Дежурство в новогоднюю ночь — не самый лучший способ провести время. Так считал лейтенант Клюев, и он был, разумеется, прав.

— Я с детства подозревал, что ты псих, — сказал он Жарову, когда тот утвердился рядом с ним на переднем сиденье патрульной машины. — Я-то свой Новый год в лотерею выиграл, а ты к чему подвизался?

— Да так… — пробормотал Жаров. — Просто вдруг оказалось, что пойти некуда.

Разве можно объяснить Клюеву, который получил свое праздничное дежурство в результате обычного в подобных случаях жребия, что именно так он и мечтал встретить какой-нибудь Новый год? Не тривиально, не в тесном дружеском кругу — с телевизором, шампанским, лохматой крымской сосенкой, что подавляющее большинство ялтинцев возжигает из-за недостатка средств на привозную елку. Не под речь Президента и бой часов на Майдане, а где-нибудь в поезде, в самолете, в палатке высоко в горах или вот, как сейчас, — в милицейском «жигуленке».

Когда за офицером МУРа закрылась дверь, дед покрутил пальцем у виска и сказал:

— В семье не без таланта.

Это он обо мне. И все поняли, что он имел в виду.

Консилиум состоялся немедленно: вся родня налицо — отец, мама, бабушка. Вот дед не остался: он — генерал, занятой человек. Но с порога объявил:

До нужного нам прудика осталось километра два. Колонну возглавлял микроавтобус, за ним — семь или восемь легковушек. По словам Александра Посохова, главного судьи предстоящих рыболовных соревнований, прудик хоть и был невелик, зато водились в нем золотой карась и приличных размеров карп. Меня больше всего радовала возможность поимки именно золотого карася, ставшего в подмосковных водоемах в последние годы большой редкостью.

Мы с Михой Гофманом на стареньком «жигуленке» тащились последними: он — за рулем, я — с почти допитой бутылочкой пива в руке. Дорога оставляла желать лучшего, но скоро эта тряска должна закончиться; сразу за деревней, которую мы как раз проезжали, начиналось поле, а за ним — лес, на опушке которого, судя по карте, и был наш пруд. Старт соревнований планировался на завтрашнее утро, а сегодня вечером нас ожидал праздник. Нет, никто не обещал отмечать крестины-именины, общую поляну собирались накрыть все вместе, то есть десятка три мужиков, обожающих рыбалку и знающих друг друга сто лет.

Самый край Пояса Ориона. Бархатная тьма ночи, в сравнении с которой земное небо кажется световой феерией. Но мне предстояло отправиться еще дальше, к звезде, которая не входила даже с состав нашей галактики.

Это был всего лишь второй полет на космическом корабле. И первый по служебному заданию. Недалеко, по меркам нашего времени, до планеты 2012, находящейся за краем Пояса Ориона в пятидесяти четырех парсеках. Мгновение для перехода — если бы там находились действующие врата. Но в том-то и дело, что канал тахионной связи оказался разорван — и, как назло, случилось это сразу после того, как на планету, немного обустроенную роботами, прибыла первая группа техников и старателей. Первые проверяли и корректировали состояние терраформированной планеты, а вторые — немедленно принялись за извлечение ее богатств. Время — деньги, сами понимаете. И чем больше времени планета находится в стадии терраформирования, тем быстрее приходится ее разрабатывать. Так и случилось с 2012; возились с ней долго: частые поломки не давали подсоединить ее к системе врат, а едва соединение случилось и техника удалилась за новые горизонты, освобождая свое место людям, неожиданно вышел из строя термоядерный генератор. Починить на месте его не смогли, поэтому послали грузовик с запасным и кое-каким дополнительным или позабытым в спешке оборудованием с планеты 1834, вместе со мной, находившимся там с целью проверки недавно введенных объектов Центра терраформирования планет и составления отчета об изыскании внутренних резервов.

Собственно, это я напросился единственным членом в экспедицию. Мой начальник, получив докладную, только рад был внезапному рвению и не возражал против продления инспекции. Тем более не противились на 1834 — наоборот, рады были спровадить дотошного эксперта. Лететь предстояло месяц; мне предложили улечься спать, но я предпочел не пропустить старт и выход на траекторию — единственное, ради чего и хотелось пережить заново детские воспоминания о первом полете до Нептуна и обратно, — и уложился уже сам, когда того потребовал корабельный вычислитель.

А проснулся через три недели. Под истошное завывание сирены и кроваво-красные огни диспетчерского пульта — ну точь-в-точь как в старинных земных фильмах. Вот только единственный сигнал с бортового вычислителя, транслировавшийся в мой мозг, заставил немедленно сорваться с места и помчаться к спасательной шлюпке. Разгерметизация грузового отсека.

Когда я ворвался в шлюпку и задраил дверь, корабль тряхнуло. Новое предупреждение порадовала еще меньше: «Неполадки в прямоточном тахионном ускорителе». На мои приказы разобраться в обстановке, шлюпка не отреагировала. Ей достаточно было сообщения о резком возмущении поля, возможно, от старой линии перехода. В нее и ударился корабль на скорости в две тысячи световых.