Где-то вдалеке плакали шакалы. Целым хором... Шакалы всегда плачут, как дети: очень пронзительно, жалостливо, с многовековой обидой на весь белый свет, и слышно их далеко... Вообще-то, уже давно их, кажется, не было слышно... Шакалы большей частью в степях живут и редко близко к голодным горам приближаются. Здесь владения волчьи... Что волк добудет, тем и сыт, и объедков шакалу не оставляет, потому что сам всегда голоден. Но иногда, как умные люди говорят, популяция слишком уж сильно увеличивается, и тогда наиболее слабых гонят подальше. В данном случае, подальше – это прямиком в сторону гор, потому что больше некуда. В противоположную сторону шакалы не ходят, потому что там людей много, там города, а вокруг городов голодные собаки, которые еще страшнее людей, они многому от тех самых людей научились...

А люди не любят плач шакала. Люди самих шакалов не любят за назойливость и трусость, за неприглядный внешний вид – облезлые, издерганные блохами бока и всегда поджатый хвост. Шакалы – жители равнин. А горцам волки ближе и понятнее... Только в отличие от волков люди на шакалов внимание обращают больше. Волк только одним рыком шелудивого прогонит и тем доволен останется. А люди в надоеду порой стреляют... Но тоже не всегда... Иногда бывают ситуации, когда стрелять нельзя...

Как сейчас...

– А я в прошлом году шакалу в бок очередь дал, – говорит Хамзат, – все кишки вывалил... Он упал и давай свои кишки жрать... Фу, мерзость какая... И как Аллах их терпит...

– Пусть сегодня подкормятся... – довольно заметил эмир Мовсар. – Солдатскими кишками... Мы им сегодня пир устроим... Мне не жалко...

Полковник Раскатов хорошо чувствовал свою роль попутчика, к тому же навязанного приказом сверху, и не стал сгонять с командирского места старшего прапорщика Лошкарева, потому что командовать во время сопровождения транспортной колонны должен тот человек, который именно для этого и предназначен. Негоже было бы полковнику спецназа ГРУ взять на себя функции командира конвоя, да никто ему таких полномочий и не давал. И потому Василий Константинович просто заставил потесниться солдат конвоя, заняв место у одного из окошек-бойниц, сейчас закрытых тяжелыми бронированными кругляшками-занавесками. Место, кстати, самое удобное – около бокового люка для десантирования. Там, по крайней мере, есть где ноги вытянуть.

Солдату пришлось на полу устроиться. Жестко, но три часа можно и потерпеть. Смешно было бы, если бы солдаты сидели на сиденьях, а полковник у их ног на полу. Это даже сами солдаты понимали, наверное...

– Тебя как зовут? – спросил Василий Константинович солдата, которому неудобства доставил.

– Рядовой контрактной службы Селиверстов, товарищ полковник... – не слишком весело ответил солдат, пытаясь встать там, где встать возможности не было.

– Сиди... А имя у тебя есть?

С дороги свернули на середине спуска с перевала, прямо с очередного поворота «серпантина», там, где уже ельник был достаточно густым. Двинулись дальше без тропы, но уверенно. Ведущие знали дорогу, должно быть, хорошо. Но здесь, без согласия эмира, даже не спросив его, Умар Атагиев остановил джамаат командным окриком:

– Привал для всех... Отдыхать до особого...

– Не понял... – строго сказал идущий у Умара за спиной Мовсар и посмотрел на своего помощника с удивлением. Обычно в таких ситуациях старший Атагиев никогда не начинал командовать. Это в бою иногда он давал необходимую команду, если сам Байсаров с этой командой опаздывал, но в бою такое легко прощалось, потому что опыт отставного майора, в том числе и боевой опыт, давали ему на это право.

– Отойдем-ка в сторону... – предложил Умар хмуро.

Они отошли туда, где стоял только один Астамир Атагиев, тоже разглядывающий отца с легким удивлением. И сын не помнил, чтобы отец так вот властно начинал командовать и действовал вопреки приказу эмира.

