Поворачиваться, конечно, нельзя, хотя все нутро просит сделать это. Даже шея гудит, как колокол, требует поворота. Так всегда бывает – очень хочется сделать то, что делать нельзя... Человек так, что ли, устроен? Когда-то Адам с Евой в подобной ситуации не смогли сдержаться и сорвали пресловутое яблоко...

Изгнание из рая – пустяк в сравнении с тем, что будет, если ему обернуться, когда оборачиваться нельзя... Так его учили...

Ему оборачиваться нельзя потому, что он замечает за собой «хвост»... Хочется думать, замечает сразу, как только этот «хвост» появляется. Вчера его, кажется, не было... Наверняка не было – так вернее будет... По крайней мере, профессионализм у Алданова был высокий и не совсем растерялся с годами. И опыт основательный... Этот опыт можно только спрятать от других, привычно не слишком внимательных и лишь изредка имеющих манеру приглядываться. Спрятать так, чтобы никто и никогда не догадался. Но его нельзя полностью растерять, невозможно... Он впитался в тело, проник в каждую каплю крови и, возможно, изменил структуру генной спирали – восточные философы называют это наработкой отрицательной кармы. И никак он не позволяет даже сейчас, много лет спустя, позволить себе расслабиться хотя бы на минуту. К сожалению, не позволяет... Устаешь от этого, честное слово, чертовски за долгие годы устаешь... Рад бы, как говорится, да грехи не отпускают ни наяву, ни во сне...

«Хвост»... Как ни странно, это не столько неприятно, сколько любопытно... Скуку развеивает...

Два парня лет около двадцати пяти – тридцати, высокие, крепкие, в себе основательно уверенные, вальяжно встают со скамейки у соседнего подъезда, как только Виктор Егорович, шаркая ногами, как и положено это делать старику, сворачивает в сторону арки, выходящей из двора, и неторопливо «гуляют» за ним – он видит их отражение в темном и давно не мытом стекле «бендежки» непротрезвевающих слесарей. Не стекло, а идеальное зеркало... А за кустами темнолистной, густо растущей сирени, давно уже потерявшей весеннюю свежесть на летней жаре, он замечает третьего – откровенно прячущегося, но прятаться, с точки зрения профессионала, не умеющего. Да и не только с точки зрения профессионала. Дети, играя, делают это несравненно лучше и с большей фантазией. Пусть бы просто стоял там в полный рост. Мало ли какая человеческая нужда возникла после нескольких бутылок пива... Так нет ведь... Пригнулся, чтобы голову заметно не было, а ноги-то даже дураку без бинокля видно... Дилетантизм откровенный... В хорошие советские времена, помнится, за такое сразу убивали... Сейчас времена не самые хорошие, Виктор Егорович не носит с собой оружия и потому решает убить не сразу – но обувь запоминает, чтобы не ошибиться при случае, который вскоре обязательно представится. Раз уж что-то началось, то представится обязательно... В этом грех сомневаться...

Генерал ФСБ Геннадий Рудольфович Легкоступов

[3]

сначала звонит по телефону и уже через пару минут собственной персоной входит в кабинет к полковнику Мочилову

[4]

. В этот раз не приходится заказывать для генерала пропуск, следовательно, он пришел в здание ГРУ не персонально к полковнику, а только заглянул по какой-то надобности, и пропуск ему заказывали в каком-то другом управлении или прямо в секретариате, то есть генерал сначала «прошелся» по начальству...

У Мочилова обширный кабинет, гораздо больше генеральского в здании на Лубянке, но мебель говорит о разнице в финансировании ведомств – она здесь старая и простенькая, чисто армейского образца. Как говорится, без изысков, лишь бы отвечала надобности, то есть была строго функциональной, пусть даже и разнокалиберной. Гостей здесь полковник принимает только служебных, которых тоже мало интересуют проблемы интерьера.

