На встречах с молодежью в пестрой череде подчас самых неожиданных вопросов случается мне отвечать и на такой: доволен ля я тем, что стал летчиком-истребителем? Мой ответ всегда однозначен и краток — да, безусловно, и все самое для меня дорогое и важное в жизни так или иначе связано с моей военной профессией…

Помню первый самостоятельный вылет, первый свой воздушный бой. И первую награду, в декабре сорок первого, полученную в Кремле из рук Михаила Ивановича Калинина. В деталях, зримо представляю себе поистине отчаянный перелет на трофейном связном самолетике из-под Сталинграда, когда наши доколачивали остатки фашистской армии Паулюса. В тот день по всей трассе погода была — хуже некуда. А Москва требовала срочного моего прибытия…

Не тускнеет в сердце, где-то в глубинах сознания живет ликующее, праздничное настроение, охватившее меня во время очередного полета в небе Кубани накануне Первомая 1943 года. Это был третий за день мой боевой вылет в зону над легендарной Малой землей, и впервые над Новороссийским не висела пелена дыма от бомбовых и снарядных разрывов, и под крылом «яка» буйной зеленью и белой кипенью садов продолжала свой неудержимый шаг весна. За все время полета не мелькнул ни вблизи, ни вдали ни один стервятник с наглым фашистским крестом на борту. Это значило, что битву в небе Кубани мы выиграли, что враг не сунется больше в воздушное пространство над Малой землей. Впереди еще была долгая война, новые тяжелые бои и сражения — я все это прекрасно сознавал, понимал, чувствовал, но ничего не мог с собой поделать: настроение было по-юношески озорное и песенное…

Очень зримо, словно все это происходило вчера, представляю работу наших летчиков во время Белорусской операции и выхода советских частей на Одер. Перед нами, летчиками-истребителям.и, стояла задача: прикрывать с воздуха, обеспечивать безопасность танковых соединений, которые одни, без пехоты, прорывались в глубокий тыл противника, расчленяя и окружая вражеские группировки. Для нас это была настоящая летная страда.

Стремителен, неудержим натиск советских танкистов. Фашисты не успевали не только минировать, но и взрывать свои аэродромы. И нам доставались целехонькие их самолеты. Но и трудно было невероятно — истребители постоянно перебазировались с одного аэродрома на другой по ходу рейдов танковых частей. Нелегко было в тех условиях обеспечить снабжение полков, поддерживать должный уровень управления ими. И вот в такой обстановке довелось мне провести бой, о котором можно было только мечтать. Два наших полка в очередной раз перебазировались на только что отбитый у врага аэродром. Последними шли туда мы с моим ведомым Героем Советского Союза полковником С. П. Шпуняковым. Горючего оставалось только на перелет до новой базы. С полдороги вернуться назад еще можно. Ну а если перевалили за этот рубеж, то только вперед, не забывая, что и справа и слева — противник. И вот когда мы уже вышли на вторую половину трассы, нам радировали: аэродром блокирован большой группой фашистских истребителей, наши же сидят на земле без бензина. Мне и ведомому стало абсолютно ясно: нужно принимать бой. Конечно, в какой-то мере нам повезло. Когда мы подошли к цели, у гитлеровцев горючее тоже было на исходе, так что хоть тут мы были на равных. Но и на этих остатках можно драться! На подходе к аэродрому выбираю цель, на малой высоте сближаюсь с ней, делаю маневр, захожу в хвост и первой же очередью бью так, что она камнем падает в центр аэродрома. Потом по обнаруженным уцелевшим документам выяснилось, что сбил я известного фашистского аса одной из лучших геринговских эскадр «Зеленое сердце». С ней мы впервые встретились еще в кубанском небе.

Мне и сегодня трудно мотивировать свое решение стать летчиком каким-то единственным моментом или событием. Бесспорно одно: решение это не было случайным. Разбег к первому взлету оказался длительным и достаточно ухабистым.

Родился я и провел детские и юношеские годы в портовом Новороссийске. В семь лет остался без отца — он был стрелочником, а потом весовщиком на железной дороге. В семье нас росло четверо мальчишек. Советской власти шел только первый год, и матери трудно было поить, кормить, обувать и одевать нас, хоть как-то сводить концы с концами. Тяжелое было время: гражданская война, иностранная военная интервенция и, как результат, — разруха и голод в неурожайных двадцатом-двадцать первом годах. Нужда пришла в наш дом отчаянная. Пришлось самому идти добывать себе кусок хлеба. И как быть, если ты десятилетний мальчишка? Очень скоро оказался в компании таких же беспризорников. Надо ли подробно описывать, что это такое? Спали где придется, питались чем доведется.

Беспризорные университеты закончились для меня вполне благополучно — детским домом. По тем временам житье там было вполне приличным. Страна силами прежде всего чекистов-дзержинцев взяла на себя заботу о тысячах обездоленных детей. Постепенно возвращалась жизнь на заводы, фабрики. Вскоре при цементном заводе «Пролетарий» открыли фабрично-заводское училище. И нас, детдомовцев, зачислили в первый набор учащихся этого ФЗУ.

Конечно, не сравнишь те училища с нынешними ПТУ. Во всем. еще ощущала страна острый недостаток и не могла сразу создать нам полноценные условия учебы, быта. Полдня мы обычно занимались: ФЗУ давало среднее образование, а вторую половину работали в каменоломне, и заработанные деньги шли на наше содержание. Было голодновато, потому, помнится, и записался я в секцию бокса при спортивном интерклубе (существовал такой для развлечения моряков-иностранцев). В этой секции давали нам ежедневно булочку с сыром — вполне ощутимое по тем временам подспорье. Боксировать я очень скоро стал совсем недурно, начал встречаться на ринге даже с профессионалами. До тех пор, пока не досталось мне крепко от одного из зарубежных моряков. При почти одинаковом весе был он вдвое выше ростом и имел удивительно длинные руки. На том и кончилась моя боксерская карьера — на ринг-то я ведь вышел не ради спортивной славы и расставался с ним без сожаления. Да и интересы мои к тому времени стали более определенными.

Меня больше тянуло к технике, и в ФЗУ я получил профессию дизелиста. Тогда на улицах Новороссийска появились первые автомобили, правда, иностранных марок — «рено», «фиаты», а профессия шофера была одной из самых престижных. У кого из моих сверстников не замирало сердце, когда где-нибудь на улице останавливалось вдруг это чудо техники, из кабины выходил добрый молодец в кожаных брюках, кожаной куртке и длинных, чуть не до локтей, перчатках?.. Узнав о наборе на курсы шоферов, я поступил на них и спустя срок стал шофером. Новая профессия пришлась мне по душе. Машину знал я назубок, возился с ней с удовольствием и очень скоро завоевал репутацию дельного специалиста, несмотря на свой совсем «зеленый» возраст.