Последние, вызолоченные живым осенним светом листья тонули в омутной черноте, а он сидел на берегу и смотрел на свое меркнущее царство.

«Засыпает… — с улыбкой думал он. — Все засыпает. Скоро все озеро, как в золотой чаше, будет в листьях, а деревья будут стоять безлистые, сквозные, странно-спокойные, и проваливаться в сон… Люблю я это время!»

Он обернулся. Лазурно-паутинное пространство до холмов гасло торжественно, неторопливо, и он подумал, что именно вот так, медленно и величественно, должна уходить Красота, уходить из мира, из природы, из души, оставляя после себя тонкий золотой поющий отблеск. Торопливые треугольники птиц, как серые письма, таяли в безоблачной, блистающей выси, колебля бездны, от которых захватывало дух, и он запрокинул голову, вглядываясь в эти бездны, и его корона из листьев упала на сухую осеннюю дорогу. «Октябрь, и уже у самых дверей. Вновь всему засыпать, а мне — отправляться в путешествие, в далекие ясные горы, к ледяным лучистым облакам, лугам, цветочному безумству. Там…»

— Привет, — она вышла из чащи розового, как рассвет, бересклета, и с волос ее стекал холодный дождь, хотя дождя и не было вовсе, и от нее пахло туманом и тлеющими травами, а на маленьком бледном лице яркой, живой бирюзой горели глаза.

— Я только подумал, что ты подходишь к озеру. Я почему-то знал, что владычицей октября будешь именно ты…