Полковник Раскатов не долго спускался по дороге. Даже половину пути до поворота не преодолев, он оглянулся, увидел, что никто за ним не следит, и тут же резко сиганул в кусты. Первое, что сделал Василий Константинович, это проверил пистолет. С пистолетом все было в порядке – подозревать Умара Атагиева в подлости было бы, по крайней мере, неприлично. Тем не менее привычка все проверять сработала сама собой. При этом подполковник прекрасно понимал, что пистолет в условиях боя – оружие, можно сказать, никакое. Даже малая саперная лопатка для человека, обученного ею фехтовать, может быть более эффективна при соответствующем применении. Конечно, не простая лопатка, не такая, какую солдаты за спиной носят. Внешне она такая же, но в спецназе ГРУ эту лопатку оттачивают до остроты бритвы, превращая ее и в штык, и в боевой топор, и в оружие для метания. А пистолет – оружие шумное и малоэффективное, хотя стрелял из него полковник Раскатов очень хорошо.

Василий Константинович не мог позволить себе долго отсиживаться и поэтому начал подъем, пригибаясь к кустам и стараясь обходить наиболее разлапистые и густые ели так, чтобы они закрывали его от той стороны, куда ушли отец и сын Атагиевы. А скоро и обходить их стало не надо, потому что ельник стал более густым. Одновременно полковник стал и ситуацию осмысливать, и ставить себе первоочередные задачи. Главная задача, как он понимал, это вызволение из плена четверых солдат транспортного конвоя и старшего прапорщика Лошкарева. Конечно, сделать это самому, в одиночестве, можно только при большом везении. И, если придется это делать, полковник не отступится. Он сам, когда служил еще не в московском управлении, а в бригаде спецназа ГРУ, учил молодых солдат:

– Вы пришли служить к нам, и уже одно это сделало вас иными людьми, чем вы были прежде. Пока иными только по названию, но я обещаю вам, что вы станете вскоре иными в действительности. Что такое солдат спецназа ГРУ? Вот возьмите любой род войск... Что такое в любом роде войск боевая единица? Это, как правило, подразделение, способное вести самостоятельные боевые действия. Подразделение! Обычно минимальной боевой единицей считается взвод. Условно говоря, тридцать солдат, сержанты, офицер... Прошу запомнить это... А один-единственный солдат спецназа ГРУ считается усиленной боевой единицей, способной работать как в составе подразделения, так и автономно. То есть солдат спецназа ГРУ – это больше, чем взвод простых солдат вместе с сержантами и офицером. Я не говорю уже об офицерах, которые будут вами командовать... Но и вы будете считать себя самостоятельной усиленной боевой единицей... Мы научим вас быть такими...

Полковник учил солдат и при этом сам знал, что он тоже является усиленной боевой единицей, только подготовленной многократно лучше, чем солдаты. И пусть сейчас форма уже не та, потому что нет былых нагрузок, запас прочности в себе полковник Раскатов чувствовал основательный. Запас прочности усиленной боевой единицы. И если бы ему пришлось выручать пленников в одиночестве, он бы, возможно, и смог самостоятельно с этим делом справиться. При этом Василий Константинович прекрасно понимал, что он имеет право рисковать только собственной жизнью. А рисковать жизнью пленных он права не имел. И потому лучше всего было бы связаться с частью и вызвать подмогу. Но как связаться, если его собственный мобильник остался в кармане «разгрузки», а «разгрузка» досталась не Умару Атагиеву, а какому-то другому боевику, должно быть, вместе с бронежилетом. Там еще много осталось в карманах всякого, что сейчас могло бы сгодиться, но если это невозможно пока вернуть, то не стоит об этом и задумываться...

А район этот входил, видимо, в зону устойчивой сотовой связи, потому что Василий Константинович видел, как один из боевиков отобрал у солдата мобильник и сразу стал звонить кому-то... И этот боевик... И этот боевик не ушел вместе с эмиром и другими пленными, а остался на дороге дожидаться мирных жителей. Он и сам, наверное, из мирных жителей, потому что был не полностью в камуфлированном костюме, а только в камуфлированной куртке и в обыкновенных грязных донельзя и обвислых джинсах.

Шли быстро, чтобы наверстать потерянное на разговор время и успеть засветло перейти минное поле, которым, по настоянию, кстати, самого Умара, окружил свое тайное убежище Байсаров. Автомобильный асфальтированный перевал обошли стороной и только по им одним ведомым тропам вышли к перевалу пешему. Здесь было светлее, да и на другой стороне хребта долго еще будет светло. Но им спускаться надобности пока не было, дальше путь лежал уже поверху.

