По междугородке позвонила Татьяна Павловна, мать Кордебалета. Игорь Согрин год назад гостил у него, тогда и познакомился с матерью.

– Алло! Это Самара?

– Да-да… Самара.

– Ой, очень плохо вас слышно. Мне Игорь Алексеевич нужен.

– Слушаю вас.

Откуда-то поволокло голимым сквозняком, словно Игорь, выпуская куратора, за которым пришла машина, оставил дверь распахнутой. Но он отлично помнил, как дверь закрыл на оба замка и даже задвинул внутреннюю защелку. Следовательно, открыть ее снаружи никто бы не смог. Сам сквозняк был какой-то неприятный, сыроватый, с запахом кладбищенской плесени или еще чего-то похожего.

«Покойники… Ветер с кладбища… Воображение разыгралось…» – успокоил он себя.

Подполковник спецназа ГРУ с боевой биографией, такой, как у него, мог себе позволить поиграть воображением и не бояться, что от этого может помутиться рассудок. Нервы проверены не в одном деле… Но вот Шурик Кордебалет… Шурик, тоже проверенный и испытанный, тоже много перенесший… У этого-то рассудок наверняка помутился, если он застрелился. Хотя, мало ли что заставило его так поступить. Жизнь теперешняя сюрпризов готовит немало. А нервы у парня, если честно сказать, были и тогда, в самом начале, не слишком могучие. Нервы даются человеку природой. Конечно, до определенной степени их можно и тренировать. Но сколько физически крепких парней не могли продолжать службу в спецназе ГРУ, хотя сами туда рвались, только из-за своей нервной системы. Нервы, нервы, нервы…

По приказу Согрина, отданному шепотом, прикрепленный к отдельной мобильной группе прапорщик провел особую подготовку к следующему дню занятий…

Игорь уже несколько раз с надеждой просматривал содержимое «ящика» электронной почты. Ну вот, наконец-то! Файл для него пришел. Расшифровывал компьютер так же медленно, с натугой, как и зашифровывал. Видимо, программа предназначалась для очень сильных машин, не для элементарно-бытовых. И вот поплыли первые строчки текста.

«Привет! Доволен, что ты вернулся на службу. Может быть, поработаем еще вместе. Я был бы этому весьма даже рад. Относительно твоего дела не могу сказать, что обладаю обширными сведениями.

Первое. Что-то ваш старый дурак напутал. У нас на центральном компьютере вообще не было сообщения о смерти Кордебалета. Это сообщение поступило только вчера. Действительно, Шурик умер в сумасшедшем доме. В отделении для буйных. Острая сердечная недостаточность. По нашим сведениям, про мать куратор сказал тебе правду. Звонить, естественно, она не могла. Источник данных – служба надзора ФСБ. «Деза» возможна. Я смог проверить дополнительно по картотеке МВД. Там сообщение подтверждается. Но, при умении, ввести туда данные несложно.

Второе. Есть косвенные свидетельства, что Кордебалет в течение последних восьми месяцев сотрудничал с местным управлением ФСБ. Дважды его за этот период видели посещающим ихнюю конспиративную квартиру. «Жучки» туда внедрить не удавалось. Варианты их совместной работы не прослеживаются – информации никакой.

Вообще у них в последнее время наблюдается непонятное оживление в деятельности Конторы. Известно, что туда были перечислены на научно-исследовательскую работу значительные средства. В связи с этим местные комитетчики работают с удвоенной бдительностью и строго контролируют всех выходящих на контакт чужих.

Утро было слегка туманным, хотя предыдущий день являл собою мартовскую яркость и радость и ожидалось, хотелось ожидать, что следующий будет таким же.

«Может, еще разгуляется…» – думал Игорь, глядя на небо через мутноватое стекло своих «Жигулей» шестой модели. Небо сквозь туман проглядывалось едва-едва, и трудно было определить, насколько оно затянуто облаками и надолго ли эти облака зависнут.

Погоды хотелось посветлее, и уж совсем не хотелось этого тумана, в котором не так и трудно влететь на скорости, на которой ехал он, куда не следует. И желтые противотуманные фары не спасут. Надвинется откуда-то, скажем, громада грузовика, так быстро надвинется, что и среагировать не успеешь, не успеешь сообразить, в какой кювет тебе свернуть, если свернуть вообще можно.

И все же он гнал машину, стремясь побыстрее преодолеть ту необходимую тысячу километров. Его ждал Шурик Кордебалет, его ждала неизвестность, и эти два понятия – одно понятие товарищеского долга, другое понятие Службы и судьбы спецназовца – подполковника Главного разведывательного управления, они объединились, они требовали от него немедленного реагирования, конкретного приложения сил, которым в настоящий момент и являлась высокая скорость передвижения, напряжение скользкой трассы и туман.

