Контейнер качало из стороны в сторону, пока подъемный кран перемещал его над палубой. Спрейдер — устройство для захвата контейнера — не справлялся с качкой: казалось, он висел в воздухе сам по себе. Плохо закрытые дверцы неожиданно распахнулись, и на палубу, будто манекены, посыпались десятки тел. Но при падении головы раскалывались по-настоящему, как и должны раскалываться человеческие черепа. Из контейнера вываливались мужчины и женщины. Иногда попадались дети. Все мертвые. Примерзшие друг к другу, как мороженая рыба. Бесчисленные китайцы, которым неведома смерть, а ведомо перерождение, — после их гибели документы получат их собратья. Вот где они теперь. Те, у кого богатая фантазия, прямо-таки видели, как эти тела перерабатывают в фарш на ресторанных кухнях, закапывают в огородах около фабрик, бросают в жерло Везувия. А они оказались здесь. Падали десятками из контейнера, на шее у каждого — бирка с именем. У всех были отложены деньги на похороны, они хотели быть похороненными в Китае, в своих родных городах. Работодатели забирали часть их зарплаты, а взамен гарантировали возвращение на родину после смерти: немного места в контейнере и наконец — яма где-то в китайской земле.

Во время своего рассказа портовой крановщик прятал лицо в ладони и смотрел на меня сквозь пальцы. Словно ему было легче говорить, скрывшись за этой импровизированной маской. Он смотрел, как падали на палубу мертвецы, и даже не звал на помощь — в этом не было необходимости. Едва он опустил контейнер, как тут же из темноты появились люди, побросали трупы обратно, а потом полили место происшествия водой из шланга. Так здесь все решалось. Он не верил своим глазам, надеялся, что это ему привиделось от усталости: работал вторую смену подряд. Он сжал пальцы, теперь полностью закрыв лицо, и, всхлипывая, продолжил рассказ, но я не мог разобрать ни слова.

Все поступает отсюда. Отсюда, из Неаполя, из этого порта. Нет такой вещи: ткани, куска пластмассы, игрушки, молотка, ботинка, отвертки, гайки, видеоигры, куртки, штанов, дрели, часов — которая бы не прошла через этот порт. Неаполитанский порт — это рана. Глубокая. Пункт назначения бесконечных потоков товаров. Корабли прибывают, входят в залив и встают во внутреннюю гавань, как щенки, пристраивающиеся к сосцам матери; разница только в том, что доить здесь будут их. Порт Неаполя — это дыра на карте мира, через которую к нам попадает все, что производится в Китае и на остальном Дальнем Востоке. Парадокс. Дальний, дальше некуда — даже представить себе трудно. Если закрыть глаза, то видишь только кимоно, бороду Марко Поло и знаменитый удар Брюса Ли в прыжке. На самом деле этот Восток связан с Неаполем гораздо теснее, чем любой другой регион. В нем нет ничего дальнего. Ближайший Восток, вот как его надо называть. Все, что производится в Китае, сливается сюда. Это как яма в песке, в которую выливают воду из ведерка: она становится глубже и глубже. Оборот одного только порта Неаполя составляет 20% от всей стоимости импортируемых китайских тканей, а если считать по объему продукции, то отсюда поставляется уже более 70%.

Это нелегко понять, но товары обладают волшебными свойствами: они существуют, не существуя, оказываются в месте назначения, не прибывая туда, стоят бешеных денег, будучи при этом плохого качества, и — копейки по накладным, на самом деле являясь более чем ценными. Секрет в том, что текстиль обладает множеством товароведческих характеристик, и достаточно одной галочки на сопроводительных документах, чтобы значительно снизить стоимость и НДС. В черной дыре порта молекулярная структура вещей будто бы распадается, чтобы потом опять восстановиться, едва они окажутся вдали от берега.

Теперь я сопровождал Сяня на деловые встречи. На самом деле он брал меня с собой, чтобы не скучать в пути или во время обеда. Я говорил или слишком много, или слишком мало. И то и другое ему одинаково нравилось. Я видел воочию посев и всход денежных семян, стояние «под паром» полей экономики. Мы добрались до «Лас-Вегаса». Этот район на севере Неаполя называют так по разным причинам. Он, как и Лас-Вегас в штате Невада, находится посреди пустыни; кажется, будто всё здесь появилось из ниоткуда. Сюда ведут пустынные дороги. Километры асфальта, бескрайних шоссе, которые уносят тебя прочь, чтобы всего через несколько минут доставить на автостраду, ведущую на север, в Рим. Эти дороги предназначены не для машин, а для фур, по ним перевозят не людей, а одежду, обувь, сумки. По пути из Неаполя то и дело натыкаешься на небольшие городки, они словно вырастают из земли, причем обязательно по соседству с ними находятся еще несколько таких же. Бетонные ульи. Дороги завязываются узлами по обе стороны от автострады, чередуются, незаметно переходя друг в друга. Казаваторе, Кайвано, Сант-Антимо, Мелито, Арцано, Пишинола. Сан-Пьетро-а-Патьерно, Фраггамаджоре, Фраттаминоре, Грумо Невано. Сплетение дорог. Никаких границ, кажется, что это один большой город. Половина дороги относится к одному городку, вторая — уже к другому.

Я тысячу раз слышал, как окрестности города Фоджа называют Калифоджей, юг Калабрии — Калафрикой или Саудовской Калабрией, Сала-Консилину — Сахара-Консилиной, район Секондильяно — Третьим миром. Но здешний «Лас-Вегас» — настоящий Лас-Вегас. Свое дело на этой территории мог начать любой желающий. Осуществить мечту. С помощью банковского кредита, распродажи имущества, жесточайшей экономии он открывал свою фабрику. Это как рулетка, где ты ставишь на собственное предприятие: если выигрываешь, то получаешь взамен эффективность, продуктивность, скорость, дешевую рабочую силу и полную секретность. Все равно что выиграть, поставив на черное или красное. Если проигрываешь, то вскоре прогораешь. Лас-Вегас. Четко продуманные экономические и управленческие стратегии здесь не имели никакого значения. Обувь, одежда — всё это относилось к теневой стороне международного рынка. Никто не кричал направо и налево о ценных товарах. Чем большая секретность окружала производство, тем лучше был результат. Здесь на протяжении уже нескольких десятилетий создавались лучшие образцы итальянской моды, а значит, и мировой моды тоже. Никаких объединяющихся в группы предпринимателей, никаких центров образования, ничего, что выходит за рамки работы: швейных машин, небольших фабрик, коробок с товаром, отправленных грузов. Только то, что с этим связано. Все остальное не имело значения. Ты учился за рабочим столом, победа или поражение говорили о твоих предпринимательских качествах. На рынке не было никаких финансирований, проектов или стажировок. Только всё и сразу. Ты или продавал и выигрывал, или терял всё. Зарплата повышалась, и можно было позволить себе дом получше и дорогую машину. О коллективном благосостоянии не шло и речи. Каждый, с трудом добившись богатства, хватал его в охапку и тащил в свою нору.

Желающих вложить деньги было хоть отбавляй, они приезжали отовсюду. Производители рубашек, юбок, пиджаков, курток, перчаток, шапок, обуви, сумок, кошельков для итальянских, немецких, французских фирм. Еще в пятидесятые годы в этих районах перестали существовать разрешения, контракты, сферы влияния. Гаражи, каморки под лестницами, кладовки превращались в фабрики. Но за последние годы китайские конкуренты вытеснили с рынка производителей товаров среднего качества. Они лишили рабочих возможности развивать мастерство. Либо ты выполнял работу идеально и в короткий срок, либо находился тот, кто делал все быстрее, пусть и в ущерб качеству. Огромное количество людей оказалось без работы. Долги и ростовщичество разорили владельцев фабрик. Многие из них ударились в бега.

