Во-первых, во-вторых, в-третьих. И так далее. И тому подобное.

Во-первых, Серову давно хотелось съездить на это затерянное в таёжной глуши озеро, о котором он столько слышал и даже читал в Интернете («живописная природа, сосновый бор… чудесные песчаные пляжи… рыбалка, грибы, ягоды… уютная база отдыха „Тихое озеро“»…), во-вторых, это был весьма удачный повод укрепить связи с сыном, который в последнее время всё более отдалялся от него, а тут появилась возможность побыть два дня вместе на лоне природы (он всё это ярко вообразил и заранее даже растрогался — совсем как в те годы, когда сын ещё был ребёнком и по вечерам приходил к нему прощаться перед сном, а Серов усаживал его на колени и целовал в душистую шелковистую макушку. и он вздрогнул сейчас от конкретной живости и трогательности этого нечаянного воспоминания), а в-третьих… в-третьих.

Ну, а в-третьих, просто хотелось вырваться из опостылевшей городской жизни, из болота газетной рутины, где Серов много лет вкалывал фотокорреспондентом, по вялой инерции считая себя фотохудожником, хотя ничего художественного в его работах давно уж не было, обычные снимки-однодневки, и от нелюбимой жены, кстати… ха! — «кстати!» — чего уж лукавить-то… эй, Серов! — да это, быть может, самое главное — от осточертевшей жены тоже очень хотелось хоть чуточку отдохнуть.

Поначалу всё складывалось удачно. Во-первых, путёвку Серов достал легко (на два выходных, в ту самую базу «Тихое озеро»), во-вторых, сын неожиданно быстро согласился (правда, не захотел брать с собой свою подружку — мол, ей некогда, папа, нам проще будет с тобой вдвоём, и Серов, если честно, остался доволен этим ответом), а в-третьих, погода стояла отменная, как по заказу.

Здравствуй, день семейного счастья!

Каждое третье воскресенье месяца Олег Орлов навещал своих четверых жён, брал у них своих четверых детей и шёл с детьми в парк (или в цирк, или в кукольный театр, или на остров Отдыха — смотря по погоде).

В это августовское воскресное утро погода была чудесная — солнце, лёгкий ветерок, тепло, но не жарко. Орлов тщательно побрился, быстро позавтракал, надел светлые брюки и клетчатую рубаху с короткими рукавами, спустился вниз, в гараж, сел в свою старенькую, но ещё вполне надёжную «Хонду» — и отправился в семейный круиз.

Его первая жена Катя жила с его старшей дочкой Лизой совсем рядом, в соседнем доме. Когда Орлов позвонил к ним в квартиру, дверь сразу распахнулась — Лиза уже стояла на пороге. Черноглазая, смуглая, с торчащими в стороны косичками. Она бросилась папе на шею и стала, захлёбываясь, рассказывать ему о том, как она готовится к школе.

Ну да, ведь через несколько дней, первого сентября, Лизе надо будет идти в первый класс. И сейчас она спешила рассказать любимому папочке о том, как они с мамочкой покупали вчера новенький рюкзачок, и цветные фломастеры, и альбом, и карандаши, и тетради… Уф!

Жена с дочерью затеяли в квартире евроремонт и сплавили Сухова на весь август в Переделкино, в последний Дом творчества, оставшийся от разворованного Литфонда.

— От тебя всё равно дома проку мало, — сказала холёная супруга, — будешь только под ногами путаться. На дачу не заработал, вот и катись в Переделкино. Может, что путнее наконец напишешь.

Она была права. В последние годы Сухов окончательно убедился в том, что всё его прежнее многолетнее творчество никому не нужно. А ведь целый стеллаж в домашней библиотеке занят его книгами! Тут и трилогия о Гражданской войне «Пылал закат», и повесть для юношества «Любовь не игрушка», и роман-эссе «Окно в завтра», за который он на заре перестройки отхватил государственную премию. И много чего ещё. Но всё это — в прошлом, а прошлое, как поётся в старинном романсе, кажется сладким сном. И давно уже нет новых книг, нет и переизданий, и на старости лет Сухов превратился в нахлебника, паразита, живущего на заработки предприимчивой супруги, ведь нельзя же всерьёз принимать его скудную пенсию, даже и с лужковскими добавками.

Так что спорить с женой он не стал и охотно отправился в Переделкино.

Поселили его в старом корпусе со сталинскими колоннами на фасаде, на втором этаже, рядом с большим балконом. Последний раз он был в этом заведении в августе 1991-го, в те самые дни пресловутого путча, когда Сухов, ещё бодрый и почти молодой, каждое утро после завтрака уезжал на литфондовском УАЗике в Москву, «на баррикады». Вечерами, возбуждённый и полный революционных впечатлений, он возвращался в дом творчества и горячо рассказывал коллегам по перу обо всём увиденном.

Седов был ещё не старым человеком, ни одного седого волоса (вопреки фамилии), ему и пятидесяти не исполнилось, когда с ним приключилась эта беда, настоящая беда, по сравнению с которой все прежние горести и напасти были сущими пустяками.

Он всегда заботился о завтрашнем дне. Выросший в бедной многодетной семье, Седов с юных лет задался целью — обеспечить будущее своих будущих детей, а поэтому как только начал работать после вуза инженером на заводе, от каждой скудной получки не менее червонца клал на сберкнижку. На «чёрный день». Инженером он был смышлёным, и всё чаще ему стали приплачивать за «рацухи», а когда появилась возможность организовать кооператив, он тут же занялся бизнесом. И на «чёрный день» стали откладываться уже не червонцы, а сотни и даже тысячи.

Он женился, завёл детей — дочь и сына, и будущее наследников казалось безбедным и лучезарным. Но тут рухнула советская власть, а следом грянула инфляция — и Седов лишился всех своих сбережений. Если бы он хранил денежки дома, а не в сберкассе, то смог бы наверняка успеть их хоть как-то реализовать. Но в сберкассах вдруг перестали выдавать вклады, а если и выдавали, то не более пятисот рублей за раз, это ж курам на смех, короче, Седов потерял свои капиталы. Однако после этого он не пал духом — и впредь решил не доверять сберкассам, а хранить денежки дома. К тому времени его приняли на работу в городскую администрацию, в отдел приватизации, где «откаты» текли сами в руки, достаточно было лишь ставить подписи на предлагаемых документах, и главное — всё по закону. Дети подрастали, жена расцвела краше прежнего, они купили дачу и машину, но Седов не забывал о «чёрном дне» — и хранил свои деньги в домашнем сейфе. Однако судьба снова посмеялась над ним: разразился дефолт 1998 года и все седовские накопления обесценились в несколько раз. Он с запозданием понял свою ошибку: деньги надо было хранить не в рублях, а в долларах! И в дальнейшем Седов постарался это учесть и с ещё большим рвением принялся копить баксы на «чёрный день».

И ведь накопил за десять лет приличную сумму. Не будем её называть — пусть это останется тайной Седова. Только его тайной. Только его. Ибо только он, Седов, знал, где запрятан заветный сейф с долларами, а запрятан он был на дачном участке, под полом беседки, и об этой тайне Седов не поведал никому, даже верной и любимой жене, не говоря уж о легкомысленных детях.

На эти денежки его семья могла бы безбедно прожить хоть полвека, даже если бы Седова вышибли с работы. Но его не вышибли. Случилась куда худшая беда — инсульт.