Он ехал и не знал, что, не найдя его на вокзале, тщетно прождав у железнодорожных касс, продежурив напрасно на перронах и в подземных переходах под железнодорожными путями, некие люди метались, ругались, обвиняли друг друга. И даже пытались то предпринять розыски в аэропорту, то начинали разыскивать его в самой Самаре, думая, что он задержался здесь по какой-то надобности. И даже к куратору приставили постоянный и откровенно-наглый «хвост», надеясь, что старик занервничает и попытается выйти на связь с самим Согриным, попытается и его предупредить и предостеречь. Эти люди привыкли действовать сверхсложными и сверхтехнологичными методами, но результата это не дало. А потом молодой и неопытный сотрудник сдуру взял и позвонил сыну Игоря. Сына дома не оказалось, но бывшая жена на вопрос – как найти подполковника Согрина – ответила сразу и не скрывая, что Игорь Алексеевич на автомобиле уехал в другой город на похороны товарища. Они поняли, что проигрывают во времени. Попытались что-то сделать, что-то предпринять, но сам подполковник Согрин в это время уже проехал маленький клин Оренбургской области и подъезжал к границе с Татарией, так и не расставшись за все время пути с туманом, таким одинаково нелюбимым всеми водителями, но в данном случае прячущим Игоря от ненужных соглядатаев. Задержать его отъезд на сутки или дольше, как было приказано, уже не представилось возможным. Можно было, конечно, организовать и дорожно-транспортное происшествие где-нибудь в Башкирии или еще дальше. Но договориться об этом по телефону очень сложно, пришлось бы вводить в курс дела уфимских коллег. Тем более что такого резкого и конкретного приказа не поступало. Брать на себя ответственность никто не захотел. Была послана срочная шифротелеграмма в Москву, откуда приказ о задержании отъезда на «некоторое время» и приходил, но ответственный сотрудник, который приказ готовил и держал в руках основные нити большой и сложной игры, исчез. То есть он не совсем исчез, он просто отправил жену в командировку и потому решил обмыть это событие с подругой в бане на даче. И никого из сослуживцев об этом, естественно, не предупредил, чтобы не «заложили». Вот его и не нашли, и шифротелеграмма, таким образом, осталась вовремя недоложенной.

На въезде в город с Уфимского тракта, уже поздним вечером, Игоря опять остановили на посту ГАИ. Здесь же, рядом с гаишниками, походкой всемогущих суперменов прогуливались, придерживая сильной рукой короткоствольные автоматы, несколько омоновцев. Ребята крепкие, сразу отметил Игорь. Наверное, и подготовлены отлично. Но к себе в отдельную мобильную группу он их не взял бы без дополнительной многомесячной подготовки. У омоновцев психология направлена на другое. И в тяжелых условиях, когда решать приходится не только боевые задачи – там они еще, возможно, и сгодились бы, хотя тоже не всегда, – но и задачи выживания, задачи превозмогания самого себя и в физическом, и в моральном плане, сравниться со спецназовцами ГРУ эти парни не могут.

Остановленные раньше машины по очереди обыскивали. Мало приятного, если обыскивать начнут и его. В машине-то ничего не найдут, кроме ножа. Но личный обыск может привести к неприятностям.

На гаишника, который рассматривал разбитый пластиковый наконечник бампера и слегка поврежденное крыло, Игорь внимания почти не обратил, только кивнул слегка и сразу же походкой человека, который имеет на это право, направился к омоновцам. Решительно выбрал для разговора лейтенанта.

– Привет, ребята. – И показал удостоверение.

Заместитель командира ОМОНа Самарского УВД капитан Согрин. (Документы на машину на настоящую фамилию. Потому и удостоверение тоже.) Понижение в звании не слишком смутило Игоря. Ради дела можно и не это пережить.

Толик Сохно ушел из армии сразу после Афгана. Игорь тогда еще оставался в должности, но он не держал своего старого товарища – понимал…

…Капитан Сохно попал в плен незадолго до очередной ротации отдельной мобильной группы, когда уже, как говорится, на чемоданах сидел. Командир моджахедов – хитрый стратег, выпускник Академии имени Фрунзе – думал, что знает, с кем имеет дело. Он настроился на волну командного пункта – многое знали афганцы, знали и радиоволны, на которые хотели выйти, – и на плохом русском языке, прекрасно и колоритно произнося при этом ругательства, предложил прийти и забрать то, что осталось от командира роты разведчиков. Моджахед бравировал. Он очень хотел позлить спецназовцев, надеялся, что они от такого сообщения заведутся.

Игорь в самом деле завелся.

– Ладно, жди, друг дорогой, мы придем… – угрюмо и почти буднично пообещал.

