До юго-западного предместья Лондона я добрался без особых хлопот: шоссе было свободным, и ничто не мешало мне ехать с хорошей скоростью, если не считать нескольких встречных автомобилей, ослепивших меня фарами. Миновав Хонитон, я съехал с дороги, вырубил мотор и закурил сигарету. Появляться на ферме в столь неприлично ранний час мне не хотелось, да и подумать было о чем.

Говорят, что подслушивающие чужие разговоры никогда не слышат доброго слова о себе. С логической точки зрения это утверждение представляется мне довольно спорным, но опровергнуть его опытным путем лично мне не удалось. Не поймите это так, будто я специально намеревался подслушивать. Нет, все произошло по воле нелепого случая, но поскольку, как это обычно бывает, выбраться из этой глупейшей ситуации с честью я не мог, то и вынужден был затаиться и выслушивать в свой адрес отзывы, которые предпочел бы не слышать.

Случилось это днем раньше, на вечеринке, или, как теперь говорят, на тусовке золотой молодежи Лондона, куда меня затащила моя взбалмошная подружка Шейла: один из ее знакомых сообщил ей, что знает парня, приятель которого сегодня вечером устраивает у себя дома потрясающее сборище. Шейла загорелась туда пойти, и мы пошли, тем более что формального приглашения и не требовалось.

Дом находился в Голдерс-Грин, именуемой Хэмпстед, а хозяином оказался вундеркинд, пишущий музыку для студии грамзаписи и попутно подрабатывающий на автогонках. Он без умолку нес всякий вздор о модных дисках, рок-звездах; машинах и пилотах, что пагубно сказывалось на моих нервах и барабанных перепонках. Гости, побросав верхнюю одежду в спальне, спешили включиться в общую болтовню и завязать знакомство,-взбадриваясь тепловатым виски из судорожно зажатых в руках бокалов. В отличие от Шейлы, мне эта бестолковая суета довольно скоро наскучила, но деваться было некуда, пришлось запастись виски и терпением: посиделки затягивались.

В ходе дознания мне стало известно имя убитого грабителя — Виктор Нишеми, американец.

Формальности не заняли много времени. Сперва провели опознание, потом я дал показания, как обнаружил труп Нишеми и раненного брата, умирающего на кухне. Потом дал показание Дейв Гусан, ведущий дознание, и следователю были предъявлены золотой поднос и ружья.

Судебный следователь по насильственным преступлениям вынес решение, в котором говорилось, что Нишеми был убит оборонявшимся от него Робертом Блейком У илом, а последний погиб от руки Нишеми и его неустановленного сообщника по ограблению.

Когда мы с Дейвом Гусаном вышли на улицу, он сказал, кивнув головой вслед двум неспешно удаляющимся мужчинам крепкого телосложения:

Это была удивительная, невероятная, прямо-таки умопомрачительная история, в которую я ни за что бы не поверил, если бы не странная фотография в моей фотолаборатории. Однако Фаллон принял ее всерьез, а он был вовсе не дурак, и Холстед тоже, хотя за адекватность его восприятия действительности я бы не поручился.

Твердо решив пресекать малейшую попытку ученых мужей облить друг друга грязью, я взял бразды правления в свои руки. Ни Фаллону, ни Холстеду не хотелось потерять шанс заполучить заветный поднос, так что им пришлось примириться со всеми моими жесткими требованиями, а я извлекал из своего положения максимальную выгоду.

Начать повествование я предложил Фаллону, поскольку он производил впечатление рассудительного и уравновешенного человека. Потеребив мочку уха, профессор положил на стол свои худые руки и со вздохом произнес:

— Как вам известно, я работаю главным образом в Мексике. Вам что-нибудь известно о народе майя?

В столице Мексики царила жара и суматоха, связанная с Олимпийскими играми. Гостиницы были забиты спортсменами и туристами до отказа. К счастью, у Фаллона в предместье Мехико имелся собственный шикарный дом с бассейном, и мы избрали его в качестве нашей штаб-квартиры. У супругов Холстед также было жилье в городе, но и они почти не вылезали из дворца профессора.

Твердо решив действовать, Фаллон не терял времени даром и, как хороший полководец, вывел свою армию на исходный рубеж для нанесения удара: потратив небольшое состояние на телефонные переговоры, он в результате сконцентрировал в Мехико значительные силы.

У меня тоже не было времени для безделья, я дорожил своей работой и не хотел ее терять, так что когда Фаллон развил бурную деятельность, мне пришлось долго и нудно объяснять своему боссу, с какими трудностями я столкнулся на ферме, оставшейся без хозяйского глаза, чтобы выпросить шесть месяцев отпуска за свой счет в связи со смертью моего несчастного брата.

Задействованные Фаллоном силы и средства были доступны только очень богатым людям.

Одеваясь на другое утро, я размышлял о превратностях человеческой судьбы. Совсем еще недавно я был обыкновенным лондонским бухгалтером уходил на службу в котелке и с зонтиком, а теперь я в экзотической Мексике, готовлюсь совершить опасное путешествие в неизведанные края. Насколько можно было судить по рассказам Фаллона, Кинтана-Роо — настоящая адская дыра. И какой черт дернул меня отправиться туда? Для чего мне этот затерянный в дебрях город? Уж не сошел ли я с ума?

