Серое небо навалилось на верхушки разлапистых сосен, словно медведь на загривок косматого лесного быка, давило их книзу, так и норовило согнуть и сломать медово-желтые хребты, вцепиться в загривки, топорщащиеся по-осеннему иглами. Ворочались темно-серые, грязные тучи, словно мускулы под мохнатой шкурой лесного разбойника. Моросью холодного пота оседал на одежде и конской сбруе обложной дождь.

По обе стороны от дороги – собственно, и не дороги вовсе, а лесной тропы – бесновалась толпа карликов-дроу, топая костлявыми ногами с шишковатыми коленями и неестественно большими ступнями – хоть без лыж по снегу зимой бегай. Круглые головы, водруженные на узкие плечи, поражали выпуклыми совиными глазами с вертикальным зрачком, скошенными подбородками и проваленными переносьями. Осенняя промозглая сырость – как-никак месяц Ворона

[1]

на дворе, еще немного, и пойдут первые заморозки – заставила их надеть кроме обычных кожаных юбочек еще и меховые безрукавки: рысьи, куньи, беличьи. Безбородые лица покрывала боевая раскраска. Охра, красная глина, перетертые в порошок лазурь и малахит, белые полосы мела. Узоры на щеках и лбах свивались в письмена и клановые знаки – клан Остролиста и клан Бука, клан Граба и клан Можжевельника, клан Горной Сосны и клан Бересклета…

Воины пронзительно вопили и потрясали короткими копьями, палицами и топориками, ножами и кулачными щитами, мощными дальнобойными луками, которые прославили племя низкорослых стрелков далеко за пределами гор Тумана.

Седоволосые вожди и суровые жрецы одобрительно кивали головами.

Улыбался и человек, поглядывающий на дроу с высоты седла. Судя по опавшим бокам вороного красавца, они преодолели не одну сотню миль, пробираясь сюда, в дремучие леса, покрывающие склоны гор на границе Гобланы и Барна. Но наездника дальний переход, казалось, нисколько не утомил. В отличие от трясущегося рядом изможденного слуги, он выглядел свежим, веселым и готовым в любое мгновение как разразиться хохотом, так и схватиться за рукоять меча, свисавшего с роскошного пояса – широкого, из тисненой кожи, усыпанного золотыми бляхами на дорландский манер.

Разведчик вороньей стаи вылетел из ясеневой рощи, поднялся повыше в тугих потоках воздуха и, распластав крылья, поплыл над излучиной реки. Без малого сорок лет он прожил здесь, в безлюдных землях на севере Гобланы, у самых отрогов Туманных гор. Он видел всякое. И знал приметы, свидетельствующие об обильном угощении. Крики ярости и боли, свист оперенных стрел, тугое щелканье тетивы о кожаный нарукавник, жалобное ржание, с каким падают на землю смертельно раненные кони…

Сегодня после полудня от реки доносились звуки ожесточенного боя. Недолгого, но яростного. Кто бы там ни победил, а остаток добычи всегда достанется воронам. Хотя в последний месяц стая не голодала. У дороги, заполненной беженцами, всегда найдется чем поживиться.

Вот и узкий мостик – как раз одной телеге проехать. Неподалеку торчала на возвышении сторожка, где раньше ночевали вояки, собирающие мостовую подать в имперскую казну. Теперь кто-то наполовину разобрал бревенчатый сруб, раскидал по дворику соломенную крышу.

Ага… Ясно кто.

Мост обороняли.

Широко шагая по дороге, усыпанной палой листвой, Емсиль подставил правую щеку солнцу, наслаждаясь, быть может, последним в эту осень погожим деньком.