Опыт общения полковника с генералом не дает намека даже на дежурную улыбку со стороны полковника, и потому Юрий Петрович встречает этого гостя достаточно сухо. Просто встает из-за рабочего стола и протягивает руку, здороваясь. Генерал традиционно ходит в гражданском, не демонстрирует нарочитую демократичность, но и не настаивает на субординации. Полковник, хотя сам армеец, к пиетету перед высоким званием тоже склонности не имеет, поскольку знает: должность не позволяет ему носить мундир с лампасами, как и большинство должностей бывших и настоящих армейских спецназовцев. И потому он может позволить себе некоторую вольность.

– Как здоровье, Юрий Петрович? Как семья?

Полковник усмехается:

Тот, что предложил довезти Виктора Егоровича до больницы и спрашивал про паспорт, похоже, командует. Начальственные флюиды излучает, а это любой разведчик уловить в состоянии. И даже не профессиональный разведчик, а просто наблюдательный человек. Виктор Егорович ждет внутри микроавтобуса, а командир отходит в сторону и звонит кому-то по мобильнику. Меньше чем через минуту из арки, плоскостопо косолапя, выходит четвертый. Обменивается с командиром парой фраз. Обыскать квартиру, значит, не сумел. Просто не успел бы еще... Зачем же он там задержался? Ах... Да... Паспорт... Им зачем-то нужен Алданов вместе с паспортом. Именно за паспортом четвертый и должен был подняться в старенькую, но просторную квартиру на втором этаже. Теперь этой надобности нет. Потому и вернулся. И звонил командир, конечно же, ему. Вернул с порога...

Садятся в салон. Командир на переднее сиденье, рядом с водителем. Значит, Алданов просчитал его статус верно. Машина срывается с места и быстро набирает скорость. Сильный, наверное, движок... Быстро в разгон вошли. Громила, встречавший Алданова у выхода из арки, сидит за рулем. В белом-то халате... Прокол! Где же эти дураки видели, чтобы водитель «Скорой помощи» ездил в белом халате, тогда как «врачи» все в обычной одежде. Да будь и «врачи» в белых халатах, водителю он совершенно ни к чему... Ладно, господь простит их, а вот Виктор Егорович – едва ли... Они сами, должно быть, не позволят себя простить, судя по тому, как развиваются события.

Эти парни могут чего-то не знать... Судя по их подготовке, они не знают главного – что начали работать против

одного из трех, кто умеет ЭТО...

Любой москвич сообразит... И потому дольше молчать нельзя... Иначе можешь себя выдать и вызвать подозрения. Не надо подозрений... Не надо...

– Вот именно таким образом мне и представляется все это дело...

Отпущенная рукой тяжелая штора колышется и закрывает окно. Штора из особой ткани, поставленной со складов штаб-квартиры Интерпола. Ткань своей тяжестью гасит вибрации стекла при разговоре внутри помещения и не позволяет дистанционному лазерному звукоснимателю принимать с окна колебания, чтобы прослушать разговор. Александр Басаргин поворачивается к оконному стеклу спиной и неторопливо, размеренно шагает через комнату, словно меряет ее в ширину.

Все молчат, обдумывая ситуацию, которую стандартной назвать никак не возможно.

В офисе российского бюро подсектора Интерпола по борьбе с терроризмом сейчас более людно, чем обычно. Все сидят, только один руководитель бюро, как всегда бывает, когда он что-то продумывает, просто говорит или анализирует, разбирая варианты очередной задачи, ходит от окна до двери и обратно. И временами в окно выглядывает, словно там выискивает подсказку на вопрос, который сразу не может разрешить. Эту его давнишнюю привычку все знают и потому относятся к такому «гулянию» с пониманием. Говоря языком прикладной психологии – обычный работающий идеомоторный акт, активизирующий привычные процессы.

