Меня зовут Савельев Саша. Я учусь во втором классе и живу у бабушки с дедушкой. Мама променяла меня на карлика-кровопийцу и повесила на бабушкину шею тяжкой крестягой. Так я с четырех лет и вишу.

Свою повесть я решил начать с рассказа о купании, и не сомневайтесь, что рассказ этот будет интересным. Купание у бабушки было значительной процедурой, и вы в этом сейчас убедитесь.

Начиналось все довольно мирно. Ванна, журча, наполнялась водой, в которой плавал пластиковый термометр. Все время купания его красный столбик должен был показывать 37,5. Почему так, не знаю точно. Слышал, что при такой температуре лучше всего размножается одна тропическая водоросль, но на водоросль я был похож мало, а размножаться не собирался. В ванную ставились рефлектор, который дедушка должен был выносить по хлопку бабушки, и два стула, которые накрывались полотенцами. Один предназначался бабушке, другой… не будем забегать вперед.

Итак, ванна наполняется, я предчувствую «веселую» процедуру.

— Саша, в ванную! — зовет бабушка.

— Иду! — бодро кричу я, снимая на ходу рейтузы из стопроцентной шерсти, но путаюсь в них и падаю.

— Что, ноги не держат?!

— А все равно красная ягода лучше черной! — раздался истошный крик, и я проснулся.

Крик был так ужасен, что я подскочил на кровати и долго озирался в страхе по сторонам, пытаясь понять его происхождение, пока не догадался, что кричал я сам во сне. Поняв это, я успокоился, оделся и вышел из спальни.

— Чего так рано встал? — удивилась бабушка, стоявшая в дверях кухни с фарфоровым чайником в руках.

— Проснулся.

— Чтоб ты больше никогда уже не проснулся! — Бабушка была явно не в духе. — Мой руки, садись жрать.

Рядом с нашим домом была огромная стройка Автодорожного института — МАДИ, — и мы с приятелем очень любили туда ходить. Он ходил туда «лазат», так специфически выговаривал он это слово, а я искал там разные детали, из которых можно было бы что-нибудь изобрести. «Лазали» мы туда часто. Вечером в МАДИ никого не было, и мы могли делать там все что захочется. В МАДИ было множество интересных вещей, и все они принадлежали нам. В МАДИ меня не могла найти бабушка, и, наверное, поэтому она запрещала мне туда ходить. Но как не ходить туда, где можно делать все что захочется и где тебя не могут найти?

В МАДИ я мог бы чувствовать себя совершенно свободно, если бы не одно обстоятельство. Шесть раз в день я должен был принимать гомеопатию, и когда я гулял на улице, бабушка выносила мне ее в коробочке. Если при этом кто-то угощал меня конфетой, бабушка брала ее и, отправляя себе в карман, со вздохом говорила:

— Ему нельзя, у него, эх, другие конфеты. — И всып

а

ла мне в рот порцию гомеопатических шариков.

Как-то, решив всыпать мне в очередной раз кониум, в шутку прозванный нами «лошадиумом», бабушка вышла во двор и не увидела меня.

— Саша! — крикнула она. — Саша!!!

В школу я ходил очень редко. В месяц раз семь, иногда десять. Самое большое — я отходил подряд три недели и запомнил это время как череду одинаковых не запоминающихся дней. Не успевал я прийти домой, пообедать и сделать уроки, как по телевизору уже заканчивалась программа «Время» и надо было ложиться спать.

Ложиться спать я не любил. Обычно, если не требовалось рано вставать, бабушка разрешала мне смотреть с ней после программы «Время» фильм. Она почесывала натертые резинками салатовых трико места, я хрустел хлебными палочками, мы лежали на дедушкином диване и глядели в экран. Фильмы были, как правило, скучные, но дожидаться в постели сна было еще скучнее, и я смотрел все подряд.

Как-то раз мы смотрели фильм про любовь.

— Что ты смотришь? Что ты можешь тут понять? — спросила бабушка.

Я решил что-нибудь загнуть и ответил:

Три не издававшихся ранее главы «На ленточки», «Скорост» и «Сбылась мечта идиотика» были написаны одновременно с основным текстом повести, но не вошли в окончательную редакцию. Сейчас, когда у повести «Похороните меня за плинтусом» появилось много поклонников, эти главы публикуются в подарочном издании книги в качестве дополнительных материалов.

Некоторые люди украшают свои письменные столы фотографиями близких, открытками или красивыми календарями. Они кладут все это на стол и накрывают сверху стеклом. Подобным способом бабушка украсила свою тумбочку около кровати. Только вместо открыток и фотографий она держала под стеклом результаты моих анализов. Не все, конечно. Только самые худшие. Для всех моих анализов, собранных бабушкой, не хватило бы не то что тумбочки, а даже бильярдного стола. Бабушкина тумбочка была значимым предметом мебели в нашей квартире. Ее нутро заполняло множество интересных предметов, но открывать ее, как и все остальные ящики в доме, бабушка мне категорически запрещала. Я помнил, что вещи в ящиках чужие и оставлены на хранение загадочными людьми вроде генерала Фкаима Бабаева, но иногда любопытство брало верх, и с азартом исследователя египетских гробниц я тайком открывал какой-нибудь шкафчик, чтобы обнаружить там то стопку старых журналов, то съеденные молью обрезки меха (наверное, их оставила на хранение генеральская жена), а то диковину вроде костяных слоников или деревянного автомобиля «Победа» с часами на месте запаски. Деревянная «Победа» понравилась мне настолько, что, забыв осторожность, я спросил у бабушки, можно ли мне с ней поиграть.