Парень опирался на тяжелую дубину, которую выломал себе из ствола молодого ореха, сам очистил от коры и обстрогал ножом неровности. Это оружие ему было привычнее, чем меч, копье или арбалет. В Барне каждый мужчина просто обязан уметь сражаться на посохах – состязания проводятся и на День Весны, и на праздник Последнего Снопа, и на Солнцестояние, припадающее на летний месяц Быка. Победители пользуются всеобщим почетом и уважением. И небезосновательно. Ведь хороший мастер посоха на равных сражается с тяжеловооруженным латником. Хотя Емсиль покинул родину еще юношей – в семнадцать лет барнцам не разрешают даже пива пригубить, а за танцульками они могут наблюдать лишь из-за пределов вытоптанного круга, – худо-бедно управляться с посохом он умел. Что не преминул доказать Дыкалу, довольно жестоко обсмеявшему «деревенское», по его словам, оружие. Емсиль трижды подряд обезоружил опытного, сточившего половину зубов на воинской службе сержанта. А после того, как барнец, не дожидаясь подмоги, разогнал дюжину оголодалых дезертиров, вздумавших на водопое отнять у него коней, подобные разговорчики и вовсе прекратились.

Парень шел по солнечной стороне дороги, стараясь не заглядывать мысленно в отдаленное будущее. Нужно уметь наслаждаться тем, что имеешь в руках. Ведь в самом-то деле, глупо отказываться от простой похлебки, мечтая о копченом окороке, когда до ближайшего торжища не одна сотня миль по чащобам и буеракам, а варево – вот оно, в котелке. Солнышко светит? Отлично! Дождь прекратился, и за пять дней дорога успела «протряхнуть», как говорит Батя? Замечательно! Вогля и Пигля перекололи поленницу дров у зажиточного хуторянина, получив за это здоровенную ковригу с ломтем сала? Вообще чудесно! Живи и радуйся жизни.

Кстати, Вогля и Пигля – братья-близнецы, дезертировавшие из третьего полка пятой пехотной армии Сасандры, – сейчас, беззаботно болтая, далеко опередили телегу. Дыкал несколько раз прикрикивал на них, требуя соблюдать тишину и осторожность. Все-таки дороги Тельбии не становятся безопаснее по мере приближения к Арамелле, а путников слишком мало, чтобы противостоять большому отряду дезертиров или шайке местных повстанцев. Парни вроде бы и послушались, стали говорить потише, а все равно сержанты, ведущие неторопливую, обстоятельную беседу на передке телеги, недовольно морщились. Да, собственно, и Емсиль, как уроженец лесистого Барна, не мог не признать: следует быть более осмотрительными. Это только горожанин или вельзийский крестьянин, привычный к редким рощицам среди бескрайних полей, может вести себя так беспечно в лесу. Им кажется: ну что тут такого? Деревья заглушат любой звук. Обманчивое заблуждение. Лес любит тишину. И посторонние звуки слышны здесь гораздо дальше, нежели в степи или, скажем, в большом городе. А опытный наблюдатель узнает о приближении постороннего еще и по смолкшему щебетанию птиц, по взлетевшим галкам или ореховкам, по тревожному крику сороки.

Потому Емсиль и вознамерился догнать балаболок и хорошенько отчитать их. А если возникнет необходимость, то и слегка по шее приложиться. Уже несколько раз приходилось. Близнецы порой вели себя как мальчишки. Начав балагурить и подначивать друг друга, остановиться сами не могли. Тогда кто-либо из сержантов, а то и Емсиль успокаивали их. Иногда слов оказывалось достаточно, а когда приходилось и к силе прибегнуть. Давать отпор они не пытались. Ну, ребятня! Что с них возьмешь? Пожилых солдат уважали по привычке, укоренившейся за несколько месяцев армейской службы: нашивки сержанта – святое, попробуй только не подчиниться. А Емсиля Триединый силушкой не обидел, если бы хотел, мог бы подковы в ладони ломать. Поэтому он на правах старшего товарища тоже принялся приструнять озорников. И, по мнению Дыкала, довольно успешно. Вообще ветеран несколько раз заявлял, что из барнца, если тот вздумает продолжить солдатскую службу, может получиться очень хороший, прямо-таки замечательный сержант.