Поскольку периферия существовала за счет нелегальных предприятий, их разорение перекрыло ей дыхание, лишило возможности существовать и развиваться. Есть район, где процесс угасания достиг своего апогея. Дома и дворы освещены круглые сутки и полны людей. Машины простаивают на парковках. Никто никогда оттуда не уезжает. Иногда кто-то приезжает. Редко кто останавливается. Здесь не бывает той тишины, которая воцаряется, когда все уходят на работу или в школу. Здесь всегда толпа и непрекращающийся шум. Это Парко Верде в Кайвано.

В сам городок попадаешь, съехав с главной дороги, рассекающей провинцию Неаполь асфальтовым ножом. Парко Верде похож не на квартал, а на бесформенную цементную кучу, на которой набухли нарывами балконы, обшитые алюминиевыми листами. Его будто бы спроектировал архитектор, вдохновленный замками из песка: дома напоминают башни из полуразвалившихся куличей. Тяжеловесные и мрачные. Среди них стояла крошечная часовенка, почти незаметная. Она не всегда была такой. Прежде на этом месте возвышалась настоящая часовня. Большая, белоснежная. Почти что мавзолей для парнишки по имени Эмануэле, погибшего во время работы. В некоторых районах считают, что лучше горбатиться на заводе, чем заниматься такой работой. Но у каждого свое ремесло. Эмануэле промышлял грабежами. У него вошло в обычай совершать их по субботам, не пропуская ни одной недели. На одной и той же дороге. То же время, то же место, тот же день. Суббота — день его жертв. День парочек. Всем известно, что влюбленные предпочитают уединяться на шоссе № 87. Дорога хуже не куда: выщербленный асфальт и свалки по обочинам. Когда я оказываюсь здесь и вижу очередной автомобиль, стоящий у обочины, то задумываюсь, насколько всепоглощающей должна быть страсть, чтобы получать наслаждение посреди такой помойки. Тут-то и прятались Эмануэле с дружками, поджидали, пока машина припаркуется и внутри погаснет свет. Выжидали еще несколько минут, чтобы любовники успели раздеться, и появлялись в самый ответственный момент, когда те были наиболее уязвимы. Разбивали окно рукоятью пистолета и брали парня на мушку. Забирали все ценное и проводили выходные с десятком грабежей за спиной и пятьюстами евро в кармане — добыча небольшая, но кажущаяся им сокровищем.

Международный рынок одежды, огромный архипелаг итальянского стиля питала Система. Предприятия, люди, продукция Системы распространились по всему земному шару вплоть до самых дальних его уголков. Система. Здесь этот термин знают все, но тем не менее он все еще нуждается в расшифровке. Тем, кто не знаком с особенностями роста и развития преступной экономики, он ни о чем не говорит. Слово «каморра» выдумали полицейские. Его употребляют судьи, журналисты и сценаристы. Это слово вызывает улыбку у членов кланов, оно не дает названия чему-то конкретному, оно — для ученых, историков. Члены клана предпочитают другой термин — Система. «Я член Системы Секондильяно». Слово говорит само за себя: это, скорее, механизм, чем структура. Преступная организация равнозначна экономике, диалектика бизнеса формирует структуру клана.

Системе Секондильяно принадлежит все производство тканей. Окраины Неаполя превратились в одну большую фабрику, настоящий центр предпринимательства. В каком-нибудь другом месте это было бы совершенно невозможно по причине жестких условий контрактов, законов, авторского права; но только не на севере Неаполя. На окраинах вся деятельность формировалась вокруг клановых предпринимателей, что позволяло вводить в оборот капиталы, измеряемые астрономическими цифрами, которые и не снились законопослушным промышленным конгломератам. Кланы создавали дочерние предприятия по производству текстиля, по пошиву обуви и кожаных изделий, способные самостоятельно производить одежду, куртки, ботинки и рубашки, идентичные продукции крупных итальянских домов моды.

На них работали настоящие профессионалы, специалисты высшего класса, прослужившие десятилетия в лучших итальянских и европейских домах высокой моды, видевшие лучшие ее образцы. Кланы нанимали тех, кто раньше трудился без контракта на производстве самых известных марок. Безукоризненной была не только сама работа, но и исходные материалы, которые или закупались напрямую в Китае, или направлялись непосредственно из домов моды на подпольные фабрики, выигравшие этот заказ на нелегальных торгах. Одежда, производимая кланами Секондильяно, не была типичным поддельным товаром, надувательством, жалкой имитацией, копией, выдаваемой за оригинал. Это было ненастоящее настоящее. Не хватало только самой малости — разрешения холдинговой компании, ее бренда, но это разрешение кланы получали, никого не спрашивая. Клиентов во всем мире интересовали качество и модель. Бренд был, качество — тем более. Тогда какая разница? Кланы Секондильяно создали торговую сеть, охватившую весь мир, которая имела достаточно средств, чтобы скупать магазины, подчиняя себе таким образом международный рынок одежды. Вдобавок их экономическая организация предусматривала продажу через аутлеты.

Руководила и заправляла всем Директория. Я не раз слышал это слово. Любой разговор в баре, касавшийся каких-либо сделок или состоявший из привычных жалоб на отсутствие работы, заканчивался фразой вроде: «Так захотела Директория», «Директории надо бы пошевелиться и заняться этим плотнее». Кажется, речь идет об эпохе Наполеона. Название «Директория» представители Окружного управления по борьбе с мафией дали экономической, финансовой и исполнительной структуре, включающей предпринимателей и глав разных семейств каморры из северной части Неаполя. Директория — как и коллегиальный орган французского Термидора — представляла реальную власть организации. Директория, а не вооруженные головорезы и пулеметный огонь.

В Директорию входили кланы, относящиеся к альянсу Секондильяно — союзу, объединившему разные семейства: Личчарди, Контипи, Маллардо, Ло Руссо, Боккетти, Стабиле, Престьери, Бости и на положении более автономном — Сарно и Ди Лауро. Они подчинили себе территорию от Секондильяно, Скампии, Пишинолы, Кьяяно, Миано, Сан-Пьетро-а-Патьерно до Джульяно и Понтичелли. Кланы, образовавшие эту федеративную структуру, постепенно становились все более автономными, чем окончательно разрушали исходную схему альянса. Что до производства, в Директорию входили представители таких фирм, как Valent, Vip Moda, Vocos, Vitec, которые шили одежду в Казории, Арцано, Мелито, а потом поддельные Valentino, Ferre, Versace, Armani расходились по всему свету. В ходе расследования, проведенного в 2004 году прокурором Филиппо Беатриче из неаполитанского Управления по борьбе с мафией, была разоблачена целая экономическая империя, созданная каморрой. Все началось с мелочи, из тех, которые легко могут остаться незамеченными. В одном немецком магазине одежды — Nenentz Fashion на Дрезднер-штрассе, 46, в Хемнице — вдруг появился новый сотрудник, не последний в Секондильяно человек. Событие очень странное. На самом деле магазин, открытый на подставное имя, принадлежал ему. Этот след вывел полицию на целую производственно-коммерческую сеть, созданную кланами Секондильяно. С помощью показаний раскаявшихся преступников и последовавших арестов Управлению по борьбе с мафией удалось накрыть всю торговую систему кланов, от складов до магазинов.

