Большой дом за высоким кирпичным забором, увенчанным короткой пикообразной решеткой, располагался недалеко от центра Гудермеса. В центре города давно уже наступили спокойные времена, и даже ночью можно было выходить гулять без опасения нарваться на неприятность. Вообще-то нарваться можно было и сейчас, но значительно реже, чем какой-то год назад... Обычно все металлические, украшенные сварными узорами калитки в таких домах даже днем закрываются постоянно изнутри. Английский принцип: мой дом – моя крепость, стал в современной Чечне насущной необходимостью. Но в этот вечер, даже при наступившей темноте, калитка оставалась открытой, и несколько человек, пользуясь низкой облачностью и тем, что даже луна через тучи не просвечивала, а фонарей на улицах давно уже не держали, приходили по одному с разных концов улицы, и, непременно оглянувшись – не наблюдает ли кто за ними, торопливо заходили во двор.

Их встречал человек, памятником застывший на высоком крыльце, и только кивал в ответ на молчаливое приветствие. Любых звуков и слов, даже произнесенных шепотом, старательно избегали все...

В угловой комнате за плотно задернутыми шторами на окне, выходящем в сад, сидел человек в черном головном платке. Стол перед ним был пуст и застлан чистой белой скатертью. Только на стуле рядом лежала тетрадь с нотами, написанными небрежно и второпях, будто бы на колене. Но человек в черном головном платке к нотам не обращал взгляда, словно забыл о них.

В дверь постучали.

В полуофициальном офисе московского подсектора Интерпола по борьбе с терроризмом, не входящего в НЦБ

[2]

, но по необходимости с коллегами тесно сотрудничающего, в этот вечер было шумно и многолюдно. Руководитель подсектора Александр Игоревич Басаргин вынужден был даже стулья принести из своей квартиры, расположенной на той же лестничной площадке. Так задумывалось первоначально, когда подсектор только создавался, что офис не афиширует свою деятельность и, по вполне понятным конспиративным причинам, находится на полулегальном положении. Потому для удобства его и базировали не на основе НЦБ и не на средства МВД России, а в специально купленной для этого квартире на средства самого Интерпола. Основа финансирования подсектора предусматривала естественную самостоятельность в действиях. Но в условиях современной России, даже при том, что возглавил подсектор бывший сотрудник ФСБ, а личный состав почти полностью формировался из бывших офицеров спецназа ГРУ, полная самостоятельность оказалась невозможной. И интерполовцам пришлось сразу же «рассекретиться», вступая в тесный контакт с антитеррористическим подразделением ФСБ России «Альфа» и, при необходимости, с органами МВД и спецназа ГРУ, в антитеррористических мероприятиях, особенно связанных с Чечней, как правило, задействованных. А основная часть операций Чечни так или иначе касалась.

Подсектор планировался как небольшое структурное подразделение, мобильное, оснащенное новейшей техникой и больше способное делать анализ и информировать соответствующие силовые структуры, чем проводить самостоятельные операции. В действительности участие в операциях стало явлением естественным и часто просто необходимым. Со временем сотрудников появилось много, и в офисе стало уже тесно. И уже поднимался вопрос о новом офисе, способном обеспечить нужды сильного подразделения Интерпола. А теперь, кажется, намечается тенденция к созданию еще большей тесноты. О привлечении к работе трех опытных специалистов-боевиков, офицеров спецназа ГРУ полковника Игоря Алексеевича Согрина, подполковника Анатолия Сохно и подполковника Александра Афанасьева по прозвищу Кордебалет, которые по возрасту уже обязаны были расстаться с армией и отправиться на пенсию, хотя по физическим кондициям в состоянии были дать фору многим молодым офицерам, говорили давно. С этой отдельной мобильной офицерской группой антитеррористический подсектор Интерпола плотно работал много раз, все сотрудники знали спецназовцев еще по прошлой своей службе, и вопрос стоял только о том, когда командование спецназа ГРУ решит вопрос с отставкой.

Вопрос, кажется, решился окончательно. Осталось только документы оформить. А это дело хлопотное и долгое. Особенно – долгое, потому что каждую справку в пять строчек чиновники готовят несколько дней и устают так, что поторопить их невозможно. И пока оформление тянулось, спецназовцы – еще не отставные официально! – все же переоделись в гражданскую одежду, сидящую на них не слишком привычно, и проводили время в офисе Интерпола, где им предстояло вскоре работать. Об этом говорили уже как о вопросе решенном, поскольку штаб-квартира Интерпола в Лионе дала согласие на расширение штата такими опытными офицерами, хотя, как передали Басаргину, не всем и в Лионе нравилось, что подсектор из аналитическо-следственного превращается, по сути дела, в сильную боевую единицу. Впрочем, не объявленные так официально боевые единицы Интерполу тоже были необходимы, и потому возражения не возымели эффекта...

А множество проведенных ранее мероприятий и операций силового значения и при этом международного уровня показали даже необходимость существования такого подразделения.

