Самое полное и прекрасно изданное собрание сочинений Михаила Ефграфовича Салтыкова — Щедрина, гениального художника и мыслителя, блестящего публициста и литературного критика, талантливого журналиста, одного из самых ярких деятелей русского освободительного движения.
Его дар — явление редчайшее. трудно представить себе классическую русскую литературу без Салтыкова — Щедрина.
Настоящее Собрание сочинений и писем Салтыкова — Щедрина, осуществляется с учетом новейших достижений щедриноведения.
Собрание является наиболее полным из всех существующих и включает в себя все известные в настоящее время произведения писателя, как законченные, так и незавершенные.
В четвертый том вошли рассказы: «Жених», "Смерть Пазухина", «Яшенька», "Характеры", "Глупов и глуповцы" и другие.
ЖЕНИХ
Картина провинциальных нравов
I
Иван Павлыч въезжает в Крутогорск
В 18** году, летом, в девятом часу вечера, к гостинице губернского города Крутогорска подъехал запряженный тройкой тарантас, из которого, кряхтя и ругаясь, вылез коротенький и не старый еще человечек в дорожном пальто, запыленном и вывалявшемся в пуху до крайности. Человечек постоял с минуту на тротуаре, как будто не сознавая, что с ним делается, посмотрел воспаленными от пыли и ветра глазами вдаль, наконец пришел в себя и, пробормотав: «Ах! да ведь мы, кажется, приехали!» — взбежал бегом по лестнице.
Господин этот был не кто иной, как коллежский асессор Иван Павлыч Вологжанин, приехавший в Крутогорск для снискания себе пропитания посредством служебной деятельности, к которой имел несомненное призвание. Расположившись в отведенном ему нумере и спросив самовар и рюмку очищенной, с маленьким кусочком черного хлеба, он немедленно принялся приводить в порядок свои мысли, доведенные до крайнего расстройства многодневною тряскою по испорченной дороге. С этою целью он набил себе трубку, закурил ее и начал ходить мерными шагами по комнате.
«Черт возьми! обстоятельства-то мои тово… порасстроились! именьишко костромское — что в нем? этот город Кострома — только веселая сторона, а путного в нем мало!.. Надо, надо поправить свои обстоятельства!
Хорошо бы теперича схватить прямо место исправника! очень бы недурно! жалованья, за вычетами, около полуторы; ну, откупщик — положим, хоть две, земские лошади — положим, хоть тысячу; ну, с становых там — положим, хоть… а впрочем, чего их жалеть, могут и совсем, канальи, жалованья не брать… следовательно, тоже хоть по тысяче… Ведь этак одних безгрешных доходов больше семи тысяч наберется… Надо, да, надо поправить свои обстоятельства…
И отчего это оно ничего не дает, это костромское именьишко! земля, говорят, глина… важность большая! из глины тоже кирпичи и даже горшки делать можно!.. А не дает! уж пытал я и сам, и усовещивал, ну и другие тоже меры употреблял — один ответ: земля — глина… А надо, надо поправить свои обстоятельства!
II
Первые впечатления
«Крутогорск. 29 мая 18 **.
Не сердись, душа Сыромятников, на мое молчание. Знаю и очень помню, что долг дружбы прежде всего, но молчанию моему были, как здесь говорят, законные причины. Во-первых, я только вчера довел свои дела до той точки, с которой могу уже смотреть на будущее глазами ясными и не отуманенными ложным блеском несбыточных надежд и т. д., а во-вторых, все это время я именно бегал как собака, ибо ты и сам, я думаю, знаешь, как грустно находиться в коже просителя.
Победа, дружище, победа! Помнишь ли ты, как наш латинский учитель рассказывал о каком-то чудаке, который имел привычку говорить: veni, vidi, vici
[1]
(так, кажется? я признаюсь тебе, всю эту гнусную латынь позабыл, и даже mensa
[2]
просклонять не сумею); в то время мне даже не верилось, чтоб мог найтись такой чудак, и теперь пришлось на себе эту поговорку испытать!.. именно, братец, veni, vidi, vici! Но буду рассказывать по порядку.