МакКей и Анджолетто приняли решение узаконить создание собственной группировки и получили согласие старейшин кланов. Они не собирались противопоставлять себя Системе, их целью была конкуренция. Честная конкуренция на просторах рынка. Сосуществование, не посягающее на автономию. Согласно показаниям Пьетро Эспозито, они передали сообщение для Козимо Ди Лауро, возглавляющего картель. Будущим главарям надо было встретиться с Паоло Ди Лауро — его отцом, главным боссом, верхушкой союза, первым лицом. Поговорить с глазу на глаз, высказать свое несогласие с предложениями по реконструкции клана, выдвинутыми его сыновьями, посмотреть ему в глаза, остановить перетекающие из одной глотки в другую слова, складывающиеся в замешанные на слюне чужих языков сообщения, что было связано и с невозможностью использовать сотовые телефоны, способные выдать местонахождение тех, кто скрывается. Дженни МакКей хотел встретиться с Паоло Ди Лауро — боссом, сделавшим возможным развитие его предпринимательской деятельности.

Формально Козимо соглашается встретиться, теперь остается собрать верхушку клана, всех главарей, управляющих, наместников. Отказаться нельзя. У Козимо уже есть план, или, по крайней мере, так кажется. Создается впечатление, что он и правда знает, как вести дела, на что ориентироваться и как обеспечивать безопасность. Согласно сведениям, полученным в ходе расследования и от информаторов, Козимо не посылает на встречу кого-то из подчиненных. Не посылает он и Джованни Кортезе — «гонца», официального представителя семьи Ди Лауро, когда дело касается их отношений с остальным миром. Козимо поручает своим братьям, Марко и Чиро, изучить место встречи. Они приезжают, осматриваются, разведывают обстановку, не объясняя никому причину такого интереса. Проезжают мимо, скорее всего, на машине, одни, без сопровождения. На средней скорости, не слишком быстро. Отмечают подготовленные пути отступления, поставленных часовых. Стараются не привлекать ничьего внимания. О своих наблюдениях они рассказывают лично Козимо. Козимо все ясно. Их ожидает засада. Цель ее — убить Паоло и тех, кто будет его сопровождать. Запрашиваемая встреча была ловушкой, подстроенной, чтобы избавиться от босса и начать новый этап в управлении картелем. Чтобы развалить империю, недостаточно ослабить хватку сжимающей ее руки, надо эту руку отрубить. Так говорят люди, так говорят факты и осведомители.

Козимо, которому отец доверил руководство наркоторговлей и, соответственно, огромную ответственность, должен принять решение. Быть войне, но он ее не объявляет, до поры до времени держит эти мысли при себе, выжидает и наблюдает, не желая спугнуть противника. Он знает, что еще чуть-чуть, и на него набросятся, вопьются в тело когтями, но пока надо потянуть время, выработать тактику — четкую, безошибочную, гарантирующую победу. Понять, на кого можно положиться, какими силами он располагает. Кто с ним, а кто против. Других положений на шахматной доске нет.

Ди Лауро объясняют отсутствие отца сложностями с передвижением, вызванными, в свою очередь, преследованием со стороны полиции. Паоло скрывается уже больше десяти лет. Ему, находящемуся в списке тридцати самых опасных беглецов в Италии, простительно не прийти на встречу. Для крупнейшей холдинговой компании по сбыту наркотиков, одной из самых влиятельных на национальном и международном уровнях, на протяжении нескольких десятилетий работавшей безотказно, с минуты на минуту наступит самый опасный — смертельно опасный — кризис.

Клан Ди Лауро всегда отличался великолепно выстроенной организационной структурой. Для ее создания босс воспользовался схемой многоуровневого предприятия. Первый уровень представляет собой организаторов и спонсоров, в него входят представители верхушки клана, которые контролируют трафик и продажу наркотиков с помощью подчиняющихся непосредственно им мафиозо. Согласно сведениям, полученным прокуратурой Управления Неаполя по борьбе с мафией, его возглавляют Розарио Парьянте, Раффаэле Аббинанте, Энрико д'Аванцо и Арканджело Валентино. Второй уровень состоит из тех, кто имеет дело уже с самими наркотиками, покупает их, расфасовывает и обеспечивает связь со сбытчиками, которым гарантирует официальную защиту на случай ареста. Здесь главные шишки — это Дженнаро Марино, Лючио Де Лючия и Паскуале Гарджуло. К третьему уровню относятся главные дилеры района, то есть члены клана, которые лично занимаются продавцами, контролируют стоящих на стреме часовых и пути отступления, обеспечивают безопасность складов, где хранится товар, и мест, где его расфасовывают. На четвертом уровне, самом многочисленном, находятся сбытчики. У всех уровней есть свои подуровни, каждый из них завязан исключительно на своего куратора и не имеет выхода на структуру в целом. Такая организация бизнеса позволяет получать прибыль в 500% от стартовых инвестиций.

От меня пахло чем-то непонятным, сродни зловонию уличной забегаловки, которое пропитывает твою одежду, а потом, уже на улице, понемногу выветривается, смешиваясь с ядовитыми выхлопными газами. Ты можешь хоть десять раз принять душ, лечь отмокать в ванну, наполненную водой с самой ароматной пеной и солью, но избавиться от этого запаха не удастся. Он не въедается в твою кожу подобно поту насильника, он уже внутри тебя, будто бы неожиданно его начинает источать железа, которая ранее находилась в бездействии. Казалось бы, отмершая уже, она вдруг опять принимается функционировать, и побудительной причиной для этого служит не страх, а, скорее, предчувствие истины. Словно существует в теле нечто, способное подать тебе знак при прикосновении к настоящему. С помощью всех чувств сразу. Не прибегая к посредничеству. Эту истину нельзя передать словами, сфотографировать или снять на видео. Но иначе ее не постичь. И тогда тебе открывается ход вещей, законы развития настоящего. Никакие умозаключения не могут выявить связь между истиной и увиденным здесь. Война каморры прошла на твоих глазах, и память переполнена огромным количеством образов, причем появляются они не по отдельности, а все одновременно, наслаиваясь друг на друга и перемешиваясь. Тебе сложно поверить в увиденное. После войны не осталось обломков зданий, а опилки быстро высушили лужи крови. Словно ты один это видел или пережил, словно существовал некто, готовый покачать головой и сказать: «Неправда».

У неестественности межклановой войны, столкновения капиталов, борьбы за инвестиции, поглощающих друг друга финансовых теорий всегда есть оправдывающие их причины, некий смысл, способный отодвинуть проблему на задний план и превратить конфликт во что-то чрезвычайно далекое, тогда как на самом деле этот самый конфликт разворачивается во дворе твоего дома. В поисках смысла ты можешь все распределять по ящичкам своей картотеки, но запахи неподвластны систематизации, они просто есть. Извне. И вместе образуют единственный верный путь к утерянным бесценным воспоминаниям. Я до сих пор чувствую эти запахи. Не только крови, опилок и лосьона после бритья, исходящего от молоденьких безусых новобранцев, но, в первую очередь, женской парфюмерии. Ноздри забивала тяжелая смесь из запахов дезодоранта, лака для волос и сладких духов.