Гуран едва не задремал, привалившись к зубцу крепостной стены. Ночь выдалась на удивление теплая. Несмотря на то что небо затянуло тучами и мэтр Абрельм упорно предрекал дождь, хвала Триединому, было сухо. Даже душно, как в конце лета. И не скажешь, что месяц Ворона на исходе, скоро и зима. Впрочем, вельсгундец привык к мягким зимам Аксамалы. На востоке Зеленогорье защищает от зимних буранов и летних суховеев. На севере – Великое озеро, а, как известно, близость воды улучшает климат. Этому учат в университете, на курсе геометрии, который Гуран любил больше всего.

Изредка из-за плотных туч выглядывала Младшая Сестра, полная – круглая и ярко-желтая. Старшая Сестра, промелькнувшая сразу после заката молодым месяцем, уже скрылась. Время потихоньку двигалось к полуночи. Молодой человек пятый день не спускался со стен. Тут же ел, что придется, тут же и спал, сколько получится. От сухомятки начал болеть живот, а от недосыпа резало глаза. Но ничего не поделаешь, ополчение нуждалось в постоянном присмотре. Это когда наступал черед охранять укрепления Аксамалы отрядам студенческой самообороны, главнокомандующий народного правительства мог расслабиться и отдохнуть. Свои, студенты, не пропустят врага, не дрогнут в трудное мгновение, не побегут. А с ополченцев какой спрос? Лавочники, ремесленники, купчики средней руки… Хорошо еще, что прекратились разговоры о сдаче. Можно подумать, Жискардо Лесной Кот не такой, как десятки командиров вольных отрядов, наводнивших всю огромную территорию Сасандры в последние три месяца. Установит мир и порядок, станет защищать от разбойников и приструнит преступность в городе. Как бы не так! Ограбит, оберет до нитки, хорошо еще, если те самые купцы, ратующие за мировую, живыми останутся. Это ж совсем слабоумным нужно быть, чтобы не понимать столь очевидную истину! Нет, банкиры и купцы шумели, горланили перед зданием университета (новое правительство, или «младоаксамалианцы», как они сами себя называли, обосновалось именно там), требовали от мэтра Дольбрайна принятия выгодных им решений. Недовольных успокоили. Правда, заслуги Гурана тут никакой не было. Он не льстил себе. Постарались молодцы фра Лаграма, возглавившего в Аксамале новый тайный сыск. Десяток купцов загремели в тюрьму, еще троих показательно вздернули на площади при большом скоплении народа. И число недовольных начало стремительно уменьшаться, пока совсем не сошло на нет. Обыватели с завидным рвением ринулись защищать столицу родимой Империи.

Сейчас ополчение и самооборона пребывали в состоянии повышенной боевой готовности, как сказал мэтр Крюк, лавочник из бывших военных. Вот уже третий день войско кондотьера Жискардо не стояло на месте. Перемещалось, перегруппировывалось, совершало непонятные защитникам крепости маневры. Все это, возможно, имело целью запутать и попугать Аксамалу, упорно не желавшую сдаваться, а может быть, означало подготовку к штурму.

Расставив наблюдателей у Зеленогорских ворот и у Дорландских ворот, Гуран собрал основные силы у Южных или, иначе, Вельзийских ворот. Перед закатом вызвал нарочным мэтра Абрельма. Так или иначе, а присутствие колдуна на стенах не помешает. Хоть он и слабенький волшебник, а морок напустить может, или лестницу огненным шаром пережечь, или еще чего-нибудь устроить. Старенький чародей прибыл тотчас же после получения приглашения. Побурчал, конечно, что, мол, делать ему больше нечего, а потом устроился спать в караулке. Гуран немного успокоился, укутался в плащ и привалился к каменной кладке, подложив кулак под голову.