Десять человек молча выстроились одной шеренгой посреди поляны. Все в возрасте, который для действующих боевиков становится уже обузой. Они сами еще не знали, что им предстоит, и потому слегка волновались из-за необычности ситуации. Юрка Шкурник вместе с Джабраилом, которого в здешних местах знали все не только по военному, но и по довоенному времени, когда он только изредка появлялся в родных краях, но появлялся со славой, прошли перед строем в одну и в другую сторону. Вроде бы присматривались в темноте. Хотя присмотреться было трудно. Луна упорно пряталась за тучами, и ночь казалась почти непроглядной. Тем не менее Шкурник видел и даже чувствовал, с каким трепетом ждет строй слов Джабраила. Его личных слов они, его бойцы, никогда так не ждали, и оттого раздражение и на Джабраила, и на этих ублюдков возрастало.

– Документы у всех забрал? – спросил Джабраил.

– Забрал... – с усмешкой кивнул Юрка Шкурник. – Только зачем им документы, если они смертники...

Говорил он громко, с каким-то злорадством, и слова эти услышали все. По строю прошло легкое беспокойное шевеление, но вопрос задать никто не решился, потому что Юрка Шкурник на руку всегда был скор. Умением выстрелить первым он и достиг своего нынешнего положения. Но когда другие нашли из такого же положения выход, Шкурнику такой выход не представился. И из-за этого он тоже порой нервничал, от отчаяния называя себя последним борцом за независимую Ичкерию. Хотя того же Джабраила уважали в горах и лесах несравненно больше, чем последнего борца. Уважения и поклонения Шкурнику всегда хотелось и всегда не хватало. Так и сейчас. Все знали, что последний борец просто оказался никому не нужным там, куда перебрались другие, которые не только стрелять умеют, но и головой думают. Однако Табиб мечтал все-таки денег подкопить и перебраться сначала в Грузию, где мог бы сгодиться спецслужбам для борьбы с абхазами или осетинами, а потом, заработав дополнительно, и в Турцию, где к единоверцам относятся снисходительно и не всегда сообщают в полицию, если появляется новый человек с темным прошлым.

– Что, смертники, жить-то хотите? – Юрка Шкурник зычно захохотал, пытаясь издевательством заглушить жгущую душу зависть.

Джабраил Алхазуров сидел дома у Ахмата, пока тот чувствовал себя героем в горотделе милиции, и с печалью в глазах листал свои старые нотные тетради, которые берег и возил с собой повсюду, куда бы судьба его ни забрасывала. Именно их он считал главной ценностью своей жизни, именно они показывали ему, чем он был когда-то. Он не открывал эти тетради уже много лет. Просто возил с собой, но не открывал умышленно, не желая совмещать настоящее с прошлым, потому что они несовместимы. Теперь не выдержал, открыл – место, наверное, сказалось, близость к родному дому. И расслабился... Непростительно расслабился... Теперь и руки очень просились к инструменту, но об инструменте пока следовало забыть, как о какой-то несбыточной мечте. Во-первых, в доме капитана милиции такого предмета и быть не может, потому что Ахмату в детстве медведь на ухо наступил, во-вторых, как только соседи услышат звуки музыки, они сразу заподозрят неладное. Ни к чему подвергать себя и Ахмата вместе с семьей излишнему риску. Можно просто сидеть, читать ноты и слушать свою музыку. Так Джабраил и делал, и пальцы сами собой пробегали по краю стола, словно клавиши искали. Это было больное, мучительное, но сладкое состояние. И ничего страшного, что стол был круглым, а клавиатура никогда такой не бывает. Даже с закрытыми глазами Джабраил представлял себе каждую октаву, каждую клавишу инструмента, и по-настоящему слышал ушами то, что было у него самого в душе. Джабраилу казалось, что он в состоянии написать нечто гениальное. Ему не однажды уже приходила в голову такая мысль, но сейчас, когда перед ним открывается перспектива большой самостоятельной операции, он не только в ней свою силу чувствовал, но чувствовал ее и в творении музыки. Пусть пока только в мысленном творении. Придет время, все изменится... Он обязательно напишет что-то такое, что будет отражать все его внутреннее состояние, весь тот трепет, страх, отчаяние и жажду подвига, что переплелись в сердце в тугие неразрывные узлы... И обязательно начало должно быть сопряжено с плачем, и конец тоже должен быть таким же. Джабраил видел это, как первоначальный плач своего народа, органично перерастающий в гнев и вызывающий чужой плач... Нечто подобное... Нечто подобное – но в музыке... Потому что музыка – это тоже частица жизни...

