Камера пуста. Я в гордом одиночестве, как монах, блин, в келье. Желтый дежурный фонарь освещал мое убогое пристанище. Голые, как видно – давно не крашенные стены, железный стол, ввинченный в стену в проходе. Когда-то я здесь уже был, кажется… Или мне это только приснилось? А может, я уже открывал глаза в бреду и теперь принимаю увиденное тогда за давние воспоминания.

Вспомнилось еще, что говорил Артист по поводу этой самой камеры со столом. Говорил, что это, должно быть, какая-то особая камера. Для особых гостей. Потому как он, Артист, везде уже побывал – погастролировал, типа. И нигде такого не видел, чтобы в ивэсках (ИВС – изолятор временного содержания) столы стояли.

Только интересно, когда это я успел поговорить с Артистом, если очнулся в этой чертовой камере только что?! Привиделось, что ли?! И что мне в этом паршивом столе? На нем ведь ничего – ни кувшина с водой, ни куска хлеба, ни газетки хотя бы?! Хотя читать я сейчас вряд ли смогу, да и что мне сейчас все проблемы – общественные и частные! Не напишут ведь нигде – мол, Константин Разин, талантливый (сам себя не похвалишь, так никто ведь не похвалит!) врач-реаниматолог, задержан по сфабрикованному милицией делу об убийстве Эльвиры Смирницкой. Российская медицинская общественность протестует и требует выпустить на свободу… Черта с два! Никто даже не чешется, не навещает! Где Ангелина, интересно? Откупилась узелком со жратвой, которую уже отобрали менты, и пошла пялиться в голубой экран на перезревшую Веронику Кастро, по-прежнему изображающую из себя дуру-малолетку.

Стоп! Какая Ангелина, какой Артист?! Все это было черт знает когда! Так давно, что я уже и думать забыл! И Эльвиру Смирницкую зарезали очень-очень давно! Да, а потом меня судили и засудили неправедно. И отправили на зону в Ижму, и я оттуда соскочил. Не сразу, не с первой попытки. А потом… Потом отправил всю подставившую меня компанию прямиком на тот свет, сделав исключение только для Ангелины. И не из милосердия. Полагаю, жизнь в египетском борделе показалась ей хуже смерти. Очень на это надеюсь. И вряд ли она долго протянула. Болезней там много разных бродит, к тому же повышенная нагрузка, которой моей благоверной не выдержать, даже несмотря на всю ее прирожденную похотливость. Любят арабы белых женщин, любят. А может, сама на себя руки наложила, в конце концов. Я не интересовался ее судьбой. Во всяком случае, ждать от нее передачи не следует.

А тогда от кого?! Были ведь друзья-товарищи, были адвокаты, чьи услуги оплачивались настолько хорошо, что они не могли не беспокоиться из-за исчезновения своего клиента. И почему я снова оказался здесь?! Вот главный вопрос! Конечно, поводов хватало, со времени моего побега грехов пришлось на душу много взять. Но из-за какого именно я снова угодил в лапы правосудия?!

Обратной дороги до камеры я просто не заметил. Шел, глядя под ноги. По звуку звякающих об стену ключей за спиной привычно определял скорость движения и дистанцию с вертухаем. Останавливаясь перед дверями или решетками, еще не слыша команды, автоматически поворачивался лицом к стене. Эту нехитрую тюремную науку я познал в совершенстве – какие еще нужны доказательства того, что я здесь не в первый раз. Любой опытный зэк, недолго понаблюдав за мной, сразу бы это понял. Точно так же, как я могу отличить новичка от бывалого.

За несколько часов передо мной прошел настоящий парад призраков. Следователь Муха и доктор Живицкий. Беспредельщики. Много лет, вплоть до сегодняшнего утра, в моей личной канцелярии числившиеся на том свете. Да и жена Ангелина, с которой Муха обещал на днях устроить очную ставку, тоже по идее должна быть мертва! Все они давно должны были уйти в небытие.

[1]

По агентурным данным, как говорят разведчики в шпионских книжках. А этим данным я до сегодняшнего дня тоже склонен был доверять. Выходит, напрасно. Вот, например, братки когда-то меня клятвенно заверяли, что следак Муха стараниями Светки-Конфетки отправился на небеса, где никого больше не потревожит. А теперь мне, доверчивому, один труп с другим свидание устраивает. Если жив Муха, то Ангелина тем более может оказаться живой. Шансы у нее все-таки были. Люди и не в таких условиях выживают. Хватило бы воли!

«А вдоль дороги – мертвые с косами стоят! И тишина!» А может, это просто я уже умер? Там, в аэропорту, как и полагал вначале. И все это со мной уже после смерти происходит! Было так в каком-то фильме, и не в одном!

Ага! И это после смерти так болит и кружится голова. Нет, господа-товарищи, я пока еще на этом свете! И даже точно знаю, в какой именно его части. Но вот чего пока не могу представить даже приблизительно – кто же это затеял такую сложную игру и для чего? Что за безумец стоит за всей этой фантасмагорией?

А если не безумец? Тогда еще трудней.

– В целом, ребята ведут себя очень хорошо! Сколько актерских талантов здесь пропадает! Бахва только подвел своим парадоксикальным… тьфу – не выговорить! Словом, болезнью своей!

– Может, оно и к лучшему! Очень хорошо вписывается в общий план…

– Только бы он не расчувствовался и не сказал лишнего!

– А ему это надо?!

Растянувшись на шконке, я смог вздохнуть свободнее – насколько позволяли все еще ноющие ребра. Не то чтобы я стал вдруг доверять сокамерникам. Нет, от них все так же можно ожидать чего угодно, но теперь я нужен Бахве. Жизненно необходим, в полном смысле этого слова. Я стал единственной ниточкой, связывающей старого вора с этим светом. И мы оба это понимали. «Мы с тобой теперь одной веревкой связаны, стали оба мы… водолазами», – навязчиво крутилось у меня в голове. Я сомкнул усталые веки. Какие-то видения почти сразу возникли перед глазами, лица забытых друзей и врагов, живых и мертвых. Хотя кто их теперь разберет, кто жив, кто мертв.

– Безусловно, удивлен появлением Ангелины. Но держался неплохо…

– А она?

– Ненадежна! Хотя старается! Очень велико желание отомстить супругу, но не хватает выдержки.

– А что там с его адвокатами? Настоящими адвокатами…

– Ищут клиента… Ищут его, но не могут найти – стишок такой был, помните!

– Падение произошло по причине гнилости древесины…

– Меня это не интересует! Что со Знахарем?!

– Мммм… Почти здоров!

– Этот человек нужен мне еще живым! Если бы я хотел убрать его – это можно было бы сделать гораздо проще…

Своего возвращения со «следственного эксперимента» я, само собой, не помнил: омоновец, угодив в голову, отключил меня, что с некоторой натяжкой можно было считать актом милосердия.