На сей раз присутствующие разделились на две группы. На привычных местах сидят все сотрудники подсектора. Двухметровый гигант Виктор Юрьевич Гагарин по прозвищу Доктор Смерть, бывший майор медицинской службы, сидит в большом кресле перед компьютером и скребет пальцами, как граблями, свою жесткую бороду с обильной проседью. Его длинные, слегка вьющиеся волосы заброшены за плечи. Бывший альфовец из первого состава прославленного подразделения Андрей Вадимович Тобако спокойно смотрит в чистый лист бумаги, что положил перед собой, но не берет в руки ручку, лежащую на этом же листе, и ничего не записывает. Не тот случай, чтобы оставлять на память заметки. Привычно в углу поставил стул Дмитрий Дмитриевич Лосев по прозвищу Дым Дымыч Сохатый и слушает разговор с полузакрытыми глазами, словно бы и совсем невнимательно, хотя все запоминает. Справа от него, верхом оседлав стул, сидит молчаливый чечен Зураб Хошиев. Рядом с плотно прикрытой дверью в мягком кожаном кресле с высокой спинкой почти тонет маленький капитан – Виталий Пулатов, или просто Пулат. Он слушает командира и листает какой-то альбом с рисунками жены Басаргина – Александры, по профессии художницы, но часто помогающей по мере сил мужу и сотрудникам подсектора. Неразлучный товарищ Пулата Алексей Ангелов, или просто Ангел, занимает место посредине между своими и гостями. Почесывает подбородок. Ангел, по отцу болгарин, часто жалуется на своего волосатого родителя и на собственные гены, заставляющие его бриться дважды в день. Отсюда и привычка подбородок почесывать. Место, занятое Ангелом, понятно, потому что гостей привел его сын Сережа Ангелов, командир оперативной группы быстрого реагирования специального антитеррористического подразделения ООН «Пирамида». С младшим Ангелом пришли его помощники – японка Таку, нигериец Селим, мексиканский индеец Джон, больше похожий лицом на китайца или среднеазиата, и малазийский хакер Лари. Пришли с просьбой о сотрудничестве в деле, которое им разрешить собственными силами невозможно. Но, как оказалось, интерполовцы от просьбы в восторг не пришли.

Утро чистое, роса звенит в траве. Тонко... Едва слышно... Только камнеголовые скороспелые вояки, каких сейчас кругом оказалось множество – с одной и с другой стороны, говорят, что роса никогда не звенит. Надо уметь слышать, как она звенит, если ты человек настолько же, насколько ты воин. В древности любой настоящий воин обязан был быть поэтом, иначе он превращался в простого убийцу. Нет, он не обязан был писать стихи, хотя лучше, чтобы он умел это делать. Но он обязан все окружающее видеть и понимать, как поэт, чувствовать, как поэт. Так старые рукописи рассказывают, переводы из которых когда-то читал Талгату старый Алимхан. Он и тогда уже был старый... Так казалось мальчишке Талгату... Казалось, что Алимхан был старым всегда...

Воин обязан быть поэтом... К сожалению, это дано отнюдь не каждому. Вот Талгату, к счастью, к его личному счастью, это дано. И потому он слышит, как звенит роса, когда ветерок колышет утреннюю траву и листья кустов. Он понимает, что его состояние и ощущение можно назвать чисто ностальгическими ассоциациями, и не более. Наверное, и это будет тоже правильным. Сами жители родного села не умеют слышать этот звон, хотя верят, что он существует. Так одна из старинных местных сказок рассказывает, которая до рукописей не дошла, оставшись только в народной памяти, – и ее тоже Алимхан рассказывал. Но Талгат уверен: земляки не умеют этого только до тех пор, пока не уедут из родных краев надолго. Он же сам вообще думал, что уезжает навсегда. Думал, что сумеет перебороть тугую как струна тягу в эти места. А приходится возвращаться. Сначала это происходило только мысленно, но очень часто, почти каждый вечер, стоило только Талгату остаться в одиночестве. Начинал вспоминать и ощущать родную долину, село, вытянувшееся вдоль этой долины и прикрытое с двух сторон отрогами хребтов и в дальнем своем конце стремительно, как птица, взмахивающая крылом, взлетающее на горный склон домами и тремя старинными каменными башнями. С этого склона когда-то, в глубокую старину, село и начиналось. Это потом оно вытянулось вдоль долины – наступили времена, когда можно было не ждать нападения врагов и строить там, где жить удобнее, но не безопаснее. В воспоминаниях, именно в воспоминаниях Талгат начинал слышать, как звенит утренняя роса, потому что только это почему-то запало в голову. Вернее, в первую очередь это, а потом уже все остальное...