Женщины всегда принимают участие в клановой борьбе за власть. Не случайно во время файды в Секондильяно две из них были убиты с такой жестокостью, какой удостаиваются только боссы. Однажды около сотни женщин вышли на улицы, чтобы помешать арестам сбытчиков и их охраны. Они поджигали мусорные баки и хватали за руки карабинеров. Я видел, как девочки-подростки оживлялись всякий раз, когда видели рядом телекамеру, бросались к ней, улыбаясь в объектив и напевая что-нибудь, предлагали взять у них интервью, ходили кругами вокруг операторов, пытаясь разглядеть логотип на камере и понять, для какого канала их снимают. Они — надежда, что кто-то с телевидения увидит их и позовет участвовать в какой-нибудь передаче. Счастливых случайностей здесь не бывает, за них борются не на жизнь, а на смерть, их покупают, их ищут. Случайности — это плод усилий. То же самое и в отношениях с мальчиками: ничего нельзя пускать на самотек, надеясь на неожиданную встречу и сказочную любовь с первого взгляда. Каждое достижение — результат правильной тактики. Не иметь никакой тактики — опасное легкомыслие для девушки, всегда есть опасность, что кто-то распустит руки и они окажутся не там, где надо, что чужие языки настойчиво проникнут за плотно сжатые зубы. Надевая узкие джинсы и обтягивающую кофточку, девушки превращают красоту в приманку. В некоторых случаях красота становится ловушкой, пусть и самой приятной. Но если ты поддашься, соблазняешься на минутное удовольствие, то неизвестно, что ждет тебя дальше. Каждая девушка стремится завладеть парнем получше и, когда он попадает в расставленную ловушку, делает все, чтобы удержать его. Со всем мирится. Глотает, зажав нос. Теперь он принадлежит ей. Целиком. Как-то я проходил мимо одной школы. На моих глазах с мотоцикла слезла девушка. Не спеша, дав всем возможность разглядеть ее мотоцикл, шлем, перчатки и остроносые сапоги, в которых она еле передвигалась. Школьный служитель, один из тех, кто проработал здесь всю жизнь и на чьих глазах выросло не одно поколение школьников, подошел к ней со словами: «Франче, ты что, уже обженихалась? Да еще и с Анджело. Ты знаешь, что ему прямая дорога в Поджореале?»

«Женихаться» означает «быть помолвленными», а не «заниматься любовью». Этот Анджело вступил в Систему совсем недавно и пока никаких особо важных должностей не занимал. И, по мнению школьного служителя, со дня на день мог загреметь в тюрьму Поджореале. У девушки уже был готов ответ, еще до того, как она попыталась защитить своего парня. Ответ «на все случаи жизни», который всегда при себе. «Ну и в чем проблема? Свой ежемесячный заработок он и так будет мне отдавать. Он меня по-настоящему любит…»

Ежемесячный заработок. Это первая удача девушки. Когда парень попадает за решетку, «зарплата» все равно остается. Это деньги, выплачиваемые кланами семьям своих членов. Если есть невеста, то деньги идут ей, но, чтобы получить их наверняка, надо быть беременной. Брак необязателен, достаточно ребенка, пусть еще и не родившегося. Хотя, если ты только невеста, есть риск, что неожиданно объявится еще какая-нибудь девушка, которая знать не знала о твоем существовании. В таких случаях или местный представитель клана решает, как разделить выплату между двумя женщинами — это небезопасно, ведь их семьи станут относиться друг к другу по меньшей мере прохладно, — или сам мафиозо выбирает ту, которой все достанется. Чаще всего никто из соперниц ничего не получает и все отходит семье заключенного, что решает проблему. Брак или рождение ребенка — вот две вещи, которые стопроцентно гарантируют получение денег. Их практически всегда передают из рук в руки, чтобы не оставлять следов на банковских счетах. Для этого есть «призраки». «Призраком» называют человека, занимающегося доставкой ежемесячного пособия. Это прозвище получено за незаметность, они как невидимки, словно под землей добираются до места назначения, выследить их почти невозможно — такие меры безопасности необходимы, чтобы избежать шантажа, давления, грабежей. Они появляются на улице из ниоткуда, к одним и тем же домам всегда приходят разными маршрутами. «Призраки» отвечают за зарплаты низших слоев клана. Каморристы, занимающие более высокие посты, время от времени обращаются за нужной суммой напрямую к кассиру. «Призраки» — не члены Системы, хотя могли бы воспользоваться своим привилегированным положением и претендовать на место в клане. Очень часто на клан работают пенсионеры, бухгалтеры из магазинов, старые счетоводы из мелких лавок, получая, таким образом, неплохую прибавку к пенсии. К тому же у них появляется повод еще раз выйти из дома, а не просиживать весь день перед телевизором. 28 числа каждого месяца они стучат в дверь, ставят на стол свои сумки, достают из туго набитого внутреннего кармана куртки конверт с написанным на нем именем каморриста, убитого или арестованного, и отдают его жене или старшему сыну. Почти всегда вместе с деньгами они приносят немного продуктов. Ветчина, фрукты, спагетти, яйца, хлеб. Курьеры поднимаются по лестнице, шурша пакетами и задевая ими о стены. Продолжительное шуршание и тяжелые шаги означают, что приближается «призрак». Они всегда нагружены до предела, продукты покупают в одних и тех же магазинах, фрукты — у одних и тех же торговцев, покупают все за один раз, а потом разносят по семьям. По количеству сумок курьера сразу понятно, сколько жен или вдов каморристов живет на этой улице.

Я положил руку сверху. Закрыв глаза. Подушечкой указательного пальца исследовал всю поверхность. Сверху донизу. Когда находил отверстие, то чуть зацеплял ногтем. Затем повторил это со всеми витринами. Иногда подушечка пальца помещалась в отверстие целиком, иногда только наполовину. Потом мой палец стал двигаться быстрее, хаотично перемещаясь по гладкой поверхности, так что напоминал обезумевшего червя, который заползал в дырки и выныривал обратно, переползал через впадины, метался по стеклу. А потом я сильно порезал палец. И продолжил движение по витрине, оставляя за собой пурпурно-красный водянистый след. Открыл глаза. Резкая, острая боль. Отверстие заполнилось кровью. Я перестал валять дурака и принялся сосать ранку.

Пули «Калашникова» оставляют совершенные отверстия. Они с силой впечатываются в бронированные стекла, вгрызаются, разъедают, прокладывают целые туннели, будто жуки-древоточцы. Следы от выстрелов из автомата издалека производят странное впечатление. Внутренности бронированного стекла будто бы покрыты нарывами. Обычно торговцы не меняют витрины после обстрела из автомата. Кто-то заделывает дырки силиконовой пастой, кто-то залепляет черной клейкой лентой, но большинство оставляет, как есть. Бронированная витрина может стоить целых 5 000 евро, поэтому проще смириться с таким невеселым дизайном. К тому же подобные декорации даже привлекают покупателей, которые будут притормаживать из любопытства и расспрашивать хозяина магазина, может, еще и купят что-то сверх необходимого. Стекла не заменяют и в надежде на то, что следующего обстрела витрина не переживет и обрушится. Тогда, если хозяин подсуетится и придет пораньше, а потом одежда с манекенов таинственным образом исчезнет, то случившееся будет расценено как кража, и за все заплатит страховая компания.

Обстрел витрин не всегда означает угрозу или переданное с помощью пуль предупреждение — это скорее военная необходимость. Когда прибывает новая партия «Калашниковых», их надо опробовать. Проверить, исправны ли, не сбит ли прицел, не заедает ли затвор. Надо привыкнуть к оружию. Протестировать его можно было бы и за городом, стреляя по бронированным стеклам уже пришедших в негодность автомобилей. Наконец, купить стекла и спокойно на них тренироваться. Но никто так не делает. Вместо этого стреляют по витринам магазинов, бронированным дверям, металлическим ставням, напоминая заодно, что все без исключения принадлежит им, что существуют только минутные уступки, привилегии, которые могут устанавливать только они и которые в любой момент можно аннулировать. От этого есть еще и косвенная польза, потому что все стеклодувные мастерские района с самыми выгодными ценами на бронированные стекла связаны с кланом, поэтому чем больше разбитых витрин, тем больше доход стекольщиков.