Первым долгом, по выезде из Северной Пальмиры, я счел отправиться к себе в костромскую деревню и распечь там старосту. Прибавил, разумеется, при этом оброку. Но, признаюсь тебе откровенно, едва ли моя заботливость принесет какую-нибудь пользу, а староста даже прямо объявил мне (представь себе, какой грубиян), что хошь прибавляйте, хошь не прибавляйте, все-таки больше не получите! Однако ж я настоял на своем и прибавил. Но и за всем тем едва ли больше тысячи рублей в год получить придется! Я даже удивляюсь, право, как это у этих скверных мужиков денег нет! ну как, кажется, не найти каких-нибудь ста рублей с тягла (ведь с тягла, mon cher
[3]
) и не заплатить! И между тем нет, да и нет!
А впрочем, entre nous soit dit,
[4]
с другой стороны, если взвесить хорошенько все обстоятельства, так ведь немножко свиньи и мы! Ну, на что мы, например, годны? Всякий хоть что-нибудь да умеет делать, только мы, что называется, ничевым ничего… Ты скажешь, что надо же кому-нибудь и ничего не делать, потому что это поощряет промышленность… может быть, ты и прав! А впрочем, я, кажется, зафилософствовался…
III
Продолжение
Действительно, Иван Павлыч проводил время очень недурно. Во-первых, генерал Голубовицкий, благодаря рекомендательному письму, принял его весьма благосклонно, а во-вторых, и сама генеральша Дарья Михайловна не осталась равнодушною ни к петербургскому фраку, ни к воротничкам à l’enfant нашего героя. Дарья Михайловна была очень милая и очень красивая женщина, которая чувствовала себя совершенно не на месте в крутогорском мире, куда закинула ее судьба. Она все ждала, что придет откуда-нибудь Leone Leoni и наводнит ее существо всеми жгучими наслаждениями бурной, сокрушительной страсти, но Leone Leoni не приходил, и Дарья Михайловна, в ожидании благоприятного случая, проводила время, как могла, в кругу Разбитных, Загржембовичей и Корепановых. Узнавши, что Иван Павлыч из всех искусств наиболее упражнялся в хореографии, она нашла, что он может быть очень полезным членом общества, и потому немедленно посвятила его в тайны губернской жизни и посоветовала отправиться, не теряя времени, с визитами ко всем городским обывателям, у которых встречалась возможность провести время с пользою и удовольствием.
— Из купцов, — прибавила она, — можете съездить только к откупщику Пазухину, который, по приказанию моего мужа, дает очень милые балы.
В одно прекрасное утро, часов этак около одиннадцати, Иван Павлыч был в больших попыхах. У подъезда его ждала пара лошадей, а он, совершенно одетый, то отходил от зеркала, то подходил к нему, все стараясь отыскать то самое выражение лица и ту самую позу à la militaire,
[11]
которые ему так удались, когда он имел честь быть представленным Каролине Карловне.
— Madame, — говорил он, подлетая к зеркалу, — j’ai l’honneur de me présenter… Jean de Wologchanine.
[12]
— Charmée, monsieur,
[13]
— отвечала дама, — je vous prie de prendre place
[14]
(Иван Павлыч говорил за даму тоненьким голосом и грациозным движением указывал самому себе на стул).
IV
Что думала Тисочка?
В продолжение нескольких недель в крутогорских салонах только и было разговору, что о новоприезжем прелестном костромском помещике. На одном из танцевальных вечеров в загородном воксале девицы, ходя вереницами по зале (что, как известно, составляет несомненный признак supreme bon genre
[43]
), держали между собой продолжительное и весьма серьезное совещание, предметом которого был не кто иной, как Иван Павлыч. Сравнивали было его с Разбитным, но оказалось, что Леонид Сергеич стал, в последнее время, чересчур много позволять себе, садился публично на стул верхом, а Аглиньку Размановскую однажды назвал при всех скверной девчонкой. Сравнивали и с мсьё Семионовичем, но последний приводил в отчаянье своею медвежьею неуклюжестью, имел привычку начинать всякий танец не иначе как от печки, причем как-то несносно пыхтел и без милосердия наступал на ноги дамам. Сравнивали даже с Корепановым, но при одном имени Корепанова девицам делалось холодно, потому что этот достойный молодой человек, дав, вероятно, обет целомудрия, откровенно высказывал глубочайшее презрение к девицам. Решено было, что и Разбитной, и Семионович, и Корепанов — мовешки, а Иван Павлыч — душка и жолишка.
— Тисочка! ах, посмотри, ma chère, как он глядит на тебя! — сказала Клеопатренька Размановская Феоктисте Порфирьевне Порфирьевой.
— Ах, ma chère, он умоляет! — прервала, в свою очередь, Аглинька.