А потом он вернулся сюда в действительности. Путь назад ему никто не заказывал, и он всегда мог просто приехать домой, хотя связи с родными почти не поддерживал. И трижды делал это официально, но всегда в зимнее время. Присматривался, что дома происходит... А потом опять приехал, в четвертый раз, присмотревшись... Но он приехал не в гости, а чтобы применять то, чему его так хорошо и так долго, старательно учили лучшие специалисты Советской армии. Теперь уже против наследницы той армии – против армии российской. Правда, в тот раз, в последний, приехал опять зимой. Когда ни травы, ни росы... И ненадолго... В родное село заходил всего дважды, да и то ночью. А потом пришлось бежать отсюда сначала в Турцию, а потом уже и из Турции...

И вот теперь он снова приехал. Уже во второй раз с тем же делом... Вернее, только во второй раз приехал с делом за такой громадный период... Но на сей раз – вовремя... Очень даже вовремя... И слышит, как звенит роса. Точно так же слышит, как слышал мысленно, находясь далеко отсюда, в Великобритании. Нельзя сказать, что звон росы стер из памяти момент встречи с Сохно. Если встреча произойдет, Талгат от нее не откажется. Хотя умышленно искать ее пока не собирается. У него другие планы. Он должен сначала их выполнить. Личное всегда следует оставлять напоследок, иначе ты из воина превратишься в обычного абрека... И он со своими планами справится, не подвело бы здоровье, которое снова стало беспокоить...

Полковник Мочилов получает из секретариата «развернутый» приказ почти сразу же после ухода генерала Легкоступова. По внутреннему телефону звонит адъютант начальника управления и просит зайти в приемную. И все это недовольным тоном, словно происходящее, заставившее адъютанта побегать и в спешном порядке оформить бумаги, является инициативой полковника. Полковник идет и получает под роспись тонкую папку с документами и инструкциями, причем в инструкциях несколько строчек написаны рукой начальника управления, а целая страница незнакомым почерком. Юрий Петрович предполагает, что это почерк самого генерала Легкоступова.

Так оперативно сделано, что ситуация вызывает удивление. Должно быть, генерал ФСБ показался начальнику ГРУ очень убедительным. Или же, помимо Геннадия Рудольфовича, еще кто-то рангом повыше проявил беспокойство и позвонил начальнику управления. С чего бы это? На каком уровне контроля находится дело? Не зная этого, трудно делать адекватные выводы. В любом случае, поскольку устных указаний начальник управления не дает, следует придерживаться только существа вопроса, не вдаваясь в собственное отношение к нему.

– Что-то еще будет? – интересуется Юрий Петрович у адъютанта.

– Мне других указаний не дано... – Адъютант привычно сдержан и заносчив, как все адъютанты, считая свое кресло верхом карьеры. Так в принципе и бывает. Мочилов еще не встречал адъютанта на оперативной работе. И вообще понятия не имеет, куда они потом исчезают, когда подходит срок получения очередного звания.

Хорошо, что Легкоступов вовремя ретировался. Это дает возможность подумать над документами неспешно и действовать по своей воле и своему разумению, а не по подсказке извне. Мочилов возвращается в кабинет, просматривает полученные бумаги и вздыхает. Своей работы столько, что жалеешь каждую потерянную напрасно минуту, а тут еще новую подваливают. Причем категорично срочную. Полковник открывает в компьютере внутреннюю базу данных и набирает запрос по теме. Компьютер выдает отказ в предоставлении информации, даже не запрашивая пароль. Не запрашивает пароль... Мочилов понимает – это значит только одно: необходимые данные спецархива хранятся под грифом «Особой важности» и не подлежат внесению в компьютерную базу данных. Все спецслужбы мира, в том числе и само ГРУ, имеют достаточно квалифицированных хакеров, способных добраться до самых сокровенных секретов, хранимых в памяти серверов. Поэтому наиболее охраняемые государственные тайны в компьютерную память не вводятся, а если и вводятся, то исключительно в компьютеры, которые категорически запрещается подключать к сети.

