Человек невысокого роста с рыжими волосами, торчащими в разные стороны, был настолько поглощен чтением, что сэр Уимзи не решился побеспокоить его своей просьбой — вернуть принадлежащую ему книгу. Он пододвинул кресло поближе к столику, поставил на него бокал с вином, так чтобы до него было легко дотянуться, и принялся развлекать себя просмотром «Данлоп Бук», как обычно лежавшей на одном из столиков в гостиной отеля.

Лохматый человек тем временем продолжал чтение. Его локти упирались в подлокотники кресла, голова низко склонилась над книгой. Он постоянно тяжело вздыхал, а когда нужно было перевернуть страницу, он клал книгу на колени и делал это почему-то двумя руками. «Да, он явно не из книголюбов», — решил сэр Уимзи.

Дочитав рассказ до конца, рыжеволосый стал листать страницы назад и еще раз перечитал что-то очень внимательно. Затем, не закрывая книгу, положил ее на стол и в этот момент поймал на себе пристальный взгляд Уимзи.

— Извините, сэр, — сказал он странно тонким голосом на кокни — диалекте жителя лондонского Ист-Энда, — это ваша книга?

— Не беспокойтесь, — любезно ответил Уимзи. — Я довольно хорошо знаком с ее содержанием. А вожу с собой лишь для того, чтобы перечитать перед сном несколько страниц. Особенно если приходится останавливаться в месте, похожем на это. Знаете, ее ведь можно открыть на любой странице, и всегда найдешь для себя что-нибудь занимательное.

— Тот дом, сеньор? — переспросил хозяин маленькой posada. — Тот дом принадлежит доктору из Америки, чья жена, да хранят нас святые, околдована. — Сказав это, он перекрестился, вслед за ним перекрестились его жена и дочь.

— Околдована? — сочувственно переспросил Лэнгли. Он был профессором этнологии, и это было его далеко не первое путешествие в Пиренеи. Однако ему еще ни разу не удавалось забираться так далеко: маленькая деревушка, как растение, привыкшее расти среди скал, крепко уцепилась за горные склоны, напоминающие плечи огромного каменного великана. Как животное, наделенное тонким чутьем, находит свою добычу, он разъезжал в поисках материала для своей новой книги о фольклоре басков. Проявляя осторожность, он попытался вновь заговорить со стариком, надеясь на продолжение его рассказа.

— И каким образом на женщину было наложено заклятье? — поинтересовался он.

— Да кто знает, — ответил хозяин, пожимая плечами. — Того, кто задает вопросы в пятницу, хоронят в субботу. Возможно, сеньор не откажется съесть свой ужин?

Лэнгли понял намек. Очередная попытка проявления интереса могла натолкнуться на упорное молчание. Немного позже, когда они лучше его узнают, возможно…

— Бубновый валет, Бубновый валет, мы же так давно знакомы, — говорил Марк Самбурн, укоризненно качая головой, стараясь отыскать что-то под белым атласом своего костюма, на котором были нашиты огромные прямоугольники с кружками, невольно напоминающие костяшки домино. — К черту этот костюм! Куда, черт возьми, подевались эти карманы? Это вы их обчистили! Да, вы обчистили мои карманы. Ну и сколько удалось выиграть? — Наконец из складок своего костюма он извлек ручку и чековую книжку.

— Пять — семнадцать — шесть, — ответил лорд Питер Уимзи. — Думаю, я не ошибаюсь. А вы, партнер, что скажете? — спросил он, поворачиваясь к леди Гермионе Криторп. Стало слышно, как зашуршали большие красно-голубые рукава его рубашки. Что же касается самой леди Криторп, то в костюме Дамы треф она создавала образ «устрашающей девственности». Чем она в действительности и являлась.

— Вы совершенно правы, — произнесла пожилая леди, — и я полагаю, что он еще легко отделался.

— Но мы ведь играли совсем недолго, — сказал Уимзи, как будто извиняясь за то, что на этот раз ему удалось выиграть.

— Да, выигрыш мог составить большую сумму, тетушка, — вступила в разговор миссис Рейберн, — если бы вы не пожадничали. Вам не стоило делать заявку на удвоение ставки.