Свежий ветерок, пролетев над сжатыми полями и яблоневыми садами, тихонько шелестел между зубцами, посвистывал в бойницах. Вельсгундец и сам не заметил, как закрыл глаза и провалился в тяжелый, похожий на оцепенение сон…

Спешившись, фра Розарио угодил прямиком в неглубокую лужу. Тотчас противным холодом обняло пальцы левой ноги. Должно быть, прохудилась подметка. Вот незадача! Где в лесу найдешь сапожника? Можно, конечно, попытаться прошить лопнувшую кожу самому, латку наложить, но загорелый, вислоусый аксамалианец не чувствовал в себе достаточно умения. Еще, не приведи Триединый, хуже будет… Он не умел и не любил (которое из этих двух чувств являлось причиной, а которое следствием, неизвестно) сапожничать, шорничать, чинить одежду, готовить еду, предпочитая путешествовать со всеми удобствами, то есть в карруке либо на корабле, а не трястись в седле, пробираясь сквозь дикие земли.

Он гордился своими навыками, но не навыками ремесленника. Фра Розарио зарабатывал на жизнь убийствами. За соответствующее вознаграждение он мог взяться убрать хоть любого жреца из Верховного Совета на выбор. По желанию заказчика. Прекрасно владея добрым десятком видов оружия – короткий меч и корд, метательный нож и орион, кистень и груз на цепочке, обычная палка и легкий топорик, арбалет и трубка со стрелами, – он брался за самые сложные заказы и с честью выполнял их.

Уверенность в собственной исключительности позволила Розарио не вступать в гильдию наемных убийц, а врожденная скрытность и осторожность дали возможность довольно долго скрываться от собратьев по ремеслу. Дважды его пытались привлечь силой, но оба раза смельчаки, отважившиеся бросить вызов одиночке, нашли быструю и, надо думать, легкую смерть.

Розарио жил относительно спокойной и сытой жизнью. Денег, выручаемых за очередное убийство, обычно хватало на полгода, не считая полусотни вкладов в различные банки. От Верны до Перта, от Орига до Гелеммы. Понемножку, сотня-другая солидов,

[17]

чтобы никто не заподозрил богача в скромном убийце.

Все чаще и чаще аксамалианец подумывал об уходе на заслуженный отдых. А почему бы и нет? Ведь уже скопилась кругленькая сумма, можно перестать мотаться по материку и заняться любимым делом – голубями.

Ранняя весна в Барне не баловала теплом. На исходе месяца Козла едва-едва начали подтаивать сугробы. Снег, которого нападало коню по брюхо, а человеку среднего роста до пупка, стал сырым и ноздреватым, а с веток в полдень срывались бриллиантово-прозрачные капельки. Но с наступлением сумерек возвращался мороз. Снег покрывался плотной коркой наста, а капель застывала горным хрусталем. И все же генерал Энлиль доль Гобарро приказал готовить обоз к «переобуванию» с санных полозьев на колеса. Он предполагал устроить дня через три-четыре длительную стоянку, чтобы дать войску отдохнуть, а заодно и вплотную заняться телегами.

Генерал усмехнулся и дернул себя за ус. Да уж! Табальцы будут неприятно удивлены, когда вместе с весенними ручейками на их холмы обрушится победоносная армия Барна. Пять тысяч широкоплечих, рослых молодцов. Вооруженные алебардами, пиками, длинными луками. А вдобавок к пехоте сто копий

[24]

конницы – собрать их стоило больших трудов, ведь в предгорной провинции Империи знати совсем немного, все больше охотники и землепашцы, бортники и ремесленники. А приведет победоносную армию Барна он, доль Гобарро. Его имя прославится в веках, останется в летописях и хрониках, его жизнеописание будут изучать в университетах. И все благодаря его милости барону Фальму и господину т’Исельну дель Гуэлла. Они предложили вернувшемуся на родину из далекой Вельзы полковнику (гарнизон его крепости разбежался после того, как провинция объявила независимость) возглавить армию.

Шутка сказать, пять тысяч пехоты!