Подтянув узел галстука, я взглянул на свое отражение в зеркале: вот он, новоиспеченный авантюрист Джемми Уил. Не хватает только ружья. Но ружья у меня не было, да и стрелять я не умел. Джеймс Бонд наверняка уже давно распаковал бы свой портативный вертолет и помчался бы за Джеком Гаттом, чтобы овладеть его скальпом, а заодно и парочкой прекрасных .блондинок. Я невольно усмехнулся, и человек в зеркале усмехнулся мне в ответ: на Шона Коннери я был совершенно не похож.

Так что же я мог предпринять против Джека Гатта? Против него, как верно заметил Пэт Харрис, нельзя было выдвинуть никаких обвинений, хотя Нишеми и действовал по его приказу. Сражаться с Гаттом его же оружием было равносильно тому, как если бы Монако вдруг объявило войну России или Америке.

Да и вообще, какого дьявола меня вдруг занесло в Мексику? Несомненно, из душевного равновесия меня вывели колкие слова этой стервы Шейлы. Ну и что из того, что у меня убили брата? Какой нормальный человек бросит все свои дела и пустится колесить по свету, чтобы отомстить убийце? Нет, это не объясняло мое странное поведение, дело заключалось совсем в другом: в моем задетом самолюбии. Я хотел доказать самому себе, что Шейла неправа и я вовсе не серое ничтожество, что свидетельствовало лишь об одном: я незрелая личность и к тому же еще и глуповат.

Николе снился сон. Она была одна на берегу океана, перед ней тянулись бескрайние пески. Вокруг царило безмолвие. Даже волны подкатывались к девушке беззвучно. Тишина усиливала ощущение пустоты и яркость красок. Никола долго шла по песку и вдруг поняла, что ее одиночество нарушено.

Впереди был Эван.

Он стоял спиной к Николе и находился далеко от нее, но она поняла, что это он. Девушка узнала его по темно-рыжим волосам и развороту плеч. Она окликнула его, но он не обернулся, и она побежала к нему по песку. Она бежала несколько минут, слыша лишь свое тяжелое дыхание, но ей не удавалось приблизиться к Эвану. Наконец она остановилась. На глазах у Николы Эван точно растворился, оставив ее снова одну на диком берегу. Она попыталась позвать Эвана; задыхаясь, Никола все же сумела выкрикнуть его имя.

Секундой позже она проснулась, продолжая кричать.

Наступил июнь. В Кембридже река петляла мимо колледжей и зеленых прямоугольных лугов. Студенты разъехались, город опустел. Атмосфера старины, подчеркнутая древними зданиями, стала еще заметней. В маленьком доме на окраине Джейн торопливо собирала вещи, стараясь не поддаваться панике.

— Я уверена, что что-нибудь обязательно забуду,— сказала она Бенедикту. — Я отменила доставку молока и газет? Не помню, что я сделала, а что — нет. Скорей бы мы покончили со сборами и оказались в Колвине!

— Поскольку утром газет не было, — сказал Бенедикт, — и мы остались без молока, думаю, ты отменила их доставку. Как ты поступишь с котом?

— О, Марбл поедет с нами! Я не могу бросить его!

Через четыре дня близнецы, сидя на заднем сиденье «роллс-ройса», принадлежавшего Мэтту, изучали дорожную карту. Автомобиль ехал мимо садов на запад, к границе Уэльса; ветви деревьев, стоящих у дороги, сгибались под тяжестью зреющих плодов. Шел мелкий нескончаемый дождь, у заборов зеленела густая изумрудная трава.

— Прекрасная погода для каникул, — сухо произнесла Лайза, стряхивая пепел со своего белого, перетянутого поясом плаща.— Это главный недостаток Англии. Отдыхать здесь могут только любители дождей.

— Сейчас Англию слишком часто ругают, — сказал Мэтт. — Самокритика — вещь полезная, пока она не перерастает в постоянное самоуничижение.,

— Патриотизм нынче не в моде, дорогой, — сказала Лайза. — Даже американцы так считают.

Эвана охватила растерянность. Он с таким нетерпением ждал встречи с Николой, что когда они наконец оказались вместе, молодой человек испытал лишь чувство облегчения. Он мчался в этот субботний вечер к ее дому, охваченный радостным предвкушением — его рука дрожала, нажимая кнопку звонка, — но когда Никола открыла дверь, он обнаружил, что не знает, что сказать.

Даже сейчас, в конце вечера, он не понимал, что произошло. Почему, спрашивал себя в недоумении Эван, он испытывает такое разочарование? Причина не могла заключаться в том, что Никола недостаточно хорошо выглядит. Кончики ее блестящих темных волос, как обычно, слегка завивались; серые глаза были большими, спокойными и красивыми — такими он их помнил. Но непосредственность, которая нравилась ему, исчезла; Никола стала более серьезной, сдержанной, почти неприступной. Эван решил, что сильнее всего его задевает ее официальный тон.

— Ты пройдешь в комнату и выпьешь до нашего ухода? — вежливо спросила его Никола, когда в шесть тридцать он вошел в ее квартиру. Эван не мог сказать, хотела ли она на самом деле, чтобы он принял приглашение.

— Ну... я бы не хотел беспокоить твою соседку...

Когда на следующее утро Никола проснулась, небо было ясным после грозы, воздух — чистым, прохладным. Было уже поздно. Девушка спустилась вниз к завтраку; часы в безлюдной столовой показывали десять. Она допивала вторую чашку кофе и пыталась съесть тост, когда в комнату вошел Эван.

— Привет, — он наклонился и поцеловал ее. — Как себя чувствуешь?

— Не знаю, — сказала Никола. — Кажется лучше. Спасибо. Вчера у меня голова раскалывалась от боли, но сегодня все прошло.

— Гроза сделала воздух чистым.