Но Тисочка, слушая эти слова, не поднимала даже своей румяной и кругленькой головки, а только улыбалась. Вообще это была девочка совершенно кругленькая и чрезвычайно своеобразная; никогда ни перед кем не высказывала она своих чувств, ходила, как уточка, с перевальцем, глаза опускала вниз и руками болтала во все стороны, как попало. Подруги называли ее иногда «скрытницей», иногда «кубариком», а чаще всего «добрым малым», потому что, какая бы ни была задумана девицами затея, Тисочка беспрекословно шла за общим движением, и хотя не принимала ни в чем живого участия, но ни от чего и не отказывалась. По-видимому, она была совершенно равнодушна ко всему происходившему вокруг нее; даже в танцах, которым провинциальные девицы предаются с самозабвением, вела себя как-то неуклюже и вяло, и на все смешные и острые замечания любезнейших крутогорских кавалеров отвечала однообразною и бесцветною улыбкою. Но об чем же задумывалась она, об чем мечтала в то время, когда руки ее болтались во все стороны?
Может быть, прочитав поутру в газетах прейскурант разным comestibles,
V
Что думал Иван Павлыч?
Иван Павлыч, с своей стороны, видя Тисочку в постоянно интимной беседе с самой собою, не осмеливался разрушать нескромным словом ее счастливую безмятежность, но, стоя где-нибудь в стороне, врезывался в нее и вещественным и умственным оком с такою силою, что если в ней была хоть капля восприимчивости, то она должна была содрогаться и трепетать под влиянием электрического тока, исходящего от ее обожателя. Но она не только не содрогалась и не трепетала, но, напротив того, продолжала беззаботно перекатывать из угла в угол свое кругленькое тельце, беспощадно задевая руками за столы, за колонны и даже за живых людей. Иван Павлыч не огорчается этим; он справедливо находит, что, с одной стороны, это хорошо, потому что бабенка, стало быть, выйдет смирная, а с смирною «не только можно, но даже и очень можно поправить свои обстоятельства». При этом и его воображение, в свою очередь, разыгрывается. Представляется ему, будто сидит он дома, совершенно одетый и готовый к венцу, и вдруг приезжает невестин шафер и возвещает, что Тисочка не только готова, но даже, изменив природной меланхолии, нетерпеливо ждет той минуты, которая соединит ее с возлюбленным женихом.
— А как же, у нас было условие… — робко заговаривает Иван Павлыч.
— Порфирий Петрович предвидел ваш вопрос, — возражает шафер и, сделав благородный жест рукой, выкидывает на стол пачку билетов с награвированными на них птицами, кормящими детей своими собственными внутренностями.
Свадебный поезд трогается…
Потом представляется ему, как он живет с молодой женой в доме ее добрых и простодушных родителей, какой он почтительный сын, как он, вставши поутру, спешит пожелать доброго дня papa и maman, причем целует у них ручки, а Порфирий Петрович, глядя на него умиленными глазами, думает в это время: «Да, в этом зяте я не ошибся; надобно, за его почтительность, упомянуть об нем в завещании!»
СМЕРТЬ ПАЗУХИНА
Комедия в 4-х действиях
ДЕЙСТВИЕ I
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Прокофий Иваныч Пазухин, купеческий сын, 55 лет.
Мавра Григорьевна, второбрачная его жена, 20 лет.
Василиса Парфентьевна, мать ее, 50 лет; придерживается старых обычаев.
Отставной генерал Андрей Николаич Лобастов, 60 лет, друг старого Пазухина, отца Прокофия Иваныча; происхождением из сдаточных.
СЦЕНА I
Небогатая комната в доме Прокофья Пазухина. С боков и посреди сцены двери. У стены диван и несколько стульев базарной работы; перед диваном стол, накрытый ярославскою скатертью; на столе закуска и вино в бутылке. Василиса Парфентьевна, Мавра Григорьевна и Велегласный. Василиса Парфентьевна одета в темно-синий сарафан, сверху которого накинут кафтан такого же цвета; на голове у ней черный миткалевый платок, заколотый булавкой у подбородка; Мавра Григорьевна в цветном сарафане и в черной плисовой душегрейке; на голове у ней так называемая «головка»; Велегласный одет в черную суконную сибирку старинного покроя с вырезкой на груди и с медными дутыми пуговицами по одной стороне вырезки и петлями по другой, сапоги большие.