Генерал подбоченился и снова закрутил ус. Конечно, он оправдает надежды благодетелей. Завоюет Табалу. А если не сможет, то и жить незачем. Он ведь настоящий офицер и стал бы генералом в Империи, проживи она подольше. Как генерал делла Пиерро, отправленный во главе второй армии в Арун.

Доль Гобарро, вспомнив о сопернике, получившем генеральские банты

[25]

не из рук господина дель Гуэллы, а еще в Сасандре, расстроился и, как обычно, разозлился. Наорал без дела на адъютанта, отправил одного вестового к боевому охранению в голову колонны узнавать, как дела, а оставшихся двоих – в обоз. Зачем? А просто так. Чтоб не расслаблялись. Потом огрел светло-гнедого жеребца плетью и заставил его вскарабкаться на вершину пологого холма, взламывая копытами наст.

Старое, вытертое седло поскрипывало при каждом шаге кобылы. Сбоку сопел Желтый Гром. Гарцевал, помахивая хвостом, Стоячий Камень. Спину буравили взгляды оставленных у реки кентавров. Антоло и не думал, что выйдет так просто. Дети Великой Степи на удивление легко согласились оставить вождя. Даже удивительно – обычно о кентаврах говорят как о неукротимых, своенравных воинах. А тут такое послушание… Может, все-таки уважение к словам предводителя неизмеримо сильнее вольной души?

Впрочем, Антоло не долго рассуждал об обычаях кентавров. Вскоре все его внимание сосредоточилось на замерших по ту сторону рогатки людях. Крепкие, плечистые мужики. Бороды светлые – похоже, из местных. Ну, хоть за это спасибо Триединому. Оружие они держали уверенно. По всему чувствовалось – не впервой.

Кто же это? Что здесь делают? Добра от них ждать или…

– А ну-ка, остановитесь! – окрикнул приближающегося человека и двух кентавров круглолицый мужик в кожаном шлеме, сверкающем начищенными бронзовыми заклепками. Борода у него росла плохо – реденькие, тронутые сединой волосы на подбородке и по нижней линии щек. Глаза, заплывшие жиром или опухшие от какого-то неизвестного Антоло недомогания, ощупывали пришельцев на удивление дотошно и цепко.

Бывший студент натянул поводья.

Вальдо одернул новенькую перевязь и нахмурился, изо всех сил изображая серьезность. Хотя на самом деле ему хотелось смеяться и во все горло орать песни. Еще бы! Погода отличная – весеннее солнышко припекает, по небу бегут облака, похожие на овечек, какими славится Табала, легкий ветерок щекочет щеки и недавно отпущенную бородку. И дельце предстоит легче легкого. Подумаешь, взбунтовались овцеводы немытые, отказались от их покровительства. Надеются на защиту того одноглазого кондотьера, что помог им осенью? Ну-ну… Тогда обывателям просто повезло, как рассказывал Бартоло Рыбий Глаз, нынешний главарь шайки. Да, вольные охотники увлеклись грабежами. А что еще делать? Ради этого и шли на Да-Вилью. Пограбить, повеселиться всласть.

На самом деле охотников в обычном понимании этого слова в толпе, шагающей в жалком подобии маршевой колонны, было мало. Ну, самое большее, десяток. А так войско Рыбьего Глаза состояло из дезертиров, наводнивших север Империи; разорившихся крестьян и ремесленников, которые отчаялись продать хоть кому-нибудь плоды своего труда; горожан, жителей разоренных мародерами поселков; воров, разбойников, нищих и прочего отребья, всплывающего почему-то вверх на волне любой смуты, какие бы причины ее ни вызывали. Название «вольные охотники» придумал Бартоло.

Высокому, мосластому, чуть сутуловатому аруниту нравилось изображать из себя кондотьера, устанавливать всякие обычаи и требовать от своих людей их соблюдения. Он всерьез подумывал о том, чтобы самопровозгласиться правителем подвластной ему территории. С недавних пор любого, кто обратился к нему иначе, чем «ваша светлость», он мог в лучшем случае сбить с ног ударом кулака (а кулаки ему Триединый подарил достойные зависти и всяческого уважения – с пивную кружку), а в худшем – воткнуть в живот корд или приказать телохранителям привязать глупца к столбу и забить палками насмерть.