Сложная и извилистая, меняющая направление тропа обеспечивала хорошее укрытие убежищу джамаата. Потому Умар и был уверен, что полковник Раскатов не сможет найти их «медвежий угол». Ведь эмир сразу повел всех прямо в противоположную сторону, и Раскатову неизвестно было, что так пошли только потому, что другого пути нет. Потом нужно было в обратную сторону повернуть. И знали об этом только те, кому это знать было нужно.

Выходить к тропе через перевал можно было бы и напрямую с автомобильной дороги – это короче в три раза, но там такой сложный путь, что времени на него затратишь в два раза больше. Пришлось бы и через скалы карабкаться, и через густющие кусты продираться, оставляя на ветвях клочья одежды, и в буреломе ноги ломать. Можно было и третьим путем до места добраться: сразу в долину спуститься и долго идти, меняя направления, по ручью. Но этот путь слишком длинен. Придется тогда еще одну невысокую гору огибать. Да и сам там будешь всем взорам открыт. Поэтому третьей тропой лучше не пользоваться.

Теперь Астамир уже не старался идти рядом с отцом, но сам Умар на сына время от времени бросал косой взгляд и видел, что тот необычайно задумчив и даже трижды спотыкался о вылезающие из-под земли корни. Это хорошо, что Астамир задумался, значит, отец своими словами поселил в душе у сына сомнения. Вовремя брошенное в благодатную почву зерно может дать добрые всходы. Главное, чтобы почва была подходящая. Каждое растение свою почву любит, как каждый человек свою землю, как каждый человек свой идеал красоты. И все видят мир по-разному...

Еще будучи командиром десантной роты, Умар разговаривал однажды со своим солдатом, татарином по национальности. Сидели у костра в разбитом артиллерией и вертолетными «НУРСами» афганском кишлаке и разговаривали. Солдат, вспоминая что-то с мечтательно затуманенным взглядом, рассказывал:

Дежурный по управлению выслушал краткий доклад полковника. Дежурному и не нужно было знать подробностей. Хотя это дело и не входило в состав секретных операций ГРУ, тем не менее лишнего здесь говорить никогда не рекомендовалось. Но дежурный и так все понял и сообразил, чего хочет Раскатов.

– Сразу с начальником соединять? Он дома сейчас... Звонил недавно...

– Сразу...

– У него два телефона... Можно в закрытом режиме, можно в открытом...

– На кой леший мне закрытый режим, если я с простого бандитского мобильника звоню... – Василий Константинович показал, что он слегка нервничает.

Астамир даже руку к уху приложил и голову повернул – слушал, как велел отец.

– Да, над самым перевалом завис... На месте... Звук двигателя сменился...

– Понятно... Десантируются... – Голос отца слышался удовлетворенным, но это не удивляло. Сын уже знал, что так голос Умара звучит, когда сбываются его ожидания. Отец умеет просчитывать ситуацию и всегда доволен, когда его выкладки оказываются верными.

– Как быстро прилетели... – Астамир в удивлении даже головой покачал.

– Это соседи... Спецназ ГРУ, что в батальоне квартируется... У них свой вертолет есть... Приписали... Что для вертолета шестьдесят километров...

Прежде чем высадить десант, вертолет прожектор включил и все вокруг осветил. И дорогу, и заросли вокруг, и камни. И даже самого полковника Раскатова, чтобы и его рассмотреть внимательно и узнать. И, уж конечно, тела пяти боевиков вокруг. И только потом завис на высоте двух с небольшим метров над землей. На взгляд Василия Константиновича, высоковато, но выбор высоты десантирования уже зависел от мастерства пилотов. Чем выше мастерство, тем ниже вертолет опускается.

Макаров первым выпрыгнул из вертолета, легко спружинил ногами, не перекатился даже и сразу в сторону отскочил, чтобы другому место для высадки предоставить и свою шею от чужих башмаков сберечь. Следом за ним посыпались солдаты. Спрыгивали, пружинили и перекатывались поочередно вправо и влево, быстро вставали и дальше выдвигались, уже поднимая стволы автоматов, чтобы обеспечить безопасность тех, кто еще не высадился. Все без пауз, без задержки, красиво и эффектно, словно на демонстративном показе перед каким-то высоким начальством.

