Херб Харпер врубил приемник, и грозный голос где-то за миллиарды миль прорычал: «Полицейский корабль 968. Продолжайте наблюдение за грузовым судном "Вулкан", рейс Земля — Венера. Обыщите на предмет наркотиков. По нашим данным…»

Херб покрутил ручку настройки. По каюте проплыл ленивый голосок: «Прогулочная яхта "Елена", мы в трех часах лета от Сандбара. Есть для нас какие-нибудь сообщения?»

Он снова покрутил ручку и услышал хрипловатый голос знаменитого радиокомментатора Тима Донована: «Томми Эвансу придется отложить полет к альфе Центавра еще на несколько дней. Межпланетная торговая комиссия уверяет, будто обнаружила недочеты в конструкции его новых двигателей, хотя Томми по-прежнему не сомневается, что двигатели способны умчать его со скоростью, значительно превышающей скорость света. Тем не менее ему приказано привести корабль обратно на Марс, чтобы техники проверили его перед финальным стартом. Томми сейчас на Плутоне и готов с минуты на минуту отправиться за пределы Солнечной системы. Судя по его последним докладам, он не намерен подчиниться приказу комиссии. Разгневанные спонсоры Томми обозвали этот приказ "самодурством" и заявили, что за ним кроются политические интриги…»

Херб выключил приемник и пошел к двери, отделявшей жилой отсек «Космического щенка» от рулевой рубки.

— Слыхал, Гэри? — спросил он. — Может, нам все-таки удастся повидать этого парня, Эванса.

До загадочного судна осталось всего несколько миль. Херб, сидя за пультом, вел «Космического щенка» по сужающейся спирали вокруг стального корпуса, висевшего в космосе за орбитой Плутона.

Корпус принадлежал кораблю. Это было несомненно, несмотря на отсутствие ракетных двигателей. Судно не подавало никаких признаков жизни, хотя из иллюминаторов струился тусклый свет — очевидно, из жилого отсека, находившегося прямо за рулевой рубкой.

Гэри сгорбился в шлюзе «Космического щенка» подле открытого внешнего люка. Пощупал, прочно ли держится кобура с оружием, осторожно проверил реактивные движки скафандра.

Потом сказал в шлемный микрофон:

— Ладно, Херб, я пошел. Постарайся сузить орбиту еще немного. Но гляди в оба. Эта штука может быть взрывоопасной.

«Космический щенок» неуклонно приближался к Плутону Из машинного отделения доносилось приглушенное урчание геосекторов. Иллюминаторы глядели в эбонитовую тьму пространства с его бесчисленными сторожевыми постами — крохотными стальными звездочками. Стрелка на индикаторе подползла почти вплотную к отметке «тысяча миль в час».

Не вставая с кресла, Кэролайн Мартин подалась вперед, не в силах оторвать глаза от бесконечности, простиравшейся впереди.

— Всю жизнь бы так сидела и смотрела! — восхищенно заявила она.

Гэри, откинувшись на спинку пилотского кресла, тихо сказал.

— Я все думаю о твоем имени. Где-то я его уже слышал. Или в книге какой-то читал?

Конечный Пункт, единственная колония на Плутоне, прилепившаяся к подножию высокой черной горы, казалась вымершей. В домах, зажатых между космодромом и горой, не ощущалось ни малейших признаков жизни. Спиральная башня радиостанции вздымалась ввысь до головокружения, рядом с ней примостилась крохотная радиорубка. За ними виднелись заправочная станция и ангар, а в полумиле маячило большое здание, в котором располагались лаборатории Межпланетной научной комиссии.

Кэролайн подошла к Гэри поближе.

— От этой колонии веет таким одиночеством, — шепнула она. — Я не люблю одиночества… после…

Гэри, шаркая тяжелыми башмаками по выщербленным камням, неуклюже пожал плечами.

— Здесь всегда довольно пустынно, — сказал он. — Интересно, куда они все подевались?

Присяжные радостно зашумели. Принтер выстреливал распечатку вердикта, строчки ровно ложились на бумажную полосу, затемняли ее.

Принтер замолк, и судья кивнул клерку. Тот подошел к присяжным и принял вердикт. Держа его обеими, по ритуалу, руками, он повернулся к судье.

— Подсудимый, — сказал судья, — встаньте лицом к Присяжным.

Франклин Чэпмэн дрожа поднялся, встала рядом с ним и Энн Харрисон. Она дотронулась до его руки и сквозь ткань рубашки уловила легкую дрожь.

Я должна была выполнить работу лучше, сказала она себе. Хотя, конечно, этим делом она занималась куда серьезнее, чем многими другими. Сердце ее лежало к этому человеку, такому жалкому, попавшему в ловушку. Может быть, думала она, женщина не должна защищать мужчину в суде. Может быть, раньше, когда присяжные еще были людьми… Но не здесь, где Присяжными стал компьютер, и обсуждению подлежат лишь нюансы закона.