Счастливый и довольный не только удачным началом операции, но и возможным началом своего карьерного роста, Ахмат вразвалочку вошел во двор, приветливо, хотя и с привычной опаской, потрепал по загривку Алана, не подавшего голос на шаги с улицы, потому что походку хозяина узнавал издалека, и увидел свет в окне угловой комнаты. Тихо, чтобы не скрипнул камушек под ногой, он прошел к окну и встал на цыпочки, чтобы заглянуть за стекло. Штора была опущена, но в уголке оставалась щель, и Ахмат увидел Джабраила, сидящего с закрытыми глазами и в непонятном ритме перебирающего пальцами по краю стола. Ахмат понял, что его бывший командир – хотя почему бывший, он и сейчас его командир! – Джабраил музицирует на столе, за неимением инструмента под рукой. И решил не беспокоить его и не входить в дом, потому что скрипучие половицы обязательно выдадут его, а мешать не хотелось, да и вообще самому Ахмату лучше было бы побыть одному и помечтать. Помечтать и подумать ему было о чем... И мысли, занявшие голову сейчас, не впервые появились в сознании. Уже много раз Ахмат думал о том, насколько приятнее вот эта его, нынешняя жизнь той, что осталась позади, у лесных костров. Уважаемый и авторитетный, значимый человек, которому вдобавок ко всему добавляют звездочку... Вернее, обещают поменять четыре маленькие на одну большую. А это значит, что и дальнейший карьерный рост возможен. Капитанов много, капитанов не замечают. А майор – это уже старший офицер. И стоит ли все это менять на неверную судьбу изгоя? И готов ли сам Ахмат к этому? Скажет сейчас Джабраил – бросай все, бросай дом, службу, бросай семью и уходи вместе со мной. А ведь он так сказать может. Уйдет Ахмат? Нет, не уйдет. Тогда зачем он рискует, зачем он время от времени выходит в темноте из дома вместе с другими людьми Джабраила, зачем выставляет на дороге фугасы? Ведь так легко потерять все, что есть сейчас... Маленькая ошибка, и опять бежать в лес, становиться преследуемым волком... А волкодавов вокруг множество... Чего ради?

Пока ситуация такая, что удается ловко варьировать, избегая крутых поворотов, между делами Джабраила и службой. И даже одно, как сегодня, другому помогает... Но не век же это будет длиться... Когда-нибудь настанет конец... И как он, этот конец, подкрадется? Тот, кто подкрадывается, всегда старается до поры до времени оставаться незаметным... Да мало ли в жизни случайностей... Вот даже такой вариант взять... К хромому Александэру постоянно приносят домой то неразорвавшиеся снаряды, то мины, то еще что-нибудь... Александэр любит работать в одиночестве, в тишине и покое – дома, в плохо освещаемом бетонном подвале... Он большой специалист по взрывным устройствам. Самые невероятные, самые хитрые взрывные устройства придумывает. Его мину-ловушку могут только собаки по запаху обнаружить. Люди – никогда... Но у человека, постоянно работающего со взрывчатыми веществами, руки, кожа, волосы пропитываются характерным запахом. И этот запах невозможно убрать мылом. Он, наверное, и в кровь впитывается... Недавно Ахмат был на профессиональной учебе, и перед ними выступал криминолог-одеролог

А чувствовать себя майором приятно. Пусть начальник горотдела только пообещал майорские звездочки. Все равно приятно. Майора уважают, конечно, не как капитана. И должность у майора будет другая. Подыщут что-нибудь подходящее. Город большой. Может, даже какой-то райотдел в подчинение дадут. Там уже – власть. Не всю же жизнь в чьем-то подчинении ходить. И самому чувство власти испытать хочется.

– Есть какие-то соображения? – спросил Басаргин, когда все ознакомились с текстом, присланным из Лиона. – Начнем с главных знатоков «чеченского вопроса»... Итак, мы слушаем наших славных представителей армии, пока они еще представляют ее и не стали полностью представителями международных ментов...

Александр Игоревич во время размышлений и анализа ситуации любил медленно ходить по кабинету от двери до окна. Во время таких «прогулок», как сам он утверждал, лучше думается благодаря идеомоторному акту. Сейчас в кабинете было тесно. Тем не менее прогулку он уже начал, с единственным отступлением от обычных правил – пришлось слегка лавировать между стульями, но это не слишком ему мешало.

– Нового мало. – Подполковник Сохно первым высказал мнение знатоков «чеченского вопроса», полагая, что такой термин вполне заслужен, поскольку группа полковника Согрина несколько последних лет, исключая небольшие перерывы, проводила именно там. – Начнем с самого главного. Боевики, сложившие оружие, оружия, как правило, не складывают. Видели бы вы, что за оружие они сдают. Автоматы, из которых никто стрелять не решится, потому что там весь затвор ржавчиной проеден. И остальное такое же, даже ножи. Бывают, правда, исключения, но чаще боевое оружие они прячут.

– Думаю, в большинстве просто на всякий случай, – добавил полковник Согрин, на котором в отличие от Сохно гражданский костюм сидел вполне сносно. – Они приходят на «сдачу», потому что им самим воевать надоело и чувствуют уже, что толку от их войны мало... Может быть, даже не так... Так только говорят, а в подсознании сидит другое... Не толку от войны мало, а их война стала слишком опасной для них самих... Они по-настоящему сдаются... Но, если будет новая большая война, готовы на нее пойти со спрятанным оружием... Вот и все... Однако вопрос оружия вовсе не главный. Тут еще один вопрос есть, и очень существенный...

– Какой – я думаю, понимаю, – сказал Басаргин.

