острее чувствовала необходимость полного и беспрекословного повиновения зеленой книжке.

Мисс Хоукинс вошла в квартиру, открыла дневник на сегодняшнем дне… и не поверила своим глазам — на странице была запись.

В голове отсутствовали какие-либо воспоминания по этому поводу. Но почерк, без сомнения, ее. С нараставшим страхом и удивлением прочитала приказ: «Продала часть мебели». Волосы встали дыбом. Она была в ужасе. В свете полученного сегодня и уже забытого письма приказ был абсолютно логичным. Но сама идея распродажи имущества — разорение ее дома, пусть даже частичное — казалась ей дикой и невозможной. Постаралась собраться с мыслями и успокоиться. Конечно, вынести это невозможно, но… если только не принимать в расчет, что все эти утраты свершатся ради и во имя ее будущего семейного счастья и благополучия. С другой стороны, так или иначе, сознательно или нет, но приказ написан и получен, а значит, требует выполнения. Поэтому выписала на маленькую карточку объявлений второстепенные предметы, с которыми можно расстаться в первую очередь. Сверху на карточке указала свое имя и адрес. По дороге к миссис Черч зашла в газетный киоск и оплатила недельную печать своего объявления. Сегодняшний мистическим образом появившийся приказ, казалось, давил ей на плечи и сжимал грудь. В отчаянии она вновь и вновь заставляла себя вспомнить все с самого начала: проснулась, умылась, оделась, увидела и спрятала письмо. Но где пробел? Когда это было? Могла забыть, как записывала… Но сам приказ, означавший начало опустошительного разрушения, был более чем просто запоминающимся. Старалась припомнить, как стояла у стола с ручкой в руках, но не могла. Все было нереально, как будто и не было. Она оцепенела от предчувствия надвигавшейся беды. А что если нависшая над ней скорая свобода угрожает свободе ее собственной воли? Куда ее заведет ворвавшееся этим утром в ее жизнь без спросу, с черного хода непонятное и непредсказуемое нечто? Надо собраться и последить за собой как бы со стороны, контролируя каждый шаг, а особенно мысли. Но как это сделать? Одно дело — наблюдать за пишущей рукой или идущими ногами — контролировать формальное, физическое. Другое — приставить стражу к своей голове. Ее трясло. С радостью заметила, что стоит уже перед домом миссис Черч.

Платье, задрапированное глубокими складками, было разложено на покрывале кровати, сияющая диадема красовалась в головах. Мисс Хоукинс расплакалась. Портниха приняла это на свой счет как комплимент.

— Чудесно получилось, не правда ли? Примерьте, дорогая.

За последние несколько недель квартира мисс Хоукинс заметно опустела, лишившись большей части мебели. Она выглядела заброшенной и давно покинутой своими обитателями. Каждый раз, возвращаясь в разоренный дом, мисс Хоукинс задавалась одним и тем же вопросом: когда все это кончится? И утешала себя тем, что срок ее приговора скоро завершится собственноручно ею устроенным замужеством, которое освободит ее от всех проблем и напастей. Она отвлеклась от жести и сосредоточилась на мебели и на будущем, в котором Брайан будет заботиться и ухаживать за ней. Она не сомневалась, что только застенчивость мешает ему сделать ей предложение. Может, его нужно еще чуть-чуть подтолкнуть? Купила бутылку выдержанного портвейна — как заверил продавец, более крепкого. Надеялась на успех. Сегодня день их свидания — и она проверит, так ли хорош этот напиток.

Чайная тележка была уже продана — теперь непременный бисквит и бутылка портвейна украшали обеденный стол. Моурис неодобрительно следил за ее приготовлениями. Сняла его со стены — ей вполне хватало своих собственных сомнений и осуждения, чтобы выносить еще и чужие. Чувствуя неловкость, отнесла в спальню, даже не взглянув на него — стыдилась самой себя. Стыд постепенно перерастал в дурманящую злость. Огляделась в поисках вязания. На месте его не оказалось. Обычно разноцветный змей, всегда готовый поглотить подступающие приступы гнева, грелся на банкетке у камина, расправив свой злобный хвост. Мисс Хоукинс охватила настоящая паника от страха невосполнимой потери и предательства. Не в силах двинуться с места, она в ужасе застыла посреди комнаты. Опять показалось, что в доме существует кто-то третий — невидимый манипулятор. Тот, кто написал приказы в дневнике, кто распродал мебель и теперь сломал ее последнюю соломинку — похитил ее пожирателя злости.

— Ау! — позвала она.

Но только эхо отозвалось в ответ из пустоты, оттуда, где раньше стояли гардероб и книжный шкаф. Она знала, что обязательно должна найти свой шарф, но почему-то побаивалась. Он ведь не потерян, он где-то здесь, но, наверное, уже изорван и растерзан еще более злобным и сильным противником. И если все его бесконечные узелки распутаны и развязаны, то он теперь бессилен и бесполезен. Только на одно страшное мгновение она представила свое будущее без Брайана — серое существование в надвигавшейся нищете. Бросилась к дневнику, открыла его на сегодняшней странице. Нетвердой рукой написала: «Сделала предложение Брайану», до конца еще не осознавая смысла написанного. Но это было единственно возможное решение всех навалившихся проблем. Вернулась в гостиную, села прямо и твердо, надежно скрестив ноги. Старалась не думать о шарфе и не замечать черных дыр разорения вокруг. И главное, не размышлять над полученным только что приказом. Она не могла сознаться себе, а может, это и в самом деле было за пределами ее понимания: разворачивавшиеся вокруг нее непонятные хитроумные махинации, в которые она была вовлечена, — всего лишь отголоски запрятанного глубоко-глубоко внутри бесконечного и безнадежного отчаяния.

Прозвенел бойкий звонок — она испугалась. Может, не открывать дверь? Но если Брайан не войдет, то она не сделает ему предложение, а значит, ослушается воли дневника. Нельзя же сделать предложение тому, кого здесь нет! Звонок прозвенел снова, намного тише и слабее, без прежнего напора. Если она сейчас же не откроет, он уйдет, и, возможно, навсегда. Эта страшная догадка заставила двигаться ее окаменевшие ноги. Она стояла перед входной дверью, почти задыхаясь. Брайан принял это за трепет еле сдерживаемого желания. Может, по прошествии стольких лет искушений она решилась пуститься во все тяжкие и окунуться в наслаждение? Они прошли в гостиную.