Ворота распахиваются – скрипят давно не смазываемые петли. Истерично скрипят... Словно предвещают что-то... Примета? Приметы читать тоже необходимо, хотя глупая официальная наука всегда против этого. Она всегда против того, что не понимает, а не понимает она всю нижнюю часть айсберга... Но чтобы научиться узнавать ближайшее будущее по приметам, следует иметь интеллект более высокий, чем дает звание кандидата или даже доктора каких-то наук. Видел Алданов в своей жизни людей, у которых интуиция значительно превосходила все возможности логического объяснения. А нынешних противников Виктора Егоровича бог ни интуицией, ни даже интеллектом не наградил. У этих дураков, похоже, даже завалящего научного звания нет в запасе...

Сейчас Алданова волнует один второстепенный вопрос: сколько еще людей в доме? Если беседовать с ним будут эти четверо – понять суть такого похищения трудно. Парни не выглядят слишком умными и, пожалуй, не смогут ничего толком объяснить. А у него может кончиться терпение. Он уже начал

«включаться»...

И остановился на последней ступени... Не рискнул

«включиться»

полностью, потому что еще рано...

Потому что тогда дальнейшее будет вне его контроля...

Однако и частичное

«включение»

, как он хорошо знает, не может быть долговременным, не говоря уже о

«включении»

полном. И ему придется действовать раньше, чем он сможет получить ответы на свои вопросы. Если дело повернется более удачно и допрашивать его будет кто-то другой, кто дожидается здесь, то сам собой встает новый вопрос – сколько людей в доме и можно ли будет справиться со всеми? То есть какова их физическая подготовка?

Двор не слишком большой. И микроавтобус не может здесь даже развернуться. Значит, выезжать отсюда придется задом. При выезде видимость плохая – дорога прикрыта кустами... Виктор Егорович просчитывает варианты, при которых он будет выезжать отсюда на этом же микроавтобусе, и ни минуты не сомневается, что все произойдет именно так, только если он этого захочет. И пусть будет в доме еще столько же людей... Это его не остановит... Он знает, что сумеет справиться, только тогда уже необходимо будет

Дверца по-прежнему распахнута.

Сережа Ангелов только несколько часов назад был в большом доме на Лубянке и не забыл еще дорогу до управления антитеррора, хотя в первый раз его наверняка уже в бюро пропусков встретили и проводили, но Басаргин идет по длинному коридору первым, словно путь показывает. Это получается невольно, потому что у Александра все еще осталась привычка чувствовать себя в этих коридорах своим. Все-таки немало лет здесь прослужил.

Они торопятся... Младший Ангел привез сведения, преподнося их как открытие, как неожиданную угрозу, только еще появившуюся на горизонте, а вдруг оказывается, что здесь, в России, уже идет работа по тем же или по параллельным данным... И отказ помочь в добывании сведений, более того, откровенная угроза помешать в добывании этих данных сменились небольшой надеждой на сотрудничество. Это уже сдвиг в вопросе, который только что казался застрявшим на мертвой точке. Насколько плодотворным это сотрудничество может оказаться, говорить еще рано. Но теперь уже Сереже не надо доказывать правдивость своих сведений, теперь уже они воспринимаются реально, и даже это обещает большой сдвиг в деле поиска.

Дежурный в управлении приветливо кивает Басаргину и с интересом рассматривает младшего Ангела. Новые люди в этом кругу всегда рассматриваются с интересом, тем более что новые люди всегда приносят свежие вести. Должно быть, в первый приход Сережи дежурный был еще ночной, не успевший смениться. Так, только по взгляду, Басаргин определяет, что пирамидовец пришел к Астахову очень рано.

– Владимир Васильевич ждет вас.

Генерал оказывается в кабинете один, снимает очки, пожимает пришедшим руки и убирает в сейф документы, с которыми работал. Сам сейф закрывает и дергает за ручку, пробуя замок.

Сначала в наушнике «подснежника»

[15]

раздается характерный треск, потом доносится приглушенный голос Кордебалета – майора Афанасьева:

– Я «Танцор». «Рапсодия», как слышишь? Слышишь, командир?