После расставания с Джабраилом Юрка Шкурник начал глазом косить сильнее, что случалось с ним в моменты особого возбуждения, и не поспешил покинуть место встречи, задумавшись надолго. Нехорошие чувства бродили в душе у Шкурника. Да, Джабраил расплатился сполна, больше чем вдвое сократив численность отряда Табиба, и Табиб даже пересчитывать деньги не стал, потому что это не единичные шкуры крупного рогатого скота – денег много, а сбиться легко. Да и верить Джабраилу можно, он не слывет обманщиком. Но больно задело Табиба другое. Рассчитываясь, Джабраил вытаскивал пачки из своего вещмешка по одной. И не смотрел, что за пачка. Значит, во всех пачках были стодолларовые купюры. Но, насколько смог Шкурник определить, в вещмешке осталось по крайней мере в два раза больше, нежели Джабраил передал ему. Может быть, даже и в три раза, хотя зависть всегда имеет способность увеличивать чужие капиталы.

Проявить свою реакцию Юрка сразу не решился. Да и не сработала эта реакция. Он всегда был не слишком быстр на решения, если дело не касалось необходимости выстрелить первым. Тогда что-то в голове щелкало, и он стрелял. В другой обстановке скоростные умственные процессы Шкурнику всегда давались с трудом, и он любил подумать, прежде чем что-то сделать. Только когда Джабраил удалился и какие-то страхующие фигуры присоединились к нему в темноте, Юрка Шкурник понял, что он упустил возможность сразу разбогатеть настолько, что мог бы позволить себе уже сегодня убраться из Чечни подальше и навсегда. Бросил бы всех, взял бы с собой только пару самых верных, самых надежных людей, которые за него готовы головы положить, и убрался – в Турцию, в Эмираты, в Пакистан, в Малайзию, даже в Южную Америку... Везде чеченцы уже есть. Лишь бы подальше. Там с этими деньгами прожить можно спокойно и себя не утруждая. Только свидетелей оставлять нельзя, потому что кара настигает того, кто свидетелей оставляет...

Но сейчас не вернуть ситуацию – Джабраил ушел и деньги унес. И теперь уже до этих денег добраться трудно.

Нет... Не так все-таки вопрос надо ставить... Трудно или невозможно? Это необходимо сразу определить, чтобы не ломать зря колья о чужие головы и свою не подставлять. Скорее всего, возможно... А что касается трудностей, то их Табиб не боялся.

Он поднял голову и протяжно завыл волком. Юрка Шкурник с детства умел здорово волку подражать – пугал взрослых в своем селе, заставлял их с ружьями на улицу выбегать, и даже собак в заблуждение вводил – заставлял выть и беситься от ярости. А теперь этот звук стал основным сигналом в его отряде. Теперь все посты соберутся к нему. Нечего уже стоять по окраинам поляны и страховать, когда Джабраил ушел.

Полковник Мочилов приехал в офис антитеррористического подсектора Интерпола даже первым, так торопился опередить генерала Астахова и узнать, о чем пойдет речь, чтобы самому подготовиться и принять какую-то определенную линию поведения. Впрочем, о чем речь пойдет, ему уже сообщили по телефону, и Мочилов прихватил с собой диск с базой данных на боевиков, обосновавшихся в районе Гудермеса. Именно там базировался отряд Джабраила Алхазурова, когда такой существовал. И заодно взял из картотеки ГРУ данные на самого Джабраила, хотя полковник Согрин его об этом и не просил. Мало ли, сгодится...

Юрий Петрович уже знал, что его вчерашние подчиненные, да и, по сути дела, даже сегодняшние, поскольку приказ об отставке еще подписан не был, уже определились с местом будущей службы, которую Юрий Петрович, как человек сугубо военный, не хотел называть просто и буднично – работой. И даже знал, что получать они будут в абсолютных числах точно такую же зарплату, только уже числа эти будут соотноситься не с рублями, а с евро. И даже слегка завидовал такому пенсионному повышению, сам будучи не против через несколько лет присоединиться к коллективу, с которым давно знаком. Более того, горел желанием помочь потенциальным новым членам этого коллектива и показать, что спецназовцы стоят много не только благодаря личностным качествам, что тоже немаловажно, но и благодаря своим связям со Службой и возможности получать дополнительную информацию тогда, когда добыть ее другим путем возможным не представляется.

Поскольку вызвал Мочилова полковник Согрин, сам Игорь Алексеевич и протянул Мочилову уже подготовленный для него материал.

– Ознакомься, Юрий Петрович. Хотя нового ты здесь не увидишь, тем не менее есть смысл уже начинать оперативную разработку.

Юрий Петрович, слегка стесняясь, достал очки. Он не любил на людях пользоваться очками, однако текст был набран мелко, и читать его без очков он не мог – возрастная дальнозоркость, которой никто избежать не может. Как раз, когда последний лист текста был осилен и лег на подлокотник кресла, раздался звонок в дверь, и «маленький капитан», с первых дней своей работы здесь добровольно взявший на себя роль привратника, пошел открывать, не забыв перед выходом предупредить:

– Отдыхай, ты сегодня хорошо поработал. И сны будешь видеть сладкие, с большущими майорскими погонами. Они покажутся тебе легкими и сияющими, – Джабраил намеренно зевнул, словно желал показать, что и сам устал и не прочь бы поспать.