Прошлой ночью с востока прибыла партия из тридцати «Калашниковых». Из Македонии. Из Скопье в Гричиньяно-д'Аверса. Путешествие прошло быстро и без проблем, в результате гаражи каморристов наполнились автоматами и помповиками. Представители каморры сразу после падения социалистического занавеса встретились с руководителями разлагающихся коммунистических партий. На переговорах они олицетворяли собой могущественный и немногословный Запад. Кланы знали о кризисе и неофициально закупали на востоке — в Румынии, Польше, бывшей Югославии — оружие целыми складами, на несколько лет вперед обеспечивая зарплатами сторожей, караульных, чиновников, отвечающих за хранение армейского имущества. Можно сказать, что армии этих стран существуют и на средства кланов тоже. Лучший способ спрятать оружие — держать его в казармах. Поэтому уже много лет, несмотря на смены лидеров, файды и внутренние проблемы, боссы имеют дело не с черным рынком оружия, а со складами восточноевропейских стран, находящимися в полном их распоряжении. Та партия автоматов приехала в армейских грузовиках с гордой надписью «НАТО» на кузовах. Они были украдены у американцев и с подобным «пропуском» могли беспрепятственно ездить по всей Италии. База НАТО в Гричиньяно-д'Аверса — колосс в миниатюре, неприступная колонна из железобетона, торчащая посреди равнины. Это тоже творение рук семейства Коппола, как и все в тех краях. Американцев здесь видят крайне редко. С проверками тоже нечасто приезжают. Грузовики НАТО обладают полной свободой, поэтому, когда оружие оказывается в стране, водитель оставляет машину на площади, идет завтракать и, обмакивая круассан в капучино, спрашивает у посетителей бара, где бы найти «пару черных ребят, чтобы быстренько кое-что разгрузить». Все знают, что означает «быстренько». Ящики с оружием весят немногим больше ящиков с помидорами. Африканцы, которые хотят подзаработать после трудов на полях, берут по два евро за ящик — вчетверо дороже, чем за ящик помидоров или яблок.

Как-то я прочитал в газете НАТО, издаваемой для семей военных, служащих за границей, статью для тех, кому предстояло жить в Гричиньяно-д'Аверса. Один отрывок я даже перевел и переписал в записную книжку, чтобы не забыть: «Чтобы понять, куда вы едете, представьте себе фильмы Серджо Леоне. Здесь все как на Диком Западе: главари, перестрелки, неписаные и незыблемые правила. Но не волнуйтесь, по отношению к американцам, как военным, так и гражданским, проявляются максимальные уважение и гостеприимство. Тем не менее выходите с территории военной базы только в случае необходимости». Эта статья помогла мне лучше понять место, где я жил.

Я уже давно не появлялся в Казаль-ди-Принчипе. Если родина военного ремесла — Япония, серфинга — Австралия, алмазов — Республика Сьерра-Леоне, то в Казаль-ди-Принчипе сосредоточена предпринимательская мощь каморры. Если ты оттуда родом, то в глазах обитателей Неаполя и Казерты обладаешь заведомым иммунитетом, выглядишь значительнее, чем есть на самом деле, олицетворяешь собой живое воплощение свирепости преступных группировок Казерты. Тебе гарантированы всеобщее уважение и своего рода естественный страх. Даже Бенито Муссолини хотел избавиться от этого деления по происхождению, придуманного мафией, и поэтому переименовал коммуны Сан-Чиприано-д'Аверса и Казаль-ди-Принчипе в Альбанову. По случаю открытия новой эпохи справедливости он отправил несколько десятков вооруженных карабинеров, чтобы решить проблему «огнем и мечом». Сегодня единственным напоминанием об Альбанове является одноименная железнодорожная станция в Казале.

Ты мог часами молотить боксерскую грушу, проводить целые дни, поднимая штангу и накачивая грудные мышцы, глотать пачками стероиды, но стоило тебе оказаться лицом к лицу с обладателем характерного акцента и чрезмерной жестикуляции, как перед твоими глазами сразу вставали картины с лежащими на земле мертвецами, накрытыми простынями. Есть такие старые поговорки, где в крайне сжатом виде содержится вся эта кровожадная мифология, к примеру: «Каморристами становятся, казалийцами рождаются». Или во время перепалки, когда двое, бросая вызов, меряются взглядами, перед тем как наброситься друг на друга с кулаками или ножом, становится предельно ясным их отношение к жизни: «Что жизнь, что смерть — мне все равно!» Иногда место рождения, родные корни могут оказаться весьма полезными, стать плюсом, достаточно лишь позволить им смешаться со стереотипным образом жестокости и использовать как скрытую угрозу. Тогда можно получить скидки на билеты в кино или кредит на какое-нибудь сомнительное предприятие. Но бывает и наоборот, когда с тем местом, откуда ты родом, связаны настолько сильные предрассудки, что бесполезно доказывать кому-то его неправоту, мол, не все там мафиози и преступники, а каморристов вообще меньшинство, и ты идешь простейшим путем, быстро вспоминая ближайшие населенные пункты, что-нибудь нейтральное, не связывающее тебя автоматически с мафией: Секондильяно становится Неаполем, Казаль-ди-Принчипе — Аверсой или Казертой. Испытывать стыд или гордость за свое происхождение — зависит от игры, которую ты ведешь, от момента и ситуации.

Корлеоне, в отличие от Казаль-ди-Принчипе, — город, спроектированный Уолтом Диснеем. Казаль-ди-Принчипе, Сан-Чиприано-д'Аверса, Казапезенна. На этой территории меньше ста тысяч жителей, но зато тысяча двести приговоренных по статье 416-бис о мафиозных организациях и огромное количество людей, находящихся под следствием или обвиненных в соучастии за связь с мафией. Эта земля с давних пор терпит бремя семей каморры, жестокой и беспощадной буржуазии, наиболее кровожадные и могущественные члены которой составляют авангард клана. Клан Казалези, имя которого происходит от самого Казаль-ди-Принчипе, объединяет на автономных федеративных правах все семьи каморристов из Казерты: от Кастель-Вольтурно, Вилла-Литерно, Гричиньяно, Сан-Таммаро и Чезы до Вилла-ди-Бриано, Мондрагоне, Каринолы, Марчанизе, Сан-Никола-Ла-Страда, Кальви-Ризорты, Лушано и еще сотни населенных пунктов. У каждого свой местный босс, каждый входит в сферу влияния Казалези. Антонио Барделлино, положивший начало Казалези, был первым в Италии, кто догадался, что и героин скоро будет вытеснен кокаином. Однако героин оставался основным товаром для коза ностра и многих семей каморры. Подсевшие на героин наркоманы были для них сродни набитым деньгами сейфам, тогда как кокаин в 80-е годы употребляла только немногочисленная элита. Антонио Барделлино понимал тем не менее, что будущее за более легким наркотиком, не сразу проявляющим свое убойное действие, изысканным аперитивом вместо вульгарной отравы. Он открыл фирму, занимавшуюся импортом-экспортом рыбной муки: экспортировали из Южной Америки, а импортировали в Аверсу. Под этим прикрытием переправлялись тонны кокаина. Барделлино имел дело и с героином, его он сбывал в Америке, отправляя Джону Готти в фильтрах кофемашин. Как-то раз американская служба по борьбе с наркотиками перехватила шестьдесят семь килограммов кокаина, но босса Сан-Чиприано-д'Аверса это не испугало. Через несколько дней его люди позвонили Готти: «Теперь мы переправим вдвое больше, только другим способом». В окрестностях Аверсы зародился картель, который решился противостоять Кутоло, и воспоминание о жестокости той войны заложено в генетическом коде кланов Казерты. В 80-х годах семьи, соратники Кутоло, были уничтожены в ходе нескольких беспощадных военных операций. С семьей Ди Маттео, состоявшей из четырех мужчин и четырех женщин, было покончено в кратчайшие сроки. Казалези оставили в живых только восьмилетнего ребенка. Симеоне, все семеро, были убиты почти одновременно. Утром они были живы и здоровы, ночью же исчезли с лица земли. Убиты. В Понте-Анниккино в марте 1982 года Казалези установили на холме полевой пулемет, из тех, что используют в траншеях, и расправились с четырьмя людьми Кутоло.