– Я «Рапсодия». Слышу, кажется, почти нормальное горное эхо. Но и слова иногда разбираю. Говори тише. Что у тебя? – в ответ спрашивает полковник Согрин. И его голос звучит словно бы издалека, сильно приглушен, а в наушниках двух других членов группы тоже прогуливается легкое эхо.

– Есть объекты... Трое сидят над дорогой... Устроились в кустах жимолости. Третий сектор. Два сантиметра от правого нижнего угла на четырнадцать часов

[16]

. Посмотри...

– Сейчас, подожди, карту переверну... Куда я фонарик сунул... Ох, запихали меня в эту дыру... Не развернуться... Есть... Два сантиметра... Понял... В карты режутся?

Дорога до дома занимает гораздо больше времени, чем дорога от дома. До столицы, еще за городом, чувствовалась слабость движка... Не разгонишься... Дальше пошло еще хуже. И дело здесь даже не в том, что машин на улицах за какой-то час прибавилось. Просто женщина-водитель при всей своей внешней резкости характера и желании постоянно нарушать правила не имеет достаточного опыта в езде по Москве – это чувствуется явственно. А по столице езда особая. Здесь все правила следует забыть напрочь. Да и машина не первой молодости – при необходимости совершить маневр не очень торопится.

Кроме того, Алданов всю дорогу зевает, прикрыв рот ладонью. И борется с желанием закрыть глаза, чтобы хоть на минутку уснуть. Но состояние усталости и сонливости быстро проходит. Он просто давит его в себе, как клопа на стене.

Естественно, Виктор Егорович просит высадить его за два квартала от своего дома, около входа в метро, чтобы сама собой возникла версия о последующей его поездке именно на метро – неизвестно куда. Хотя сам он не видит вероятности выхода на свой след через попутный транспорт. Естественно, он поговорил в дороге с женщиной, не торопясь обрекать ее на роль нежелательного свидетеля. Когда свидетеля убираешь, это хорошо, вопреки сложившемуся благодаря литературе мнению, только с одной стороны. С другой – это дополнительное уголовное дело. В этот раз все вообще обходится проще. Женщина оказывается не москвичкой. Просто едет по своим делам из Рязани. И сегодня же возвращается. Коммерсант... Это обстоятельство спасает ей жизнь, хотя сама она об этом не догадывается.

Расплатившись по московским ценам смешной суммой – в Москве обычно платят столько же, но в долларах, Виктор Егорович выходит из машины. Пройти два квартала потребовала привычка. Следует отследить возможные неприятные моменты, способные возникнуть из ситуации. Гарантии того, что те четверо работали без сообщников, нет. И никакая способность к

«включению»

(естественно, частичному) не может защитить от удара ножом, нанесенного сзади, да при некоторых обстоятельствах и спереди тоже –

А Алданов боевиком никогда не был. Он и в спецназ попал переводом из линейной мотопехотной части на должность автомеханика и совершенно случайно, сразу после прибытия к новому месту службы оказался в поле зрения полковника Васильева, которому было необходимо срочно отремонтировать машину. Прямо перед этим Виктор Егорович шестнадцать часов без перерыва принимал дела у своего предшественника и вынудил того, с нервотрепкой и при взаимном недопонимании, подписать акт с серьезными замечаниями. Устал смертельно, а тут его попытались загрузить новой срочной работой. Он постарался отговориться, но этот полковник медицинской службы просто посмотрел в глаза, потом положил на голову руку и провел большим пальцем по лбу, как собаке.

– Он идет... – шепчет Талхид, второй саудовец.