Велегласный (держит в руках замасленную рукопись и читает). «Мужие имут носити одеяние коротко, выше колену, и штаны натянуты, жены же будут иметь образ бесовский, главы непокровенны имущи, и на главах имут носити рога скотские и змиины, уподобяся бесу… И тогда будет пришествие антихристово…»
Мавра Григорьевна. Господи! страсти какие!
Василиса Парфентьевна. Да никак уж это и сбывается, Никола Осипыч?
Велегласный. Сбывается, сударыня, сбывается… (Продолжая чтение.) «И возлюбят людие несытое лакомство, безмерное питие от травы листвия идоложертвенного, кропленного змеиным жиром; от Китян сие будет покупаемо обменою на товары, на осквернение християнских душ… и тогда будет пришествие антихристово…»
СЦЕНА II
Те же и Баев (старик, не помнящий своих лет, поросший мохом и согнутый, одет в синий кафтан, в руках держит толстый березовый сук, на который и опирается).
Баев (сиплым голосом). Здравствуй, матушка Василиса Парфентьевна! как можется?
Василиса Парфентьевна. Слава богу, старина; ты как?
Баев. А мне чего сделается? я еще старик здоровенный… живу, сударыня, живу… Только уж словно и жить-то надоело… (Садится на стул и кашляет.)
Мавра Григорьевна. Водочки, что ли, поднести?
СЦЕНА III
Те же и Прокофий Иваныч (среднего роста, совершенно седой, одет в синий кафтан, носит бороду и острижен по-русски. Входит взволнованный и молча опускается на стул).
Прокофий Иваныч. Что ж это будет? что ж это будет? Господи! Родитель на глаза к себе не пущает, сын при всем народе обзывает непристойно… куда ж бежать-то!
Василиса Парфентьевна. Разве случилось что, Прокофий Иваныч?
Прокофий Иваныч (не слушая ее). Кабы не деньги! Господи, кабы не деньги!.. «Ты, говорит, долго ли нас страмить-то будешь?» И это ведь сын родной говорит!.. а как от денег отступишься?
Баев. А ты бы его, сударь, жезлом маленько поучил!
СЦЕНА IV
Те же и Лобастов. Лобастов небольшой человек, очень плотный и склонный к параличу; лицо красное, точно с морозу; пьет и закусывает наскоро, но прежде нежели положит кусок в рот, дует на него. Он очень жив в своих движениях и редко стоит на месте. В поношенном фраке. При входе его все встают.
Лобастов. Хлеб да соль, Прокофий Иваныч! Ехал вот мимо: думаю, нельзя же милого дружка не проведать!.. Поцелуемся, брат!
Целуются.
Прокофий Иваныч. Милости просим, ваше превосходительство!
Лобастов (подходит к закуске). А! и закуска на столе! Что ж, это дело подходящее! Да уж для меня-то, брат, ты водочки вели принести; я, брат, ведь не ученый, меня виноградные эти вина только с толку сбивают! Вот и Прохорыч заодно выпьет!
ДЕЙСТВИЕ II
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Фурначев, статский советник, 55 лет.
Настасья Ивановна, жена его, 30 лет.
Прокофий Иваныч.
Лобастов.
СЦЕНА I
Театр представляет кабинет статского советника Фурначева. Посреди сцены большой письменный стол, на котором во множестве лежат дела и бумаги. По стенам несколько кресел, а налево от зрителей диван; мебель обита драдедамом; в одном углу шкаф, в котором расставлены: Свод законов и несколько других книг. В средине комнаты дверь. Семен Семеныч, одетый в халат, сидит за письменным столом, углубившись в чтение «Московских ведомостей». Фурначев принадлежит к разряду тех людей, которых называют солидными; он большого роста, с приличным чину брюшком, ходит прямо, говорит медленно и с достоинством; манеры и движения имеет начальственные.
Фурначев (прерывая чтение). Итак, в настоящем году следует ожидать кометы! Любопытно бы, однако ж, знать, что предвещает это знамение природы? Гм… Комета, сказывают, будет необыкновенная, с чрезвычайным хвостом… Стало быть, хвостом этим и землю задеть может… странно! что ж тогда предположения человеческие? Иной копит богатства вещественные, другой богатства душевные, один плачет, другой смеется… бьются, режутся, проливают кровь, разрушают города и вновь созидают… и вот! Иной философ утверждает, что мир — вода, другой, что мир — огонь, и что же из всего этого вышло? Только та одна истина, что человеческому мышлению предел положен! Однако эта комета неспросту… что-то будет? Если война будет, то, должно быть, кровопролитная, потому что и комета необыкновенная… Во всяком случае, рекрутский набор будет… (Вздыхает.) Мудры дела твоя, господи! так-то вот все дела человеческие на практике к одному концу приводятся: там, в небесных сферах комета совершает течение, на концах земли кровь проливается, а в Крутогорске это просто-напросто рекрутский набор означает!