– Утром я рано уйду, тебя будить не буду. – Ахмата вроде бы тяготило общество Джабраила, и он с удовольствием воспользовался предложением. Но не забыл при расставании улыбнуться с привычной своей миной добродушия, которую сам Джабраил давно уже научился прекрасно читать, будто она словами по круглым щекам выписана.

Когда Ахмат ушел и скрип половиц стих в другом конце дома, сам Джабраил долго еще не ложился спать, хотя на дворе встала уже прочная ночь, сначала темная, окутывающая, хотя и ветреная, но вскоре незаметно перешедшая в прозрачную и тихую лунную, в которую романтиков на прогулки тянет.

Он по-прежнему сидел за столом, правда, уже не раскрывал перед собой нотную тетрадь и не «играл» без инструмента, перебегая пальцами по белой скатерти. Но глаза держал по-прежнему закрытыми. С закрытыми глазами всегда лучше работает воображение. О чем думал Джабраил? Он сам понимал, что думать, и думать сосредоточенно, ему следовало бы о большом предстоящем деле, которое он начал. Но об этом сейчас не думалось совсем, хотя Джабраил и пытался заставить себя. Мысль, однако, принуждению не поддавалась и, привычно легкомысленная, меняла направление, уходила за окно, через сад с почти полностью опавшими листьями, через калитку в заборе, в соседний сад.

Сколько сдерживал себя Джабраил... Уже четвертые сутки пошли, как он здесь. И ни разу не посетил свой дом, хотя так тянуло туда. Но это даже с Ахматом обсуждали: случайный взгляд со стороны, из-за разрушенного наполовину забора – и все может пойти прахом. Не только теплое и насиженное место Ахмата, прикрывающего всех, кто остался от отряда Джабраила. Но и, самое главное, новое дело. Такое большое и ответственное.

Термин «сбежали» не слишком подходил для того состояния, в котором находился Юрка Шкурник. Даже то, что он сильнее обычного косил глазом, вовсе не говорило об испуге. Шкурника можно было обвинить в чем угодно – в коварстве, в бесчестности, в жестокости, в предвзятости и жадности, но трусом он никогда не был. Шкурник просто отступил, и все. Но отступление происходило достаточно быстро, поэтому Джабраилу, не выставившему себя на всеобщее обозрение, следовательно, не давшему возможность в себя стрелять, обманчиво показалось, что это было простое бегство.

Опыт боевых действий у Юрки Шкурника был большой, и этот опыт не позволял предполагать, что он встретился со случайностью. Случайности, конечно же, как и везде в жизни, встречаются и на войне, и даже не слишком редко. Однако же гораздо чаще такие внешние случайности бывают хорошо продуманными и организованными. И потому Табибу сначала показалось, что он попал в организованную засаду. В этом случае отступление, организованное, а не паническое, должно происходить как можно быстрее и без потери внимания к окружающему.

Не потерял хладнокровия и Беслан, при перебежках умело контролируя территорию вокруг стволом своего автомата. Вправо – влево... И указательный палец на спусковом крючке каждый миг готов судорожно сжаться. При этом оба помнили, что совсем недавно проехал милицейский «уазик» и следом за ним БТР. Проехали, конечно, уже и далеко, но они могут вернуться, если в машинах услышали выстрелы. А услышать могли, особенно в «уазике», у которого двигатель не так сильно шумит, как у БТР. Но не в них, как посчитал Табиб, вся опасность. Если ставят засаду, засада сама по себе предполагает перекрытие путей отхода. Впрочем, когда новых выстрелов не раздалось, Шкурник уже не мог так уверенно думать, что попал в засаду. Но опять же на случайность он не полагался. Если это была не засада, то это был сторожевой пост. Джабраил достаточно опытен и дорожит собственной безопасностью. И пост этот он выставил не от другого полевого командира, потому что не мог предположить, что Табиб пожелает навестить его в доме Ахмата, а просто на всякий случай, чтобы защитить себя от возможной проверки со стороны федералов. Если дело обстоит так, то нечего опасаться погони. А погони, кажется, не было... Хотя сразу проверить это невозможно.

Выходит, подобраться к Джабраилу труднее, чем это показалось вначале. Но если подобраться труднее, значит, Джабраил бережет себя. Значит, ему есть что беречь, есть за что опасаться. Не только, понятно, за собственную жизнь, рисковать которой он умеет, как всякий горец, но и за содержимое своего вещмешка, которое полностью неизвестно Шкурнику...

Юрка Шкурник предположить не мог, что Джабраил имеет привычку всегда таскать с собой нотные тетради. Мало ли что, оставишь их, и не будет возможности возвратиться, чтобы забрать. Подобные потери невосполнимы. Но это просто не укладывалось в голове такого приземленного человека, к тому же элементарно не ощущающего в ушах постоянную музыку окружающего его большого мира, отражающую все события этого мира...