Макаров сразу к Раскатову направился. Козырнул, приложив руку к камуфлированной косынке. В косынках были все, и ни у кого не было даже к поясу прицеплено тяжелой армейской каски. Полковник уже знал, что спецназовцы предпочитают удобство лишним средствам защиты. И пока потерь это не добавило, начальство молча переносило подобную, грубо говоря, легкомысленную моду. Но Раскатов сам прекрасно понимал, что с той же каской за спиной, как ее обычно носят, перекатиться, не получив травмы, достаточно сложно. А с каской на голове это неудобно. Каска значительно снижает обзор и мешает ориентации.

– Здравия желаю, товарищ полковник... – сказал Макаров. – Именно здравия... Я медика с собой прихватил... Из мотопехотного батальона... Сейчас он вам голову обработает... Он предпоследним десантироваться будет...

– А последним?

Мовсар переваривал сказанное.

– Объясни... – потребовал, наконец.

Умар тяжело вздохнул, но он хорошо понимал, что объясниться следует непременно. Так будет честно. Обманывать Умар не привык, хотя мог предугадать реакцию эмира на сказанное.

– Ты что, вертолет не слышал?

– Где-то в стороне пролетал. Мне доложили...

Слова полковника Мочилова о том, что в РОШе сидит на испытаниях группа управления космической разведки, как-то выпали из памяти Раскатова. Может быть, потому, что Юрий Петрович не сказал ничего конкретно, просто предположил, что космические разведчики смогут помочь своим наземным коллегам, и все. И ничего не пообещал. И Василий Константинович не ждал звонка от коллег. Но когда Раскатов ответил на звонок, причем на звонок повторный, то услышал незнакомый голос:

– Здравия желаю, товарищ полковник. Подполковник Козловский из управления космической разведки ГРУ. Я вас вижу... Советую свернуть на два градуса правее, потому что иначе вы на скалу наткнетесь...

– Меня видите?.. – не понял Василий Константинович.

– Пока только как светящуюся точку на карте... И вас, и вашу телефонную трубку... И всю группу майора Макарова... За второй группой майора Макарова мы тоже, кстати, наблюдаем... Они уже подходят к ручью и скоро свернут, я полагаю, влево... Вы сейчас просматриваетесь в режиме наложения на топографическую карту местности. Топографическая карта – это тоже условное название. В действительности мы накладываем отмеченные объекты на крупномасштабную карту космической съемки, которую в РОШе почему-то зовут топографической... Наверное, из-за сходности масштаба... Вот, кстати, с вами хочет поговорить офицер разведуправления РОШа...

– Я слушаю... – Раскатов еще не все полностью понял, но понял точно, что они под контролем космической разведки. Спутник следит за ними и контролирует прохождение по маршруту. Следовательно, спутник, как их определил, точно так же может определить и боевиков.

– Не-ет... Если они нас сейчас не накормят, я умру... – простонал Мовлади.

Умар Атагиев никогда не слышал, чтобы худенький и добренький Мовлади был обжорой. Обжоры обычно быстро вес набирают, а Мовлади в лежачем положении можно месяц подряд круглосуточно кормить, он все равно останется щуплым.

– Вот от воды я не отказался бы... – сказал Астамир, уже почти полчаса под руководством отца отмахав Лонг Гианом и основательно пропотев. – Хотя бы рот прополоскать... А в лучшем случае и умыться бы не помешало...

– Даже в тюрьме в камеру воду ставят... – заметил пулеметчик Анзор.

Без своего крупнокалиберного китайского пулемета, многократно ругаемого за неприлично большой вес, Анзор просто не знал куда руки деть. И постоянно то их на груди скрещивал, то за голову закидывал, то бессильно опускал.

Шли быстро.

– У меня была такая шальная мысль... – сказал Рубашкин. – Этим «кладовщикам» свидетели не нужны... И уж совсем я не понял, зачем они хотят со свидетелями поссориться, свинину им подсунуть...