Антонио Барделлино был членом коза ностра, другом и соратником Томмазо Бушетты, с которым жил на одной вилле в Южной Америке, хорошо знал Тано Бадаламенти. Лишив власти Бадаламенти и Бушетту, клан Корлеонези попытался избавиться и от Барделлино, но безуспешно. Когда «Новая организованная каморра» еще только начала свое восхождение, сицилийцы попробовали расправиться и с Кутоло. Посланный ими киллер, Миммо Бруно, отплыл из Палермо, но был убит, как только паром вышел из порта. Коза ностра всегда питала к Казалези особого рода уважение и даже робость, но когда в 2002 году казалийцы убили Раффаэле Лубрано — босса Пиньятаро-Маджоре, местечка неподалеку от Капуи, — который принадлежал к коза ностра и вступил в нее при поддержке Тото Риины, многие опасались начала файды. Помню, как на следующий после покушения день продавец газет, протягивая клиенту газету с местными новостями, тихо поделился своими страхами:

— Если сейчас еще и сицилийцы заявятся, то три года мира нам не видать.

Когда я думаю о войне кланов из Казаль-ди-Принчипе, Сан-Чиприано, Казапезенны, затронувшей все подвластные им территории, от Парете до Формии, то всегда вспоминаю белые простыни. Белые простыни, развешенные на каждом балконе, перекинутые через перила, висящие на натянутых под каждым окном веревках. Кругом белым-бело, полотнища чисты как снег. Они, словно вывешенные флаги, олицетворяли собой горький траур во время похорон дона Пеппино Дианы. Дело происходило в марте 1994 года, мне было шестнадцать лет. Меня разбудила тетя — как и всегда, — но сделала это с несвойственной ей жесткостью: сдернула простыню, на которой я лежал, свернувшись калачиком, движением, каким обычно разворачивают завернутую в бумагу колбасу. Я чуть не свалился с кровати. Тетя ничего не сказала, но ее состояние выдавали громкие шаги, будто нервное возбуждение находило выход через пятки. Она привязывала простыни к перилам так сильно, что и ураган бы их не сорвал. Распахивала окна, впуская внутрь голоса и отдавая взамен звуки нашего дома. Даже дверцы шкафов открыла. Помню толпу скаутов, переставших на время изображать жизнерадостных всеобщих любимцев, их дурацкие желто-зеленые косынки, казалось, излучавшие яростную скорбь, потому что дон Пеппино был одним из них. Мне никогда не доводилось видеть скаутов в таком взволнованном состоянии, настолько невнимательными к порядку и дисциплине, которым уделяли огромное значение во время долгих маршей. Тот день для меня — как шкура далматинца, где вместо пятен провалы в памяти. История дона Пеппино Дианы была очень необычной, из разряда тех, что надо запомнить и хранить в себе. Глубоко в горле, в сжатом кулаке, рядом с грудной мышцей, около коронарных артерий. Редкая история, мало кому известная.

Дон Пеппино Диана учился в Риме, где и должен был остаться, чтобы делать карьеру вдали от родной земли, провинциальной отсталости и грязного бизнеса. Духовную карьеру, достойную юноши из хорошей буржуазной семьи. Однако он внезапно принял решение вернуться в Казаль-ди-Принчипе — поступок, свойственный людям, которые не могут избавиться от какого-то воспоминания, привычки, запаха или же постоянно чувствуют необходимость сделать что-то и не успокаиваются, пока наконец не выполнят это либо, по крайней мере, не попытаются. Дон Пеппино, будучи еще совсем молодым, стал священником в базилике Св. Николая в Бари, выделявшейся своей современной архитектурой и, даже с точки зрения эстетики, соответствовавшей его идеям. Он появлялся на улице в джинсах, чем отличался от своих предшественников, подчеркивавших авторитет мрачной сутаной. Дон Пеппино не разбирал семейные дрязги, не занимался наставлением неверных мужей на путь истинный и утешением обманутых жен, — он как-то незаметно и очень естественно изменил роль провинциального священника. Его интересовал вопрос развития власти, не только последствий нищеты — вылечить больное место было недостаточно, — но он надеялся, что сможет постичь процесс возникновения метастазов, остановить гангрену, помешать превращению его земли в источник капиталов и трупов. Иногда он выкуривал сигару прямо на публике, что в другом месте выглядело бы совершенно нормально. Здесь же священники обычно демонстрировали на людях аскетизм, а сами дома не отказывали себе в маленьких слабостях. Дон Пеппино предпочитал сохранять собственное лицо, гарантируя, таким образом, искренность на земле, где окружающие, наоборот, должны ориентироваться на гримасы, отражающие истинную сущность человека, и помогают им в этом прозвища, наделяющие своего хозяина определенной властью, которую хочется навсегда вживить в эпидермис. Его переполняла жажда действия, он взялся за устройство Центра помощи иммигрантам, где бы первых африканских беженцев обеспечивали пищей и кровом. О них обязательно надо было позаботиться, чтобы они не попали под влияние кланов и не превратились в идеальные боевые машины, как и случилось впоследствии. Для реализации задуманного ему понадобилось вложить и часть личных сбережений, накопленных в результате преподавательской деятельности. Ожидание помощи от государства — такой долгий и сложный процесс, что может послужить самым очевидным мотивом для бездействия. Уже будучи священником, он видел смену боссов, свержение Барделлино, приход к власти Сандокана и Чиччотто-Полуночника, резню, устроенную людьми Барделлино и членами клана Казалези, затем стычки между наиболее успешными каморристами.

В хрониках того периода запечатлен известный случай с автомобильным кортежем, проехавшим по округе. Около шести вечера с десяток автомобилей совершили круг почета перед домами конкурентов. Люди Скьявоне бросили вызов менее удачливым соперникам. Я тогда еще был маленьким, но мои двоюродные братья клянутся, что видели все собственными глазами. Машины не спеша проезжали по улицам Сан-Чиприано, Казапезенны и Казаль-ди-Принчипе, мафиози сидели прямо на дверцах, так что одна нога оставалась в салоне, а другая свободно свешивалась. В руках они держали автоматы и ехали с открытыми лицами. Кавалькада медленно продвигалась вперед, собирая по дороге все новых участников: каморристы брали с собой ружья и полуавтоматические пистолеты, выходили из дома и шагали вслед за автомобилями. Самая настоящая общественная демонстрация, где вооруженные мафиози выступают против соперников. Они останавливались у домов, где жили конкуренты. Тех, кто осмелились не согласиться с их господством.

