Перевод с азербайджанского Греты КАРГАМАНОВОЙ.

Рисунок Олега ВУКОЛОВА.

Нет, его уже ничем не пронять, не удивить, не обрадовать, все осталось в прошлом, и ничего, ничего больше не будет, кроме этого бесконечно томительного ожидания.

Всего какой-нибудь час тому назад солнце стояло в зените, жгло и палило все живое на земле, а сейчас вон уже как удлинилась тень от скалы… Час? Или, может быть, два часа? Ход времени притупился в нем; с той самой минуты, когда такси высадило его на южном шоссе, мерцающем, как серебряный пояс, время то ли застопорилось, то ли пошло по каким-то другим, непостижимым ему законам. Стоя на обочине и невесть почему крепко прижимая к себе саквояж (в этакую глушь и вор не заберется), он подождал, пока машина развернулась и уехала обратно, в направлении города, и, глядя на задние огни, подумал вдруг, что теперь его не спасет ни человек, ни бог, ни самый что ни на есть чудодейственный талисман, привали их ему не один, а тысячу один, и ничего уже не будет, кроме этой влажной и липкой ночной прохлады, ничего.

Две крохотные красные точки размотались длинной нитью в ночи и вдруг погасли, как гаснет едва горящая свеча надежды у тяжелобольного человека; он ощутил, как в густой темноте мерцают его глаза. И тогда он отправился в путь без дороги, без какого-либо намека на тропу, взбирался все выше и выше, едва сдерживая ужас перед хаосом камней, выжидающих момента, чтобы обрушиться на свою жертву, одолевая каждую пядь, как наглухо запертые ворота, временами ему даже слышались приглушенные переклики стражи; но куда страшнее этих страхов, когда в ушах звенит роковой телефонный звонок, даже цикады тогда обрывают свой немолчный звон и все вокруг цепенеет в ожидании и страхе. Надо же было случиться такому в его неполные сорок три года, и жил-то всего ничего, и вот все отнято, а взамен — ожидание, в котором больше безнадежности, чем надежды.