– У них на складе больше ничего нет... Всю говядину распродали... – сказал старший лейтенант Тихонов. – Новая партия во вчерашней колонне была... Увезли в село...

– Крысы на складе есть? – сразу спросил Раскатов.

– А что это за продуктовый склад, на котором крыс нет... – заметил Макаров.

– Сижу за решеткой в темнице сырой... – тихо и фальшиво пропел на русском языке Завгат.

Но без грусти пропел, рассчитывая, что сидеть ему придется недолго. Даже какие-то нотки радости и издевательства над ситуацией, над теми же спецназовцами, что заперли их сюда, в голосе явственно слышались.

– Ты что, лужу под себя наделал? – мрачно спросил Беслан, стараясь голосом и интонацией показать удивление.

Беслан даже в таком положении, даже в ожидании «светлого» ночного освобождения оставался мрачным. Он просто не умел выглядеть веселым и беззаботным, и иногда Умар думал, какие страшные мысли придут в голову невесте Беслана на свадьбе только при одном взгляде на «счастливое» лицо жениха, если, конечно, такая свадьба когда-нибудь состоится.

– Почему так? – не понял Завгат.

– Вам, вижу, мой вопрос не по душе, – сказал Раскатов, глядя на офицеров.

– Вопрос как вопрос, товарищ полковник, и мы вполне в состоянии ваши чувства понять, – ответил Тихонов. – Только не знаем даже, что сказать...

– В первую очередь следует в рапорте отметить, что он вас спас, – подсказал Макаров. – И копию рапорта переслать в республиканскую прокуратуру. И обязательно проследить, чтобы он вошел в материалы уголовного дела... За одно это ему могут пару лет скостить... Кстати, пока вы спали, пришло сообщение от «кадыровцев». Мовсар Байсаров уничтожен при попытке покинуть село во время «зачистки»... Причем погиб страшно... Прямое попадание из гранатомета... На куски разорвало...

– Пленным сообщили?

– Я сказал... – Рубашкин себе водки налил. Кроме полковника, здесь все себе наливали сами по причине наличия только одной кружки. – Когда ужин им относил...

– Совсем у меня нервы никуда стали, – пожаловался Завгат. – Обычное ведь, кажется, дело, ничего особенного, ничего страшного, и потяжелее операции, помнится, бывали, а никогда не нервничал... А сейчас вот что-то нервничаю...

– Это только потому, что твой лучший друг Мовлади почти всю свинину съел и с тобой не поделился, – заметил Беслан.

Беслан перестал бы быть самим собой, если бы не встревал везде со своими колкостями, но колкости его, как правило, были направлены против тех, кто ответить не мог. Когда днем смирный и тихий в жизни Мовлади возмутился с неожиданной резкостью, Беслан не ответил, не рискуя обострять ситуацию. Мало ли, у кого какая истерика может случиться. С истеричными людьми иметь дело никому не нравится...

Завгат и Мовлади на самом деле дружили, и часто их можно было увидеть сидящими в стороне и разговаривающими о чем-то своем, что, впрочем, никого не удивляло, поскольку Завгат и Мовлади на одной улице выросли и были ровесниками. Другие в джамаате были сильнее друг от друга отдалены, и каждый жил своей жизнью, не слишком желая посвящать в нее посторонних.

Беслан ждал ответа, поглядывая на Мовлади. Но Мовлади сейчас не хотел говорить. Он смирно сидел, прислонившись спиной к стене, и глаза закрыл. Наверное, он не слишком хорошо себя чувствовал после ужина, который Умар заставил все-таки его съесть. Время от времени на Мовлади нападала икота, которую он «заливал» густым киселем из термоса. Несколько раз кисель ему приносил Завгат.

Как и договорились со старшим лейтенантом Рубашкиным, полковник Раскатов решил идти, не дожидаясь сигнала. Через три минуты после выхода старшего лейтенанта. Но у крыльца стояло много солдат, разговаривали, смеялись. Время до отбоя еще оставалось, и в душную казарму со свежего воздуха никто не спешил.

Постояв несколько секунд в дверях, полковник вернулся в канцелярию, снова открыл окно, посмотрел вокруг – не наблюдает ли кто за ним, и одним стремительным прыжком оказался на газоне. И тут же растворился в кустах.