Видавший виды «Ту-134» прибыл в аэропорт «Ханкалу» утром, еще в темноте, и быстро вырулил с взлетно-посадочной полосы на стоянку, заняв место между двумя военно-транспортными «анами», стоящими под разгрузкой. Вместе с группой Согрина летели в длительную командировку сменить работающих в Чечне товарищей шестеро «альфовцев». Народ неразговорчивый, и все общение при посадке в самолет состояло из короткого вопроса Сохно и такого же короткого ответа командира группы майора Султанова. Потом короткого вопроса командира группы майора Султанова и короткого ответа Сохно.

– Бывали уже там?

– Бывали... А вы?

– В основном там и бывали.

У «альфовцев» своя задача, они в отличие от спецназовцев ГРУ летели не на конкретную операцию, но посматривали группы одна на другую с уважением, не стараясь вникнуть в чужие дела. И, не зная, что им предстоит в Чечне и когда, после взлета все предпочитали загодя по возможности выспаться.

Джабраил Алхазуров, расставшись с Ахматом, который сразу вызвал милицию, сидел в своей комнате при выключенном свете, с ключом в замке и с пистолетом на столе перед собой. Пистолет он смазывал за несколько часов до стрельбы, и сейчас, в темноте, представлял, что по белой скатерти растекается небольшое масляное пятно. Он представлял себе это пятно очень явственно и сосредоточивал на нем все свое внимание, чтобы не нервничать из-за присутствия в доме, в соседней комнате, ментов, которые очень бы хотели поймать его, из-за суеты в саду, где сейчас множество людей осматривали место происшествия.

Джабраил уже осознал существенную ошибку, которую допустил, и Ахмат тоже не заметил этой оплошности. Но может найтись дотошный мент, который обратит внимание на то, что Ахмат встретил вызванную милицию с автоматом в руках. Автомат числится на нем, и это никого не смутит. Но какой дурак стреляет в темноту из автомата одиночными выстрелами, когда противников несколько? Здесь нужна очередь, только очередь... Причем очередь длинная, потому что противников больше. Нервная система любого человека заставит его, вопреки боевым навыкам, дать длинную очередь, чтобы оградить себя от встречной стрельбы. Сам Джабраил, еще в бытность свою полевым командиром отряда, на случай непредвиденной встречи с противником в ночном рейде всегда выпускал вперед человека с ручным пулеметом, потому что у пулемета высокая скорострельность, и он может наносить урон больший, чем автоматная очередь. Даже больший, чем очереди из нескольких автоматов. И не дает возможности противнику, шарахающемуся в сторону, самому очередью ответить. А тут... Одиночный выстрел... Похож, к сожалению, на прицельный, потому что при стрельбе «с живота» пули не так ложатся. Здесь выглядит так, что стреляли от плеча... Плохо... Но и это еще не все... Пуля... Если будет вскрытие, если будут извлекать пулю... Предположим, Ахмат сможет отговориться, что стрелял из пистолета. Тот же калибр – девять миллиметров, – что и у штатного ментовского «макарова». Но любой эксперт сразу отличит короткую пулю «макарова» от серьезной и увесистой, удлиненной пули «беретты-92». Но это все будет, скорее всего, завтра, если будет вообще... Сегодня судмедэкспертам не до различия пуль. И не будет, возможно, даже вскрытия, потому что дело кажется предельно ясным, мотив покушения очевиден, а героев дня не подозревают, как подозревали бы любого другого. Тем не менее, если кто-то из прибывших по вызову оперов окажется излишне дотошным, возникнет какое-то сомнение, и вскрытие могут произвести. Если произведут вскрытие и обнаружат пулю от «беретты», ее, конечно же, пошлют на баллистическую экспертизу, чтобы определить ствол, из которого стреляли, если он зафиксирован в картотеке. Каждый ствол, как пальцы руки человека, имеет собственные отпечатки. И эти отпечатки переносятся на пулю. Идентифицировать пистолет Джабраила Алхазурова можно без проблем, потому что этот пистолет «засветился» много раз, и его подробное описание наверняка имеется в картотеке любого антитеррористического подразделения, точно так же, наверное, как и его отпечатки пальцев.

Это беспокоило. Не тем, что сейчас вот произойдет разоблачение и кто-то, выломав ногами дверь, ворвется в комнату с автоматами на изготовку. Нет... Любая экспертиза – дело долгое, кропотливое, требующее тщательности и перепроверки. Время уйдет, сам Джабраил будет уже далеко и будет делать свое дело, которому многие постараются помешать. Но ему совсем не надо, чтобы ему мешали...