Слышен стук в дверь.
Кто там?
Голос за дверью. Это я, душенька.
СЦЕНА II
Фурначев и Фурначева (дама еще не старая и очень полная; одета по-домашнему в распашной капот).
Настасья Ивановна. Я, душечка, к тебе.
Фурначев. Что ж, милости просим, сударыня.
Настасья Ивановна. Я, душечка, думала, что ты заперся и деньги считаешь.
Фурначев (с скрытою досадой). Рассудительный человек никогда таким вздором не занимается, потому что во всякое время положение своих дел знает… Рассудительный человек досуги свои посвящает умственной беседе с отсутствующими. (Указывает на «Московские ведомости».)
СЦЕНА III
Те же и Живоедова (одета в распашной капот, набелена и нарумянена; роста видного и корпусом плотная).
Живоедова. А я, Настасья Ивановна, к вам. Давеча супруг-то сказал, что неможется вам…
Целуются.
Настасья Ивановна. Под ложечкой что-то…
Фурначев. Уж чего под ложечкой! (Живоедовой.) Вчера, сударыня, так накушалась, что даже дыханье ночью-то остановилось!
СЦЕНА IV
Те же, кроме Настасьи Ивановны
Фурначев (притворяя плотно дверь). Мне с вами, Анна Петровна, по душе побеседовать надо.
Живоедова. Что ж, Семен Семеныч, извольте беседовать.
Фурначев (вполголоса). Я, сударыня, думаю, нельзя ли тово… (Идет снова к двери и, посмотрев, нет ли кого за нею, возвращается.) Насчет этого мы, кажется, оба согласны, что на духовную надежды мало; ведь в его мнении что духовную написать, что умереть, все один сюжет-с; стало быть, того не миновать, что не нынче, так завтра все Прокофыо Иванычу достанется…
Живоедова. Это, сударь, по всему видимо, что к тому дело клонит.
ДЕЙСТВИЕ III
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Иван Прокофьич Пазухин, 75 лет, купец первой гильдии и потомственный почетный гражданин, занимающийся откупами и подрядами.
Прокофий Иваныч.
Фурначев.
Лобастов.
СЦЕНА I
Довольно обширная гостиная в доме старого Пазухина. В средине комнаты и направо от зрителя двери; налево три окна. В глубине сцены, по обеим сторонам дверей, диваны с стоящими перед ними круглыми столами; по стенам и по бокам диванов расставлены кресла и стулья, обитые малиновым штофом; вообще убранство комнаты свидетельствует, что хозяин дома человек богатый. Утро. На одном из столой поставлена закуска.
Живоедова и Лобастов.
Лобастов (закусывая). Какой же это, сударыня, слепочек?
Живоедова. Да вот с ключика или с замка, который у сундука-то… Так я, говорит, по образу и по подобию другой ключик такой закажу, а как начнет старик-то кончаться, так вы, мол, мне тихим манером весть дайте…
Лобастов. А я, дескать, приду, ключиком сундучок отопру да что следует оттуда и повыну…
СЦЕНА II
Лобастов (один). Так ты меня, сиволап Прокопка, надуть хотел! с Семеном снюхаться вздумал! Так вот бог-то и наказал тебя; теперь посмотрим, кто кого обведет! Однако надо действовать осторожно: пускай Семен же и обличает его перед отцом… Ну, теперича, кажется, не отвертишься ты от меня, Гаврило Прокофьич! Нет, брат, как зубы-то на полку положить придется, так поневоле караул закричишь да к нам прощенья просить придешь!.. Эх, Леночка! все для тебя, сударыня, на старости лет работаю!
СЦЕНА III
Лобастов и Живоедова; через несколько времени является Живновский.
Живоедова. Сейчас выедет…
Лобастов. Ну, что он сегодня, как?
Живоедова. Весел, сударь, радошен…
Живновский (показываясь в дверях). Я, почтеннейшая благодетельница, на минуточку…
СЦЕНА IV
Те же и Иван Прокофьич.