— Спускайтесь, засранцы! Выходите на улицу, если у вас есть яйца!

Все продолжалось не меньше часа. Никто не препятствовал кортежу, только моментально опускались ставни магазинов и баров. Этот «комендантский час» растянулся на два дня. Люди сидели по домам, даже за хлебом не выходили. Дон Пеппино почувствовал, что пришло время составить план сопротивления. Надо было в открытую обозначить тактику, перейти от одиночных свидетельств к организованным, наладить выполнение местными церквями новой миссии. Он составил неожиданный документ, который подписали все священники Казаль-ди-Принчипе и его окрестностей: религиозный текст, христианский, пропитанный безнадежностью и чувством человеческого достоинства, сделавшим эти слова универсальными, способными выйти за пределы религии и поколебать уверенность боссов, заставить дрожать их голоса, напугать сильнее, чем рейд Комиссии по расследованию деятельности мафии, чем конфискация карьеров и бетономешалок, сильнее, чем прослушивание телефонных разговоров, в которых звучат приказы кого-то убить. Текст получился живым и искренним, а название в духе романтизма сразу попадало в цель: «Любовь к моему народу не позволяет мне молчать». В день Рождества дон Пеппино раздавал листовки с речью, на дверь церкви он их не вешал: в отличие от Лютера ему не надо было реформировать римскую церковь, у него хватало других забот. Предстояло выяснить, каким образом можно построить дорогу, пересекающую пути власти, ту единственную, что способна пошатнуть экономическое и криминальное могущество семей каморры.

Именем дона Пеппино Дианы назвали Центр экстренной помощи и временный приют для несовершеннолетних сирот в Казаль-ди-Принчипе. Он расположился на вилле, конфискованной у Эджидио Копполы, члена клана Казалези. Огромный роскошный дом, который можно было разбить на большое количество комнат. Агентство по обновлению, развитию и безопасности территории, Agrorinasce, объединяющее коммуны Казапезенны, Казаль-ди-Принчипе, Сан-Чиприано-д'Аверсы и Вилла-Литерно, приспособило часть имущества каморры для нужд местного населения. Секвестрированные у боссов виллы хранят ауру бывших владельцев до тех пор, пока зданиям не найдется новое применение. Опустевшие, они все равно символизируют могущество. Если пройтись по окрестностям Аверсы, то возникает ощущение, будто разглядываешь каталог с перечислением всех архитектурных стилей последних тридцати лет. Самые внушительные виллы, принадлежащие застройщикам и землевладельцам, являются примером для коттеджей простых служащих и торговцев. Если первые опираются на четыре ряда бетонных колонн дорического ордера, то у вторых рядов два, а сами колонны в два раза ниже. Игра в подражание привела к образованию целых конгломератов из вилл, соревнующихся во внушительности, архитектурной изощренности и нерушимости с целью стать единственными и неповторимыми, ради чего владельцы даже воспроизводят на воротах абстрактные линии с картин Мондриана.

Каморристские виллы подобны бетонным жемчужинам, затерявшимся на просторах Казерты под защитой мощных стен и видеокамер. Десятки и десятки вилл. Мрамор и паркет, колоннады и парадные лестницы, камины с выгравированными на граните инициалами боссов. Но одна из них затмевает остальные по известности и величию или, во всяком случае, плодит вокруг себя самое большое количество легенд. Здесь ее называют «Голливудом». Услышав это название, все сразу понимают, о чем речь. «Голливуд» принадлежит Вальтеру Скьявоне, брату Сандокана, отвечающему в клане за цементооборот вот уже на протяжении многих лет. В голову сразу приходят предположения о происхождении названия. Так и представляешь огромные площади и роскошь. На самом же деле причина не в этом. Дом Вальтера Скьявоне действительно связан с Голливудом. В Казаль-ди-Принчипе рассказывают, босс попросил архитектора построить виллу, идентичную той, на которой в Майами жил кубинский гангстер Тони Монтана, персонаж фильма «Лицо со шрамом». Мафиози пересматривал фильм тысячу раз и был настолько им поражен, что даже стал отождествлять себя с героем Аль Пачино. Если проявить фантазию, можно увидеть определенное сходство между его худым, изможденным лицом и лицом актера. Все истории, связанные с этим домом, звучат как легенды. Местные говорят, что босс дал своему архитектору видеокассету с фильмом: ему нужна вилла, как в «Лице со шрамом», и никакая другая. Описанный случай из тех, которые обязательно украшают историю о приходе к власти любого босса, его образ со временем обрастает легендами, современными урбанистическими мифами. Если кто-то упоминал «Голливуд», то рядом обязательно оказывался тот, кто еще в детстве видел сам процесс строительства, приезжал вместе с другими мальчишками на велосипедах и наблюдал за тем, как посреди улицы постепенно вырастала вилла Тони Монтаны, словно ожившая картинка с экрана. Одно настораживает: в Казале обычно сначала возводят высокий забор, а потом уже начинают строительство. В сказку о Голливуде я никогда не верил. Снаружи вилла Скьявоне — вылитый бункер, окруженный внушительными стенами с угрожающего вида решетками. Вход преграждают бронированные двери. Что внутри — непонятно, но, судя по солидным защитным укреплениям, нечто очень ценное.

Есть только один внешний опознавательный знак, безмолвное послание прямо у главного входа. По бокам от решетки, напоминающей ворота на ферме, стоят две небольшие дорические колонны, над которыми расположен тимпан.

Фантастическое жилище с полами из белой майолики, освещенное неоновыми лампами. Не забыли и о видеодомофоне. В бункер вели два входа, оба были отлично замаскированы. Дверей, в обычном понимании, действительно не было, их заменяли бетонные стены, отъезжающие в сторону. В случае угрозы обыска босс через люк в полу столовой попадал в сложную систему соединенных между собой тоннелей, всего их было одиннадцать, и они образовывали «редут», последнее убежище, куда по приказу Сандокана принесли несколько походных палаток. Бункер в бункере. Год и семь месяцев потратило Управление по расследованию деятельности мафии, чтобы в 1998 году поймать босса: все это время велось наблюдение из засады. В результате было принято решение разрушить стену, закрывавшую вход в укрытие. Уже после того, как Франческо Скьявоне сдался, нашли наконец главный вход, он находился в кладовке виллы на виа Салерно, между пустыми пластиковыми коробками и садовым инвентарем. В бункере было все необходимое для жизни. Два холодильника, забитых продуктами, которых хватило бы, по меньшей мере, шестерым на пару недель. На одной из стен располагалась мощная стереоустановка с видеомагнитофонами и проекторами. Криминальный отдел неаполитанской квестуры десять часов разбирался с охранной системой и аппаратурой, отвечающей за перекрытие обоих входов. В укрытии нашлась даже ванна с гидромассажем. Подземная берлога в лабиринте лазов и тоннелей.

Август Ла Торре, босс-психоаналитик, был любимчиком Антонио Барделлино, еще в юном возрасте он заменил отца на посту главаря клана «Кьюови», как его называют в Мондрагоне. Зона влияния клана — северная часть Казерты, юг Лацио и Домицианское побережье. Клан состоял в союзе с врагами Сандокана Скьявоне, со временем он продемонстрировал хорошую деловую хватку и умение руководить подконтрольной территорией, а это единственное, что может разрешить конфликтную ситуацию между семьями каморры. Способности к ведению предпринимательской деятельности приблизили Ла Торре к Казалези, которые дали клану возможность сотрудничать с ними, сохраняя автономию. Имя Август босс получил не случайно. Первенцев в семье Ла Торре по традиции называли именами римских императоров. Но в данном случае историю повернули вспять: на самом деле сначала правил Август, а за ним уже Тиберий, тогда как отец Августа Ла Торре носил имя Тиберий.

