Этой весной мы были в Нормандии в моем шикарном жилище, тем более шикарном, что после двух лет, в продолжение коих там немилосердно текла крыша, нам удалось наконец ее починить. Разом исчезли тазы под потолочными балками, исчезли капли ледяной воды, срывавшиеся в ночи на наши расслабленные сном лица, исчез под ногами губчатый коврик — новая действительность нас пьянила. И тут-то мы замыслили перекрасить ставни, которые из рыжих превратились в грязно-каштановые, а потом и вовсе в серо-буро-малиновые. Это лихое решение имело свои непредвиденные психологические и спортивные последствия.

А именно следующие.

Приятельница одного нашего друга (когда я говорю «мы», то имею в виду завсегдатаев этого дома, составивших нечто вроде очень закрытого клуба, — помимо прочего, закрытого и для практических навыков), итак, приятельница одного нашего друга знала югославского художника, в высшей степени разумного, весьма даровитого, который не гнушался малярничать, чтобы заработать себе во Франции на хлеб. Жизнь его была полна превратностей, о которых здесь не место распространяться. В общем-то, это было и экономическим решением, ибо всякий знает, что местный народец содрал бы за покраску дюжины ставней три шкуры, — и моральным, ведь Яско (так звали югослава) был в этот момент на финансовой мели. Да здравствует Яско! Он вроде бы приедет с другом, который тоже рисует, и со своей молодой женой (останься в Париже, она сильно бы там заскучала). И вот они уже у нас, все трое, милые, разговорчивые, любители телевизора — приятные гости. Ставни постепенно становятся что надо, правда, очень постепенно.

Не знаю, почему, но в один роковой день разговор — после трех недель интеллектуального трепа — перекинулся на рыбную ловлю. Яско любил рыбачить, и он хранил о своих югославских рыбалках самые нежные воспоминания. Я тоже что-то такое щебетала о ловле на мушку, но если не считать трех плотвичек, лет в десять выловленных по игре случая в реке моей бабушки, и одной дорады, пойманной как-то хмельной ночью в бухте Сен-Тропез, то что я умела? А мы заводили себя, заводили… Фрэнк Бернар, писатель и мой друг, чьи речи вертелись обычно вокруг Бенжамена Констана или Сартра, внезапно открыл форель в своем лицейском прошлом. Короче, на следующий же день мы оказались в магазине рыболовных принадлежностей, обсуждая с самым серьезным видом сравнительные достоинства червей, крючков, грузил и удилищ. Потом уже у камелька втроем изучали указатель приливов и отливов. По мнению Яско, рыбу надо было атаковать к самому концу прилива. Таковых было два: в час ночи — он полностью отпадал, и в одиннадцать тридцать утра. Мы остановили свой выбор на последнем, и в полночь ровно были в постели, предвкушая грядущие уловы.

Мы, разумеется, совсем забыли, что Нормандия — местность здоровая, спокойная, где тяготеют к таким видам спорта, как верховая езда, теннис, ну и баккара"