Ночью кто-то написал лозунг на стене из красного кирпича. Крупная, исполненная желтым мелом, надпись вопрошала:

Дэниэл Фрост пристроил свою изящную двухместную машину на стоянке возле Нетленного Центра, вышел и с минуту разглядывал буквы. С недавних пор таких воззваний стало появляться довольно много, и ему, отчасти из праздного любопытства, хотелось бы узнать, в чем тут дело. Маркус Эплтон, наверное, объяснил бы ему, только Эплтон — шеф отдела безопасности Нетленного Центра и человек занятой, так что в последнее время Фрост видел его лишь пару раз. Конечно, если происходит нечто существенное, Маркус, разумеется, в курсе. Трудно представить, успокаивал себя Фрост, что Маркус может быть о чем-либо не осведомлен.

К нему подошел работник автостоянки.

— Доброе утро, мистер Фрост, — поприветствовал он, поднеся руку к козырьку. — Улицы, похоже, нынче забиты.

Ночью ветер снова повалил крест. Беда в том, размышлял поутру Огден Рассел, протирая глаза от гноя, что песок ненадежен. Если бы найти подходящие валуны и навалить их у основания, тогда речной ветер ничего не сможет сделать.

Надо что-то предпринять, ведь не подобает кресту столь жалко крениться при всяком порыве ветра. Не соответствует это ни святости символа, ни набожности воздвигшего крест.

Сидя на песке, слушая веселое утреннее журчание реки, Рассел думал о том, мудро ли он поступил, избрав этот островок для своего одиночества. Одиночество ему удалось, но все же явно чего-то недоставало. Комфорта, вот чего. Но ведь, напомнил он себе, я искал здесь не комфорт. Комфорт остался там, в мире, от которого он отвернулся. Но он отринул и это, и многое другое — в поисках чего-то более возвышенного и значительного, в поисках того, чье существование ощущал, но все никак не мог обрести.

— Но, Господи, я ведь старался! — простонал он. — Боже мой, я ведь так старался!

Он встал и очень осторожно потянулся, все тело ломило от речной сырости, от ветра, от ночевок под ветхим одеялом. Да и как согреться, вся его одежда — лишь старые, обрезанные выше колен брюки.

Б.Д. резко постучал карандашом по столу, подавая сигнал к началу совещания. Благожелательно оглядев присутствующих, он обратился к Эплтону:

— Рад видеть вас, Маркус. Вы у нас гость не частый, видимо, что-то серьезное?

— Да, Б.Д., — хмуро ответил Эплтон радушному Б.Д. — Проблема есть, и она не только моя.

— А как у нас дела с кампанией по бережливости, Дэн? — Б.Д. кинул взгляд на Фроста.

— Продвигаются, — ответил тот.

Через тридцать лет, через многие миллионы написанных слов, наконец наступил день, когда он не смог написать больше ни строчки.

Ему больше нечего было сказать. Он все сказал.

Последняя из длинной серии книг, законченная несколько месяцев тому назад, должна была вот-вот выйти из печати, и он ощущал внутри себя такую пустоту, словно из него выпустили всю кровь.

Он сидел у окна в своем кабинете, ожидая визита сотрудника журнала новостей, и его взгляд вяло блуждал по большой лужайке с разбросанными по ней кустами бересклета, березками и жизнерадостными клумбами с тюльпанами. Он спрашивал себя, почему его так беспокоит мысль о неспособности писать дальше — ведь он и так уже сказал гораздо больше, чем основная масса его собратьев по перу. И он говорил обычно без иносказаний, со всей искренностью, пусть и в романизированной форме, и — по крайней мере, он надеялся на это — достаточно убедительно.

Сегодня он занимал в мировой литературе надежное, устойчивое положение. Поэтому он пытался убедить себя, что все идет к лучшему, что он может остановиться теперь, когда достиг вершины в своем искусстве. Это было несравненно правильнее, чем если бы он постепенно подошел к закату жизни, позволив туману старческого слабоумия ослабить блеск своего творчества.

Он был единственным пассажиром, направлявшимся на Кимон, и на борту космического корабля уже за одно это все носились с ним, как со знаменитостью.

Для того чтобы доставить его к месту назначения, кораблю пришлось сделать крюк в два световых года. Селдону Бишопу казалось, что деньги, которые он заплатил за проезд еще на Земле, не возмещали ущерба и вполовину.

Но капитан не роптал. Он сказал Бишопу, что считает делом чести доставить пассажира на Кимон.

Бизнесмены, летевшие на том же корабле, домогались его общества, платили за выпивку и доверительно рассказывали о перспективах торговли с новооткрытыми солнечными системами.

Но, несмотря на все эти доверительные разговоры, смотрели они на Бишопа с плохо скрываемой завистью и повторяли: «Человек, который разберется в обстановке на Кимоне, сделает большой бизнес».