Виллу Сципиона Африканского неподалеку от озера Патрия, сражения Ганнибала за Капую, непоколебимую мощь самнитов, первых европейских воинов, наносивших серьезные удары римскому войску и скрывавшихся в горах, — семьи из этого района воспринимали как часть местной истории, как предания о далеком прошлом, к которому они сами тоже принадлежали. Помимо помешательства кланов на истории, бытовало представление о Мондрагоне как о родине моццареллы. В детстве отец часто отправлял меня туда объедаться сыром. Определить производителя самой вкусной моццареллы невозможно, у каждой получается разный запах: у моццареллы из Баттипальи он сладковатый и легкий, из Аверсы — соленый и густой, из Мондрагоне — чистый и прозрачный. Мастера-сыровары из Мондрагоне знают способ проверки качества сыра. Если моццарелла оставляет во рту послевкусие — «дыхание буйволицы», как его называют крестьяне, — то это лучшее доказательство. Если же, проглотив кусочек, ты так и не почувствуешь запах буйволицы, продукт никуда не годится. Мне всегда нравилось гулять по пристани в Мондрагоне. Каждое лето, пока ее не разрушили, я ездил туда по многу раз. Лизнувший море бетонный язык, к которому должны были пришвартовываться лодки. Его никогда не использовали по назначению.

Мондрагоне неожиданно стал целью для всех жителей Казерты и района осушенных понтийских болот, желающих эмигрировать в Англию. Они хотели воспользоваться шансом и наконец-то уехать подальше, но не для того, чтобы стать официантом, посудомойкой в «Макдоналдсе» или барменом, получающим зарплату в кружках темного пива. В Мондрагоне отправлялись за полезными знакомствами с нужными людьми, в надежде получить льготное жилье, понравиться владельцам кафе и баров и быть милостиво ими принятыми. Тут можно было найти людей, готовых взять тебя на работу в страховое агентство или агентство по продаже недвижимости, и даже простые батраки, имея связи, могли рассчитывать на по-настоящему достойные контракты. В конце 90-х годов Мондрагоне стал дверью в Великобританию. Имея здесь хотя бы одного друга, ты мог надеяться, что тебя наконец-то оценят по достоинству и без чьих-либо рекомендаций. Такое случается крайне редко, а в Италии вообще невозможно, особенно на юге. Чтобы тебя принимали и ценили только за то, кем ты являешься на самом деле, обязательно нужна чья-то протекция, которая если и не даст тебе абсолютного преимущества, то хотя бы привлечет внимание. Действовать без покровителя — все равно что оказаться без рук и без ног. Ты ощущаешь свою ущербность. В Мондрагоне же просто собирали резюме, а потом думали, кому их отправить в Англию. Конечно, талант имел значение, и то, как ты его преподносил, тоже. Но это распространялось исключительно на Лондон и Абердин, в Кампании все было совсем иначе.

Однажды мой друг Маттео принял решение оставить родные края раз и навсегда. Отложил немного денег, получил диплом с отличием, стоивший ему немалых трудов, и понял, что больше не в состоянии разрываться между стажировками и работой на стройках, позволявшей зарабатывать на жизнь. Он знал имя нужного человека, готового помочь ему попасть в Англию, а потом еще и организовать там сразу несколько собеседований. Я пошел вместе с ним. Мы провели несколько часов на пляже, ожидая нашего помощника. Дело было летом. Во время отпусков на пляжи Мондрагоне стекаются все жители Кампании, которые не могут позволить себе отдых на Амальфитанской Ривьере или аренду виллы на море и поэтому катаются туда-обратно между своим домом и побережьем. Вплоть до середины 80-х годов моццареллу продавали в деревянных емкостях, полных горячего буйволиного молока. Купальщики вылавливали сыр прямо руками, окуная их в молоко, и дети, прежде чем откусить кусочек от белой массы, облизывали держащие ее пальцы, солоноватые на вкус. Постепенно торговля моццареллой сошла на нет, не выдержав конкуренции с солеными баранками и кокосовыми хлопьями. Наш друг опоздал на два часа. Наконец он появился, загорелый, в одних лишь крошечных плавках, и объяснил, что слишком поздно сел завтракать, поэтому слишком поздно пошел плавать и слишком поздно смог обсохнуть. Это он так извинился. В общем, виновато было солнце. «Контакт» отвел нас в турагентство. И всё. Мы думали, что пришли на встречу с таинственным посредником, а оказалось, он должен был лишь сопроводить нас в агентство, выглядевшее довольно плачевно. Никаких россыпей красочных проспектов. Настоящая дыра. Но воспользоваться нужными нам услугами можно было только при наличии необходимых знакомств в Мондрагоне. Простой человек со стороны обнаружил бы здесь обычное туристическое агентство. Совсем молоденькая девушка взяла у Маттео резюме и сообщила нам ближайшую дату вылета. Его собирались отправить в Абердин. Девушка протянула список с названиями фирм, куда следовало обратиться по поводу трудоустройства. За небольшую доплату агентство само договорилось с менеджерами по подбору персонала о собеседованиях. Эта контора работала как часы, в отличие от многих других. Через два дня мы сели на самолет, летящий в Шотландию, — самый экономичный и быстрый вариант для тех, кто покидает Мондрагоне.

В Абердине ты чувствовал себя как дома, хоть и находился на огромном расстоянии от Италии. Этот город — третий по величине в Шотландии — серый и мрачный, где дождь идет часто, но не с таким постоянством, как в Лондоне. До появления итальянских кланов никто здесь не понимал, какие возможности скрываются в организации досуга и туризме, рестораны, гостиницы, да и сама общественная жизнь были устроены на тоскливый английский лад. Одни и те же привычки, бары, заполненные лишь раз в неделю толпящимися у стойки людьми. По сведениям, полученным прокуратурой Управления Неаполя по борьбе с мафией, все началось с Антонио Ла Торре, брата Августа, создавшего ряд коммерческих предприятий, которые смогли за несколько лет стать украшением шотландского предпринимательства. Деятельность клана Ла Торре в Великобритании по большей части легальная: приобретение и управление недвижимостью и коммерческими фирмами, торговля продуктами питания с Италией. Даже сложно составить какую-либо статистику для такого крупного бизнеса. Маттео искал в Абердине то, чего не нашел в Италии, мы, удовлетворенные, бродили по улицам, будто бы впервые в жизни ощутив, что кампанийское происхождение хоть где-то способно окружить нас атмосферой уверенности. В домах номер 27 и 29 по Юнион Террас я обнаружил принадлежащий клану ресторан Pavarotti's, официальным владельцем которого является Антонио Ла Торре. Он даже фигурирует в online-путеводителях по этому шотландскому городу. А в Абердине считается крайне роскошным и элегантным заведением, идеальным и для обсуждения деловых вопросов, и для ужина на самом высоком уровне. На гастрономической ярмарке Italissima в Париже детища кланов получили хорошую рекламу — они были названы олицетворением стиля made in Italy. Антонио Ла Торре представил свои предприятия ресторанного бизнеса под своим же брендом. Этот успех сделал Ла Торре одним из первых шотландских предпринимателей, вышедших на европейский рынок.