— С какой «Победой»? — не поняла бабушка.

— А у тебя там, в ящике лежит, деревянная.

— Сволочь! Чтоб ты уже с гробом играл деревянным. Рылся, сука, в буфете?

Я стал рассказывать бабушке легенду про то, как буфет сам открылся и из него выкатилась машина, но бабушка не поверила.

Когда бабушкины знакомые спрашивали меня, кем я хочу быть, то обычно удивлялись моим ответам. Я не хотел быть ни космонавтом, ни актером, ни пожарником. Я хотел быть инженером-конструктором и строить космические ракеты.

— Сто двадцать рублей в месяц получать будешь, — предостерегали знакомые. — Кто тебя только надоумил на это?

Я с достоинством отвечал, что к выбору жизненного пути меня подтолкнули два тома детской энциклопедии, которые подарила мне мама. Вообще-то мама собиралась подарить все десять томов, но бабушка сказала, что у нее и так загажен весь дом и она не позволит тащить в него книги размером с бетонные плиты. Она разрешила оставить только два тома, которые я выберу, а из остальных посоветовала маме построить склеп для себя и для карлика. Из десяти книг я выбрал том второй, посвященный астрономии и геологии, и том пятый, посвященный технике. Астрономический том пробудил во мне тягу к звездным мирам, но становиться космонавтом я даже не мечтал, помня про свое внутричерепное давление. Оставалось отправлять к звездам других счастливчиков, и так я решил стать инженером-конструктором. Знаний, собранных в пятом томе, было, на мой взгляд, достаточно, и к постройке космического корабля я приступил немедленно.

Вооружившись бумагой, линейкой и циркулем, я нарисовал схему ракеты в разрезе. Отсеки располагались один над другим и соединялись вертикальной винтовой лестницей. Верхний отсек занимала кабина управления, под ним располагался отсек со скафандрами и спускаемыми аппаратами, ниже был отсек столовой и кают-компании, далее — спальни с туалетами и душевой, потом топливный бак и, наконец, двигатели. Для каждого отсека в отдельности тоже были сделаны чертежи. На чертеже спальни я старательно вычертил кровати с подушками, в пищевом блоке нарисовал плиту и кастрюли, в туалете долго пытался изобразить унитаз.

«И кто только придумал для этого устройства такую сложную форму?» — думал я, в пятый раз стирая неполучившийся унитаз ластиком.

После краха моего космического проекта я еще некоторое время увлекался астрономией, поражая лифтерш во дворе названиями звезд Антарес и Бетельгейзе и пытаясь собрать из старых бабушкиных очков телескоп. Но стекла, вставленные в скрученную из картона трубку, не позволили мне разглядеть на Луне Море Спокойствия, а восторженные лифтерши после пяти минут общения с бабушкой стали называть меня сраным Галилеем и потеряли к звездам всяческий интерес. Нужно было искать другой жизненный путь, и я снова обратился к любимым томам детской энциклопедии. Будь у меня под рукой все десять книг, я бы мог стать историком, физиком или биологом, но два тома ограничивали мой выбор звездным небом, земными недрами и машиностроением, поэтому, отбросив навсегда мир небесных тел, я решил стать геологом и построить вездеход для дальних путешествий. Снова закипела работа над чертежами.

Проект гусеничного электровездехода, в кузове которого был жилой дом с кроватью и раковиной, я осуществлял половину лета. Мы с Борькой устроили во дворе за гаражами тайник и притащили туда из МАДИ множество разных деталей. По мере того как возвышалась их груда, росла наша уверенность в будущем вездехода и крепла наша дружба. В МАДИ мы лазали теперь не просто так, а чтобы набрать деталей и приблизиться к цели; по телефону болтали не о ерунде, а о том, что приключится с нами в пути, когда мы поедем к тянь-шаньским ущельям добывать драгоценные камни.

Мы тащили из МАДИ гигантские болты, обода от мотоциклетных колес, разбитые аккумуляторы, бублики старых воздушных фильтров, спидометры, шестеренки, и нам казалось, что чем больше мы притащим, тем реальнее станет наш вездеход. Он словно соберется сам собой, когда количество принесенных деталей превысит некую массу. Когда до этой массы оставалось совсем немного, Борька меня предал.

— Знаешь, все это фигня, — сказал он, пиная ногой мотоциклетные обода. — Я рассказал про все маме, чтобы она меня с тобой отпустила в Тянь-Шань. Она сказала, что настоящий вездеход мы сейчас не построим. Только действующую модель, если пойдем в кружок юных техников. Я во Дворец пионеров записался на «Белорусской». Пойдешь?

Такого коварства я от Борьки не ждал! Бросить меня, когда до исполнения мечты оставалось собрать сотню-другую железок?! Мы вдребезги разругались, и я заявил, что построю настоящий вездеход назло ему, его маме и своей бабушке. А еще построю действующую модель, которую у всех троих разломаю на голове. Борька обиделся и перестал со мной разговаривать. Через несколько дней мы помирились, но проект вездехода был забыт навсегда. После истории с цементом лазать в МАДИ без Борьки я очень боялся.