Беда в том, что здесь останется капитан милиции Ахмат Хамкоев, тогда, может быть, уже и майор милиции Ахмат Хамкоев, и все подозрение падет на него. И вопросы Ахмату будут задавать прямые, резкие и по существу. Вопросы, подкрепленные данными экспертизы. Сможет ли он ответить так, чтобы не сдать Джабраила? Надо подумать... Может быть, и есть вариант хитрого ответа... Не все сразу приходит в голову. Если будет что-то подходящее для оправдания, необходимо будет это обсудить с Ахматом, и даже, возможно, отрепетировать вероятный допрос. Если варианта не найдется... Что ж, тогда с Ахматом придется расстаться... Хорошо, что у Джабраила остался в наличии такой человек, как Урусхан. Урусхан по своей природе идеальный «чистильщик». Он умеет убрать любые следы так, что десять следственных бригад одного волоска в качестве улики не найдут и заподозрят в «зачистке» любого, только не его...

Ночь для Юрки Шкурника выдалась трудная... Сначала прощание с десятью своими бойцами. Не самое ласковое прощание. Потом раздумья. Нелегкие раздумья. Долго добирался до дома Джабраила, потерял одного из самых верных своих людей, сам еле жив остался, остальных людей, скорее всего, тоже потерял, а теперь еще и тайник надо искать, понятия не имея, где он находиться может...

И все это не налегке, а имея за плечами вещевой мешок со ста тысячами баксов. Очень тяжелый вещмешок, потому что эти баксы не граммами и не килограммами измеряются, а годами будущей жизни не в нищете... Ответственность большая. Конечно, можно и без такого груза под пулю угодить или, что еще хуже, в лапы федералам или местным ментам. Но без груза не так обидно. С грузом, со своим личным грузом чувство ответственности многократно возрастает, хотя, случись что, нет разницы, с грузом ты или нет – конец может быть только одним. И невозможно даже думать о том, что эти баксы могут потом кому-то достаться. Кому-то, кто не мечтал так о них, кто не жаждал их заполучить, кто не предавал ради этого нелегкого груза многих и многих людей...

– Беслан, послушай меня внимательно, и не зевай так громко – пуля в рот залетит. – Голос у Шкурника почти ласковый. И разговаривает, как учитель со школьником. – Паленый, как ты знаешь, был человеком очень грамотным, а ты у меня есть очень сообразительный... Грамотность нам с тобой сейчас особая не нужна, а вот без твоей сообразительности никак не обойтись... Подумай, где в таком большом доме может быть хозяйский тайник?

Беслан в носу поковырял, чтобы лучше думалось, и ответил без сомнения:

– В подвале... Тайники всегда в подвале делают...

Для спокойного и уверенного передвижения по Гудермесу подполковник Сохно совсем не пользовался лежащей в кармане картой. Он вообще всегда и везде хорошо ориентировался, будь то лес или город, знакомый чуть-чуть или вообще незнакомый, а короткого первоначального взгляда на карту района, куда следовало пойти, вполне хватило, чтобы оставить условные изображения в памяти и потом без труда совмещать их с действительностью. Кроме того, он немного знал Гудермес и заблудиться особенно не боялся.

Люди на улицах поглядывали на вооруженного спецназовца слегка удивленно. Впрочем, на невооруженного спецназовца здесь поглядывали бы еще более удивленно. В чеченских городах, даже таких, казалось бы, относительно пророссийских, как Гудермес, военные не ходили обычно в одиночку. Исключение составляли разве что Грозный и Ханкала. Но Сохно мало обращал внимания на прохожих. Впрочем, не на всех. Он трижды прошел по одному маршруту, и только с третьего раза со двора одного из домов его заметили. Сохно подал незаметный со стороны сигнал и получил в ответ точно такой же. Значит, человек будет искать возможности встречи. Еще на одном участке, где маршрут тоже повторился трижды, результата никакого не было. Скорее всего, нужного человека просто дома не было. Но третьего осведомителя Сохно нашел по телефону, позвонив с мобильника на пустынном участке улицы. И даже сразу дал задание. Тем временем он уже приблизился к самому пустынному району, где многие дома, а то и целые кварталы были не восстановлены. Дом отставного музыканта и композитора Джабраила Алхазурова Сохно определил сразу, опять же не сверяясь с картой. Запомнить было просто – третий дом от угла, двухэтажный, о чем знал уже со слов, потому что карта города этажность домов не отражает. Впрочем, углов и двухэтажных домов здесь было немало, и кто-то мог бы потерять ориентировку в незнакомом месте. Сохно не потерял и уверенно перепрыгнул через развал в заборе, не желая утруждать себя открыванием заржавевших ворот или выламыванием калитки, украшенной тяжелым амбарным замком. Хозяева, наверное, уезжая, навесили. Но зачем замок на калитке, когда забора практически нет в нескольких местах. И он не просто развален – даже кирпичи из развалов кто-то по натуре очень хозяйственный добросовестно перетаскал туда, где им может найтись применение. В том, что Алхазуров не вернется, никто уже не сомневался. И оставалось только удивляться, что не растащили по кирпичику и весь дом. Но время еще есть. Значит, растащат...

Двор был заброшен и запущен, зарос многолетней травой, пробившей себе путь к свету меж тротуарных плиток, некогда уложенных аккуратно и старательно. Сохно любил красивые дома и красивые дворы и легко представил, как красиво здесь было тогда, когда хозяева в добром здравии думали только о мирной музыке. Музыка же войны всегда несет несчастья и разрушения. Но, прослужив всю свою сознательную жизнь в армии, Сохно не ожесточился и разрушения не любил. И потому легко представлял, как гуляли по двору, в саду и в доме дети.