Лобастов. Здравствуй, брат, Иван Прокофьич! Каково, сударь, спал? веселые ли сны во сне видел?
Иван Прокофьич (слабым голосом). Плохо, Андрей Николаич, только провалялся с боку на бок. Теперь еще как будто поотлегло, а вчерась с вечеру да сегодня утром даже словно как в тумане был.
Живновский. Полноте, благодетель, еще поживете. Вот мы вам здоровья пожелаем. (Подходит к закуске и пьет.)
Иван Прокофьич. Ничего, братец, даже не чувствую. Давеча и Аннушку не узнал.
ДЕЙСТВИЕ IV
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Прокофий Иваныч.
Лобастов.
Фурначев.
Живновский.
СЦЕНА I
После III действия прошло около недели. Театр представляет небольшую комнату в доме старика Пазухина. Посреди сцены круглый стол, на котором слепо горит сальная свечка. Вход из глубины сцены; направо дверь в спальную Ивана Прокофьича, налево две двери, из которых одна, ближайшая к задней декорации, ведет в каморку Живоедовой, другая в чулан. Поздний вечер. При открытии занавеса на стенных часах бьет девять. Из средней двери выходят Прокофий Иваныч, Баев, Живновский и Праздников. Последний без речей и несколько навеселе. По временам, однако ж, мычит что-то непонятное.
Баев (осторожно ступая). Вы, государи мои, тише. Сейчас, пожалуй, и Живоедиха нахлынет.
Прокофий Иваныч. А ну как да он не умрет, Прохорыч, да найдут нас в чулане?
Баев. Умрет, сударь, умрет. Это я беспременно знаю. Живоедиха уж и Маврушку к Андрею Николаичу спосылала, да спасибо та мне-ка шепнула, а я и велел ей по тебя сходить.
Живновский. Что умрет — это уж будьте покойны… я тому удивляюсь, как он о сю пору духа еше не испустил… крепкий старик!
СЦЕНА II
Баев и Живоедова.
Живоедова. Ты как сюда пришел?
Баев. Посмотреть пришел, барина своего проведать пришел… что ж, это не грех, чай!
Живоедова. Много вас тут калек да нищих шатается; только мешают, прости господи!
Баев. Что ж ты, Анна Петровна, нищим меня обзываешь! Вестимо, верой и правдой служил, так и нет ничего… ведь это не грех же, сударыня!
СЦЕНА III
Живоедова одна.
Живоедова. Помер! Глянула я давеча в сундук, а там билетов, билетов-то… ужасти! Вот и взяла бы, да куда я с ними денусь? Все равно обыскивать станут, только воровкой еще назовут… Да где еще и деньги-то по ним получать? Конечно, кабы мужское мое дело было, взял бы, наплевал на всех, да и поехал прямо в казну: «Пожалуйте, мол, по билетам денежки», а то к кому я с женскою своею простотой пойду? Еще спросят, пожалуй: где билеты взяла, или вот озорник какой-нибудь привяжется: «Дай, мол, скажет, голубушка, билетики посмотреть!», возьмет да и убежит с ними! Да и грамоте я не бойко умею… вот родители-то каковы были! купцу на грех продать ничего не значит, а грамоте научить — не стало ума! Хоть бы разнес, что ли, с ними господь поскорей.
СЦЕНА IV
Живоедова иЛобастов (приближается на цыпочках; во время сцены дверь из чулана несколько отворяется, и оттуда выглядывает Прокофий Иваныч).
Лобастов. Скончался, сударыня?
Живоедова. Скончался, сударь! Так вот перед вечером спросил, голубчик, покушать, я бульончику подала, он ничего, выпил, да, выпимши-то, вздохнул: «Ой, говорит, Аннушка, словно я умирать хочу!» Я, знаешь, к нему: «Христос, мол, с тобой, Иван Прокофьич!», ан он уж и помер! (Плачет.)
Лобастов. Царство небесное, сударыня! Он мухе зла не сделал, сударыня!
Живоедова. Уж какое зло! У него, вот я как тебе, Андрей Николаич, скажу, даже мысли злой в голове никогда не бывало! Все, бывало, думает, как бы облагодетельствовать или добро сотворить… «Аннушка! — говорит, бывало, мне, — не об тленном богатстве, а об душе своей надобно в этом свете думать! вынь, говорит, гривенничек из лишка нищему брату подать!» Самый, то есть, убогий человек был!