Чтобы попасть к гаражу, минуя солдат у крыльца, полковнику пришлось сделать крюк. Он не желал, чтобы кто-то видел, как он уходит в ночь из казармы. Даже наоборот, хорошо было, что солдаты видели его вышедшим к двери и тут же вернувшимся в канцелярию. Не иначе, перед сном воздуха глотнул. Теперь два десятка человек, не кривя душой, подтвердят, что Раскатов был на месте...

А он тем временем прошел до окончания зарослей, но дальше метров пятьдесят предстояло пройти по открытому месту перед штабом батальона, во многих окнах которого горел еще свет. Рабочий день давно закончился. Этот свет могла зажечь и уборщица, моющая полы. Но полковник решил не рисковать и открытое место просто перебежал. В любом случае, увидят его идущим или бегущим, внимание он привлечет. Но времени для пересечения открытого пространства на скорости требуется меньше, следовательно, меньше вероятность, что его заметят.

Никто Василия Константиновича не окликнул. Снова скрывшись в кустах, он внимательно осмотрел все позади себя. Спокойно... Никого нет... Никто вслед не смотрит... И только после этого дальше двинулся.

Как легко дышится, когда знаешь, что не закрыт на замок в грязной и вонючей комнате и что тебя вскоре ждет не менее грязная и, может быть, даже более вонючая камера и нудный следователь, а потом и мучительный суд. Никогда на свободе не думается о том, как, оказывается, легко и счастливо просто вот так – дышать... Дышать свободой, которую только что вернул себе... Не сам, пусть и с чужой помощью, но – свободу. И как много свобода для человека значит... Какое счастье быть и чувствовать себя свободным. Счастье, наверное, большее, чем чувствовать себя живым. И странно, что понимать это начинаешь только после того, как появляется возможность сравнить.

Умар легко смирился с тем, что он не смог вытащить из плена всех бойцов джамаата. Как бывший боевой офицер и опытный боевик, то есть человек, с войной во всех ее проявлениях связанный тесно, он хорошо понимал, что человек может только предполагать развитие событий, а события иногда развиваются по совершенно непредсказуемому сценарию, непонятно кем написанному. То же самое произошло и сейчас, когда все выверенные просчеты оказались ненужными только потому, что спецназовцы выставили свой караул. И несмотря на полную готовность всего джамаата к действию, действие не может состояться потому, что не рискнет действовать противная сторона – «кладовщики», а они на глазах у спецназовцев действовать, конечно же, не решатся...

Но все-таки хорошо, что Умар с Астамиром освободиться сумели. Значит, судьба не совсем еще отвернулась от них. Одно вот только покоя не давало – что не смог предупредить других, а сам исчез, сбежал, как они это понимают, как они должны это понять. Иными словами, спасаясь сам, бросил их на произвол судьбы. А объяснить было невозможно. При объяснении джамаат наверняка бы взбунтовался. Никто, находясь в предвзрывном отчаянии, уже не стал бы слушать Умара, никто не стал бы вникать в его доводы. Как никто не поверил бы в его обещание выручить их. Хотя точно так же, в подобной ситуации, и сам Умар не верил, что полковник Раскатов сумеет выручить своих пленных. Повторилась ситуация. Повторилась пока только наполовину, и теперь уже дело Умара повторить ее полностью...

Здесь еще одна тонкость существовала... Тонкость небольшая, но существенная... Раскатов начал требовать от Умара слова, что тот сложит оружие и уедет куда-нибудь далеко-далеко, где никто его не знает... Он и освобождал, как было недвусмысленно сказано, именно с этим условием. Но, если бы Умар слово дал, то он не смог бы ничего предпринять для помощи своим парням. И он даже предупредил Раскатова, что постарается освободить их. И как-то весь разговор скомкался, что Раскатов больше не требовал слова... Но где-то в воздухе витало ощущение, что слово уже дано. Если Умар согласился бежать, значит, он согласился и с условием полковника. Но в то же время и предупредил о своих будущих действиях, и с этим вроде бы полковник Раскатов тоже согласился...