Имея более обширную информацию, чем местные менты, Сохно предполагал, что дело с ночной стрельбой здесь, в этом саду, вовсе не так однозначно выглядит, как это передается ментовскими протоколами. И потому осмотр начал именно с дорожки сада около калитки, где все, как он понял, и происходило. Легкие шаги подполковника из-за забора услышал пес и трижды невнятно тявкнул, не угрожая, но предупреждая, что у него есть собственная зона охраны и он никому не рекомендует в эту зону вступать. Сохно к собачьему предупреждению отнесся с уважением и близко к калитке не подошел. Пятно ссохшейся крови на дорожке говорило, что дальше идти и смысла не было. Пятно было обведено мелом. Выделение для ясности при фотографировании в темноте. И контуры тела, что лежало наполовину на дорожке, были тоже обведены мелом. А остальные контуры того же тела, что на дорожку не поместились, были обведены на траве толсто прочерченной бороздой. И даже палка, которой борозду делали, валялась здесь же. Подполковник посмотрел на место, где тело располагалось, посмотрел на калитку, за которой время от времени раздавалось предупреждающее рычание, пожал плечами и почесал коротко стриженный затылок. Он хотел было уже вернуться к дому, но задержался в задумчивости, что-то в уме прикидывая. Сам встал на то место, где должен был стоять убитый перед выстрелом. Опять на калитку посмотрел. Отшатнулся, согнулся, имитируя нечто в нескольких вариантах, но падать не стал.

– Не верю, – с убежденностью Станиславского сказал сам себе и оглянулся на дом, зияющий пустотой окон.

Как всякий творческий человек, Джабраил считал, что наделен недюжинной интуицией. И интуиция его никогда, сколько он помнил, не подводила. Она начинала звучать в ушах не обычной и естественной плавной мелодией, а отдаленным барабанным боем, сопровождаемым тревожными басовитыми нотками поочередно каждой из низких октав. Это значило, что сгущаются вокруг тучи и приближается опасность. Приближение опасности он почувствовал еще вчера, и еще вчера решил, что пора ему уезжать из Гудермеса, где его слишком хорошо знают. И даже сообщил о своем решении Ахмату. А потом дал сигнал о подготовке к отъезду.

Кроме того, здесь появились кадыровцы, которые тоже способны сразу опознать Джабраила. Пусть он и не участвовал в убийстве старшего Кадырова, но он тогда был рядом с Басаевым. И это для Кадырова-сына решает все. Джабраил считается в числе его главных врагов, и на него объявлена охота. Кадыровцы опаснее и местных ментов, и комендантских войск...

Когда уходил на службу Ахмат, Джабраил не слышал. Он спал, не раздеваясь и не застелив диван. Более того, даже диван умышленно не разложил, чтобы чувствовать неудобство и проснуться по первому сигналу. Он проснулся от первого негромкого стука в дверь и привычно сунул руку в тапочку, куда клал на ночь пистолет. Другие его под подушку прячут. И, если что-то случается, если кто-то в комнату сумеет войти, в первую очередь блокируют доступ к подушке. А в тапочке искать оружие никто не догадается. И не видно его, потому что пистолет в нижней тапочке прикрывается сверху второй. Джабраил всегда имеет возможность наклониться, якобы желая тапочки надеть, и пистолет окажется у него в руке. Об этой привычке Джабраила никто не знал, и он тщательно берег собственное ноу-хау, считая, что после разглашения эта мера может не сработать.

– Кто там?

– Джабраил, приехал Завгат, – негромко сообщила жена Ахмата своим грудным, глубоким голосом.

Полковник Согрин, сидевший вместе со следователем в одном из тесных кабинетов горотдела, не слишком обеспокоился прервавшимся разговором. Сохно – есть Сохно, и за него беспокоиться даже неприлично... Прервался – значит, ситуация того требовала. И сам звонить Сохно не стал. Но тут же позвонил в первую очередь коменданту города, чтобы предупредить о выезде Джабраила и о необходимости блокировки всех дорог. И только после этого, когда и следователь прислушался к словам полковника, кивнул ему, таким образом объясняя ситуацию, и поспешил к дежурному по горотделу.

Менты реагировали не слишком быстро, поскольку дежурный решил сначала доложить начальнику, потом начальник доложил прибывшим из Грозного офицерам ФСБ, тем самым «альфовцам», с которыми спецназовцы летели в самолете, и только после этого были подняты по тревоге все наличные силы. Серый «уазик» мог уже уехать далеко, если комендант города оказался таким же нерасторопным. Сам полковник Согрин, как и «альфовцы», принимать участие в блокировке дорог не пожелал, считая эту работу для себя малопродуктивной, и вернулся в кабинет, где проводился допрос одного из вчерашних боевиков Юрки Шкурника.

Но тут опять позвонил Сохно.

– Командир, где Кордебалет? Не могу ему дозвониться.

– В соседнем кабинете. Позвать?