Пятница приближалась к концу. Закончилась последняя лекция, и уже все студенты покинули аудиторию. Эдвард Лансинг стоял у стола, собирал лекционные конспекты и складывал их в свой дипломат. Завтра у него не будет занятий. И он почувствовал себя от этого превосходно – никакие дополнительные нагрузки не могли испортить ему отдыха, отхватив изрядный кусок времени от свободного дня. Хотя он пока и понятия не имел, что будет делать в выходной. Можно было бы съездить в холмы, поглядеть на осенний лес, который как раз к концу этой недели должен оказаться в полнейшем своем великолепии. Можно было позвонить Энди Сполдингу и предложить отправиться на небольшую прогулку. Можно было пригласить на ужин Алису Андерсон, и пусть дальше все течет само собой. Или можно было вообще не предпринимать ничего – зарыться у себя дома, как в норе, развести хороший огонь в камине, поставить на диск проигрывателя пластинку Моцарта и кое-что почитать из материалов, которых у него накопилось уже достаточно.

Он сунул дипломат под мышку и вышел за дверь. Игральный автомат стоял дальше по коридору. Чисто по привычке он сунул руку в карман и на ощупь определил, какие у него имелись монеты. Пальцы отыскали четвертак, и он опустил монету в прорезь, приостановившись у автомата. Потом потянул рычаг вниз. Машина задумчиво кашлянула, хихикнула в глаза Лансингу, колеса ее завертелись. Не ожидая результата, Лансинг двинулся дальше. Стоять не имело смысла. Еще никому не удавалось выиграть. Иногда проносились слухи о каком-нибудь чудовищном везении, крупном выигрыше, но все это, как он подозревал, была лишь реклама, которую распространяли заинтересованные лица.

За его спиной машина, перестав стрекотать и щелкать, со звоном остановилась. Он обернулся. Персик, лимон и апельсин – ведь эта машина была сделана в подражание старым машинам – ситуация, рассчитанная на юношеское чувство юмора старшекурсников.

Итак, он опять проиграл. Но ничего странного в этом не было. Он не мог припомнить, чтобы кто-то выигрывал вообще. Никто никогда не выигрывал. Вероятно (хотя он не был в этом совершенно уверен), человек опускал монеты в прорезь из чувства патриотического долга, из чувства какой-то преувеличенной туманной гражданской обязанности. Ибо эти машины и в самом деле обеспечивали финансовой поддержкой государственную программу благосостояния для всех, и в результате клыки зловредного государственного налога были несколько притуплены. Он мимолетно подумал об этом, не зная, одобрять это или нет. Ему казалось, что во всей этой идее был какой-то неуловимый моральный ущерб. Но ущерб или не ущерб, а идея работала. Он вполне мог позволить, напомнил он себе, проиграть четверть доллара в пользу нуждающихся и уменьшения подоходного налога.

Машина мигнула огнями и выключилась, оставив его одиноко стоять в пустом холле. Развернувшись, Лансинг зашагал в свой кабинет. Еще несколько минут – и, избавившись от портфеля, он будет на пути к свободному уикэнду.

Клуб факультета располагался в верхнем этаже здания Студенческого Сообщества. Вся наружная стена представляла собой огромное панорамное стекло, выходившее на тишайшее аккуратное озерцо, окруженное березами и соснами.

Лансинг и Энди заняли один из столиков у этого окна.

Сполдинг поднял свой стакан и сквозь него оценивающе посмотрел на Лансинга.

– Знаешь, – сказал он, – несколько дней назад мне пришло в голову, что было бы неплохо, если бы у нас случилось что-нибудь вроде средневековой чумы, такой, что стерла с лица Земли половину населения Европы в четырнадцатом веке. Или новая мировая война. Или второй библейский потоп. Все, что угодно, лишь бы только еще раз начать все сначала, чтобы исправить некоторые ошибки, сделанные за последнюю тысячу лет, чтобы мы получили шанс прийти к новым социологическим и экономическим принципам. Шанс избежать серости сознания, шанс более разумной организации самих себя. Система «работа-зарплата» стала смехотворно ущербной, она изживает сама себя. А мы все еще цепляемся за нее…

– А тебе не кажется, что методы, которые ты предлагаешь, – сказал, как будто рассеянно, Лансинг, – несколько жестковаты?