– Вижу, вижу... – Голос Талгата слегка подрагивает, и тонкие длинные пальцы нервно перебирают клапан кобуры, словно он собирается оружие достать, хотя это вовсе и не входит в его намерения. Это от волнения. Что принесет эта встреча? Он привык в своей взрослой жизни, чтобы с ним считались, потому что всегда сам на себя берет ответственность за свои удачные или неудачные действия. Так было и во времена службы в армии, так было и потом, когда после лечения он вернулся к нормальной жизни. Все всегда просто чувствовали его характер и всегда считались с его мнением. А сейчас он должен встретиться с человеком, у которого нет причин считаться с ним, но сам он со стариком очень даже считается с самого детства. Больше чем с кем бы то ни было другим в своей жизни. И даже тогда, когда только оценивал свои поступки, мысленно представлял, как может их оценить старый Алимхан. Это всегда помогало не быть подлецом, когда подлость была, казалось, единственным путем к достижению цели. Помогало даже в ущерб собственным интересам, но и это же одновременно давало право уважать себя. Очень важно для каждого человека иметь перед собой такой авторитет, с которым считаешься даже тогда, когда он о тебе вовсе и не помнит. Наверняка не помнит, потому что мальчишек было много, а Алимхан один. Но это и не столь важно. Важно иметь перед собой этот авторитет и мысленно с ним советоваться...

Талгат медленно поднимается. Всматривается в дорогу и делает шаг в сторону тропы, чтобы спуститься загодя. Пусть старый Алимхан увидит его издалека. Он, конечно же, не испугается, нет... Не тот человек Алимхан, чтобы испугаться чужого военного в своих горах. А что его примут за чужого, Талгат не сомневается – трудно узнать в бородатом и абсолютно седом сорокашестилетнем мужчине того мальчишку, что когда-то слушал Алимхана раскрыв рот.

– Мы ждем здесь... – напоминает Фатых.

– Ждите... Подойдете, если позову. Кто-то один. Телефон принесете... – роняет Талгат слова не оборачиваясь.

Алданов молча проходит мимо прилавка отдела, торгующего спиртными напитками и сигаретами, в маленький служебный коридорчик. Добродушно, готовый улыбнуться, смотрит на продавщицу – суровую объемную девицу с бицепсами циркового атлета.

– Куда? – властно спрашивает продавщица – как мальчишку за шиворот хватает.

– Людмила Николаевна на месте? – виновато задает встречный вопрос Виктор Егорович.

Правильно. Как всякий скромный пенсионер, он обязан чувствовать себя именно виновато под начальственным окриком маленькой, но власти. Такие окрики характерны для продавщиц продовольственных магазинов, уборщиц всех мастей и ментов, это Алданов хорошо знает.

Продавщица величественно не отвечает, и Алданов стеснительно проходит мимо, одновременно просчитывая кодовые значения разговора. Он дважды по разным делам бывал в этом магазине, правда, очень давно, еще в советские времена. Тогда магазин был государственным, сейчас он частный, но новый владелец только лишние деньги вложил, а сам торговлей интересуется мало. Но ему необходим был человек, знающий дело, и он оставил прежнего директора на месте. Время не отняло у Виктора Егоровича памяти, и он сразу повернул в правильную сторону в развилке коридоров. Вот и кабинет. Он осторожно, едва слышно стучит и заглядывает за дверь, не дожидаясь ответа. Людмила Николаевна разговаривает по телефону, сидя за стареньким письменным столом, а перед ней развален по всей поверхности столешницы целый ворох бумаг. Директор улыбается Алданову и деловито кивает, показывая на стул.

Басаргин не обладает выдающимися способностями Андрея Тобако и не умеет передвигаться на автомобиле по Москве на манер высокоскоростной ракеты оперативного радиуса действия. Тем более в час пик, хотя это временное условие при нынешней насыщенности Москвы автомобилями можно с успехом растягивать на целый день. Но в этот раз час пик оказался для Александра как раз нормальным полноценным часом, потому что именно на столько внедорожник «Тойота RAV-4» застрял в пробке на Ленинградском проспекте. А что такое застрять в дорожной пробке в лютую жару, знает только тот, кто это испытал.