Макаров, как заметил полковник Раскатов, не расслабился даже за закрытой дверью в канцелярии, где его не могли услышать ни солдаты, ни сержанты. Похоже, Сергей Вячеславович начал жалеть, что пошел на поводу у полковника и ввязался в эту историю. Сейчас, видимо, майору казалось, что гораздо проще было бы вообще в стороне остаться... По крайней мере, так Раскатову показалось, и он рад был бы ошибиться в сыне своего бывшего командира и товарища. Оставаться в стороне все равно было никак нельзя, поскольку свидетели обвинения против «кладовщиков» были нужны в первую очередь старшему лейтенанту Тихонову, чтобы удачно закончить его историю.

– Как думаете, товарищ полковник, это не мы натворили дел?.. – прозвучал вопрос, и задан он был таким голосом, словно по вине офицеров спецназа, по крайней мере, локальная атомная война началась.

Макаров смотрел в лицо полковника внимательно и без эмоций, что как-то не соответствовало тону вопроса. И непонятно было, что в данном случае правдивее, интонации или выражение лица.

– А каких мы дел могли натворить? – не понял Раскатов. – Мы все сделали чисто. И не наша вина, если обстоятельства оказались сильнее нас. Все предусмотреть было невозможно, потому что мы не умеем читать мысли противника. Мы даже сейчас не знаем, что произошло...

– Ладно. Это узнаем... А как Умар Атагиев с сыном?.. Как все прошло?

Астамир не потерял хладнокровия во время бегства. И убегал он, не в панике спасаясь, хотя бежал быстро. Ни о какой панике речи быть не могло, было только душевное смятение из-за того, что он вынужден был оставить отца. Это походило на предательство. Но это не было предательством, потому что, во-первых, таким был приказ отца, во-вторых, если бы Астамир не ушел и попытался отстреливаться на месте, он задержал бы отправку отца к врачу, и отец истекал бы кровью до тех пор, пока Астамира не убили бы... И каково было бы отцу смотреть, как убивают его сына?

Но и убегал Астамир тоже не безоглядно, несмотря на то что в него стреляли. Он не забыл прихватить с собой два автомата и к каждому по дополнительному рожку. Без оружия в его положении трудно было выжить. И, перебежав дорогу, Астамир в первых же подходящих кустах залег и стал смотреть, что там будет происходить, по ту сторону раздолбанного асфальтового полотна. Шальная мысль в голове мелькнула, что федералы захотят отца пристрелить, и Астамир приготовил оба автомата и один сразу в руки взял, прицелился, чтобы, если что, за отца отомстить. Солдаты шли открыто, не прячась, в полный рост и совершенно не ждали атаки под забором своего батальона.

Тут же к солдатам и спецназовцы присоединились во главе с офицером. Они отцом и занялись. Развернули плащ-палатку и стали отца перекладывать на нее. Астамиру хотелось крикнуть, чтобы осторожнее брали, но спецназовцы и без того старались быть осторожными. Переложив Умара, они сразу его понесли в сторону части. А офицер что-то с земли поднял. Издали в темноте не было видно, что именно, но Астамир по месту понял, что офицер подобрал его Лонг Гиан – последний подарок отца. Жалко, что сам Астамир забыл про него...

Но, если отца унесли, значит, есть надежда, что он останется в живых. Не может такого оказаться, чтобы в большом мотострелковом батальоне не было санчасти, чтобы не было в санчасти врача. А какой врач всегда бывает главным в армии? Конечно, хирург. Отцу хирург нужен... Может быть, и прооперируют его... Ведь сколько раз бывало, слышал Астамир, что в самом отдаленном горном селе, без оборудования, без света даже, врач проводил такую операцию, которую, считается, можно только в суперсовременной клинике проводить.

Здесь поблизости светилами медицины не пахнет. Но может же оказаться хороший хирург. Может... Отец сам всегда говорил, что он везучий... Должно ему повезти.

Только подходя к казарме спецназа, Василий Константинович вспомнил, что все это время он даже и не думал о своем сотрясении мозга. А как только вспомнил, голова снова начала болеть.

С майором Макаровым встретились у крыльца.

– Сергей Вячеславович, таблетки, как в прошлый раз, нет больше? – спросил у Макарова.

– Нет, товарищ полковник. Если надо, я схожу в санчасть. У здешних медиков сегодня тоже ночь бессонная...

– Если не трудно... Это в штабном корпусе?