Но уже поступил категорический приказ от командования – никак на провокацию противника не реагировать. Однако любой приказ может «опоздать», как удачно то ли случилось, то ли подстроилось и в этот раз. Сохно не просто командир роты разведчиков, он еще и старый, проверенный друг.

– Бутылки в последнее время какие-то маленькие стали, что ли… – Сохно с демонстративным сожалением посмотрел на дно пустой бутылки – надо же, он и не заметил, когда водка кончилась. – На всем, стервецы, заработать пытаются…

– Рассказывай, рассказывай… – Игорь вытянул ноги и расслабился. – Мне тоже предлагали тогда работу в Чечне. Только не ликвидатором. Конкретно ничего не объяснили, и я отказался. Втемную работать не всегда люблю.

– Все лучше, чем на пенсию мизерную жить. Хоть унижения не испытываешь.

– Конечно, это так, только я отказался по другим причинам. Мне не Служба, а Контора предлагала. А я с ними как-то не сдружился.

– Понятно. Только мы в Чечне с ними в одной упряжке тянули. Помогали друг другу. Сведениями обменивались. Это наверху власть делят, а нам что делить с такими же парнями. Сам понимаешь, что там за обстановка была. Без поддержки не вытянуть. Вот и вытягивали друг друга. Я понимаю, у тебя старые счеты, но и там люди разные.

Сохно стал пьянеть уже к половине второй бутылки. Но третью все равно на стол поставил. Или просто таким образом грозил кому-то невидимому, на кого был зол. Игорь ему не мешал. Понимал, что рассказ о пережитом всегда вызывает повторение переживаний, и Толику просто необходимо механическое расслабление психики – такое единственно и бывает, что от хорошей женщины или от хорошей пьянки.

Раньше, как Игорь помнил, Сохно надо было нырнуть на часок в железнодорожную цистерну со спиртом, иначе не будет со стороны заметно, что он вообще выпивал. Психика у капитана, должно быть, стала не та, что в прежние годы. И здоровье уже не такое ломовое. Все течет, все изменяется.

– Как просто было раньше… Когда все мы только собрались вместе… – Голос капитана уже заметно ломался, но чувствовались в нем ностальгические нотки по временам, безвозвратно ушедшим, когда вся отдельная мобильная группа была еще молода и не успела еще на своем коротком веку вырыть ни одной могилы для своих парней…

Тропа вывела их к густо поросшему предгорью. Высоких деревьев здесь было мало, зато кусты росли настолько плотно один к другому, что продираться сквозь них можно было только с трудом и с большим ущербом для одежды.

– Может быть, ты отдохнешь? – спросил Игорь товарища, которому табуретка показалась слишком ненадежной, и он сел на пол под окно. – Поспи часок, потом я тебя разбужу и мы продолжим разговор… Как?

Сохно икнул, сделал вид, что стесняется этого, и согласно закивал:

– Как командир прикажет… – И стал подниматься.

Поддерживать его, однако, надобности не было. Походка оставалась достаточно устойчивой. Под насмешливым взглядом сестры Игорь повел капитана наверх, в мансарду.

– Рядом с твоей комнатой… – сказала Татьяна. – Я там уже все приготовила…

Сохно присел на корточки рядом со столом. То ли кресло не внушало ему доверия, то ли он привык за последнее время больше пользоваться помещениями, в которых присесть было не на что. Выпитое сказалось на его лице – покраснели лоб и нос, глаза воспалились, но какое-то внутреннее чувство вытеснило из него последствия алкоголя и будоражило сознание воспоминаниями, как угли в костре палкой перемешивало, не позволяя костру погаснуть.

И воспоминания эти были, похоже, более глубокими, чем вчерашний или даже месячной давности день. Они на генном уровне охватывали то, что было заложено в первое сознание, охватывало первые поступки и принципы, сравнивало их с настоящим, которое дурным сном казалось, и терялось в поисках несуществующей истины. Потому что, куда Сохно ни пытался тыкнуться покрасневшим своим носом, у каждого истина была своя, и все прежние его понятия зачастую не годились в современной жизни. Он всегда хотел служить делу, а сейчас не знал, куда приложить свои силы и умения, потому что служба стала совсем не такая и она не давала, как раньше, однозначных ответов на возникающие ежеминутно вопросы.

То есть она осталась службой, но теперь служить приходилось не стране, а кому-то скрытому за невидимым занавесом, бороться за чьи-то корыстные интересы, помогать кому-то наживаться, прикрываясь именем страны и ее благополучием, хотя в действительности именно неблагополучие и создавая.

В бою шальная пуля – прицельно никто почти не стрелял в подступившей темноте – оцарапала Игорю бедро. Он почувствовал это, только когда все кончилось.