За подобные выходки другого главаря давно бы уже скинули, но Бартоло отличался необыкновенной везучестью и умением подчинять себе людей. Кого-то завораживал его хриплый голос, рисующий невероятные блага в будущем для тех, кто пойдет за предводителем до конца, строить новое герцогство, а впоследствии и королевство. Кому-то нравилась бесшабашная лихость и отвага, граничащая с пренебрежением к жизни – в бою он всегда шел впереди всех, сжимая в каждой руке по мечу, и работал не хуже мельницы, рассекая позвонки и связки, дробя черепа, круша ребра врагов. Многие оставались из жадности, с присущей купцам тороватостью подсчитав, какие выгоды сулит им дружба и покровительство такой сильной разбойничьей шайки. Некоторые – их было не так мало, как может показаться на первый взгляд, – не решались уйти из страха перед наказанием, которое Рыбий Глаз пообещал предателям. А совсем малая часть, как, например, Вальдо Стальное Горло, оставались просто потому, что не хотели возвращаться к рутине и изнуряющей скуке повседневной жизни.

Гобл не помнил себя от восторга, когда двое страшных наемных убийц, выбравших его проводником,

Антоло стоял на верхушке холма. Ноги так и чесались… Еще когда он учился в университете, то, волнуясь перед экзаменами, бегал из угла в угол, вызывая смешки друзей – могучего увальня Емсиля, верткого кривоногого Бохтана, бесшабашного Летгольма, задумчивого и спокойного Гурана и разгильдяя Вензольо. Где они теперь? По крайней мере о троих табалец знал точно – умерли, отправились в чертог Триединого ожидать остальных друзей.

Тьфу ты! Разве можно такие мысли допускать, когда на тебя пялится добрая дюжина ординарцев с вестовыми, а кроме того, четверо помощников согнулись у складного столика, на котором развернут лист плотной бумаги с набросками местности? Впрочем, пускай благородные господа – кондотьер Наоло дель Граттио, полковник имперской пехоты Гилль дель Косто, граф Энзимо ди Полларе и старый отставной генерал, возомнивший себя спасителем Табалы, Фирламо делла Нутто – мудрят, переставляя разноцветные фишки и втыкая то здесь, то там флажки, означающие различные части табальской армии и войска завоевателей. Да кто бы мог подумать еще год назад, что Барн пойдет войной против соседней Табалы?! Не было в Сасандре провинции, населенной более миролюбивыми и уравновешенными людьми, а вот поди ж ты, дождались!

У самого Антоло не возникало желания горбиться над картой местности.

К чему?

Ведь долина и так лежит перед глазами.

Хитроумная лампа – глиняная бутылочка, наполненная вонючей и вязкой жидкостью, сгорающей почти без копоти, фитилек и отполированная бронзовая тарелочка-отражатель – давала мало света. Но Кир за время пребывания в подземелье привык к полумраку, а его спутники отлично чувствовали себя в темноте. Благодаря особому, отличному от человеческого, устройству глаза кобольды не нуждаются в освещении. Напротив, яркий свет для них неприятен. Что поделаешь! Дети пещер, владыки подгорных лабиринтов…

Когда за спиной молодого человека сомкнулась трещина и скала стала «цельной», он упал ничком и долго лежал, прижимаясь щекой к холодному, влажному камню, ощущая острые уголки и неровности.

Как бы то ни было, а живым он не дался. Что, обломали зубы, проклятые остроухие?

Ведающий Грозу и его приспешники остались с носом, а теперь пусть будет что будет.

Кир лежал и наслаждался покоем. Ныли раны, стыли пальцы на руках и ногах, сводило живот от голода, а он все лежал. Вот так бы и умереть, в тишине и праздности…