Стоящие машины неимоверно и почти истерично пыхтят выхлопными газами. Водители нервничают, и их состояние каким-то образом передается даже бездушным механизмам. Басаргин, спасаясь от смога, поднимает все стекла и включает кондиционер на самую низкую в шкале прохлады градацию. Это мало помогает, хотя не дает доступа постороннего горячего и вонючего воздуха. Но сама машина раскалена. Трудно такое вынести, однако младший Ангел, сидя справа от Басаргина, вроде бы совсем жары и выхлопных газов не замечает. Впрочем, к жаре он, наверное, привык, когда служил во французском иностранном легионе в Джибути. Что же касается нервирующих уличных пробок и обилия удушающих выхлопных газов, то к этому его приучил, должно быть, уже Нью-Йорк. Хотя Басаргин и не знает, как часто сотруднику спецслужбы ООН доводилось бывать в своей штаб-квартире. Впрочем, и без Нью-Йорка в мире так много городов, где выхлопные газы отравляют людям жизнь в гораздо большей степени, нежели в Москве...

У Басаргина нет за плечами таких условий службы, как у Сережи, и он от природных условий страдает, хотя и старается не подавать вида. Чтобы отвлечься, пытается завести разговор. Тем более что поговорить им есть о чем.

– Вам, Сережа, нынешняя командировка, похоже, нервы потреплет... Последнее предупреждение Астахова, как я понимаю, сильно рушит ваши планы...

Младший Ангел усмехается. Его внешний вид никак не говорит о нервном состоянии. И он даже находит в себе силы, чтобы улыбнуться.

Сохно, довольно улыбаясь, вытаскивает нож и пробует лезвие на остроту. Нож, естественно, всегда предельно острый, и майор прекрасно это знает, потому что заточкой занимается часто и с тщанием. Но проверить острие – это ритуал, настраивающий на предстоящую бесшумную и молниеносную работу. При такой работе ритуал очень важен, он помогает сосредоточиться и сконцентрироваться. И Сохно никогда этим действом не пренебрегает. Точно так же боксер перед выходом на ринг бьет перчаткой о перчатку, настраивая себя на предстоящий поединок и пробуя способность перчатки становиться продолжением руки, как может стать продолжением руки нож в руках спецназовца...

– Шурик-змей, выползай, нам уже пора отметиться... – одновременно шепчет один майор другому майору в микрофон.

Он добрался до места гораздо быстрее, чем ожидал товарищ, и потому вынужден подождать его.

Кордебалет начинает выползать из своей норы. Впрочем, у него нора настолько просторная, что там при желании можно было бы, имея необходимую змеиную гибкость тела, и развернуться прямо внутри. Он гибкость тела имеет, однако же разворот не делает, предпочитая выбираться ногами вперед. Так быстрее и бесшумнее. И хотя знает, что Сохно присел снаружи и подстраховывает его от случайностей, но вместе с ногами все же высовывается, оглядывая окрестности, и толстый ствол «винтореза». Привычка срабатывает без осмысления ситуации. А винтовку он сумел развернуть, высунув ее предварительно из норы через «бойницу».

Сохно наблюдает за этими манипуляциями с неодобрением.

Убедившись, что группа, состоящая из трех ликвидаторов, которой так заинтересовался Талгат Абдукадыров, проводила секретные операции по заданию только агентурного управления и никогда по заданию диверсионного, хотя их подготовка шла именно по линии диверсионного отдела, полковник Мочилов вынужден позвонить и попроситься на прием к генерал-лейтенанту Спиридонову, начальнику агентурного управления ГРУ, первому заместителю начальника ГРУ. Они тесно сотрудничали еще в те времена, когда за Ангелом и Пулатом охотились сотрудники отдела генерала Легкоступова из ФСБ, и научились понимать друг друга и не соваться в дела смежников больше необходимого. После короткого разговора с адъютантом трубку берет сам Спиридонов.

– Что у тебя за дело? Продолжение предыдущего? – интересуется генерал.

– Совсем другое, товарищ генерал, и напрямую касающееся вашего хозяйства. Причем достаточно отдаленных по времени мероприятий...

– Понял. То есть не понял, но заходи минут через пять... У меня есть промежуток времени между... Короче, я тебя жду...

За те недолгие пять минут, что отпустил генерал на подготовку, Мочилов еще раз пробегает глазами по своим записям и по документам, предоставленным ему начальником ГРУ. И снова убеждается, что без прямого участия в деле агентурного управления не обойтись. И идет к генералу с полной уверенностью в себе.