Сэр Септимус Шейл имел обыкновение проявлять власть и требовать подчинения ему раз в год, только один раз в год. Он позволял своей молодой жене, слепо повинующейся диктату моды, наполнять дом стильной металлической мебелью неопределенной геометрической формы; наводнять дом работами художников-авангардистов и приглашать в дом поэтов, отвергающих существующие правила грамматики; устраивать бесконечные коктейли, верить в теорию относительности и экстравагантно одеваться. Однако он упорно настаивал на праздновании Рождества в традициях доброй старой Англии. Будучи человеком простодушным и бесхитростным, обожающим пудинг с изюмом и сухое печенье, он продолжал считать, что разные по своей сути люди получают удовольствие от тех же самых, что и он, вещей. Поэтому на Рождество он неизменно уезжал в свое имение в Эссексе, приказывал слугам развешивать омелу и венки из остролиста на электрические приборы в стиле кубизма; заполнял металлические буфеты деликатесами от Fortnum & Mason; развешивал чулки для подарков у полированных изголовий из орехового дерева. По этому случаю из современных каминов слуги удаляли электрические радиаторы, жгли настоящее рождественское полено, а камин топили обыкновенными дровами. Затем сэр Септимус собирал всю семью и многочисленных друзей и устраивал для них ужин в стиле Диккенса, когда они ели столько, сколько могли вместить в себя их желудки. После такого рождественского обеда он рассаживал всех в гостиной, и начиналась игра в шарады, вопросы и ответы: «Животное. Овощ. Ископаемое». С наступлением сумерек все играли в прятки по всему дому. А так как сэр Септимус был очень богатым человеком, его гости вынуждены были подчиняться неизменной программе праздника. И, конечно же, никто не смел говорить о том, что ему тут скучно.

Еще одной восхитительной традицией, которой он также неизменно следовал, было дарить своей дочери Маргарет в каждый день ее рождения, который как раз приходился на канун Рождества, жемчужину. Когда количество жемчужин достигло двадцати, слухи о коллекции странным образом просочились за пределы дома, и на страницы светской хроники попала фотография. Что же касается самих жемчужин, хотя они и не превосходили величиной зеленых горошин, однако собранные в ожерелье они представляли собой большую ценность, так удивителен был цвет, так совершенна их форма. В канун этого Рождества девушке исполнялся двадцать один год, она становилась совершеннолетней, и поэтому была предусмотрена особая церемония с речами и танцами. Но только узкий круг избранных остался в доме на ужин с индейкой и викторианскими играми в сам канун Рождества. Кроме сэра Септимуса, леди Шейл и их дочери в доме находилось одиннадцать гостей. Все они были в той или иной степени либо родственниками, либо близкими друзьями: Джон Шейл с женой, сыном Генри и дочерью Бетти; жених Бетти — Освальд Тругуд, полный честолюбивых желаний молодой человек; Джордж Комфри — двоюродный брат леди Шейл, тридцатилетний человек, хорошо известный в светских кругах. Лавиния Прескот была приглашена по просьбе Джорджа; Джойс Тривет — по просьбе Генри Шейла. Ричард и Берил Деннисон были дальними родственниками леди Шейл, они вели довольно рассеянный и веселый образ жизни, требующий немалых средств. И наконец — получивший приглашение только благодаря Маргарет лорд Питер Уимзи, на которого девушка имела определенные виды. Присутствовали также Вильям Норгейт, секретарь сэра Септимуса, и мисс Томкинс, секретарь леди Шейл. Их присутствие было необходимо лишь по одной причине: на их плечи было возложено бремя подготовки к Рождеству. Наконец обед, состоящий из нескончаемой череды блюд: супа, рыбы, индейки, ростбифа, пудинга с изюмом, сладких пирожков, засахаренных фруктов, орехов, пяти сортов вин, — подошел к концу. Шутки со стороны сэра Септимуса, притворное неодобрение со стороны леди Шейл и Маргарет, прекрасной и скучающей, с ожерельем из двадцати одной сверкающей жемчужины на ее лебединой шее. Гости, объевшись и маясь животом, мечтали лишь о том, чтобы принять горизонтальное положение. Но празднество все никак не кончалось, в гостиной начались игры в «Музыкальный стул» (мисс Томкинс за роялем), «Поймать спящего» и «Шарады-пантомимы» (костюмы мисс Томкинс и мистера Вильяма Норгейта). В задней части гостиной (только ради сэра Септимуса прибегаем к этим вышедшим из употребления словам) располагалась чудесная гардеробная, отгороженная от посторонних глаз «складной» дверью. Гостям было предложено сесть на стулья из алюминия, которые то и дело скользили по черному стеклянному полу, и, чтобы удержаться и не упасть, гостям приходилось цепляться носками обуви за пол, в котором благодаря потрясающей иллюминации отражался покрытый медными пластинами потолок. Не кто иной, как сэр Вильям Норгейт, чувствуя, что температура вечера достигла верхнего предела, предложил поиграть в то, что не требовало приложения больших физических усилий. Леди Шейл согласилась и назвала бридж. Сэр Септимус, как обычно, возражал.

— Бридж? Глупости! Я говорю — глупости! Вы можете играть в него в любое другое время, но сегодня Рождество. Нам нужна игра, в которую будем играть все вместе. Что вы думаете о «Животных, Овощах и Ископаемых»?

Эта игра нравилась сэру Септимусу потому, что он считал ее интеллектуальной; она была среди его любимых развлечений, и именно по этой причине он преуспел в составлении достаточно каверзных вопросов. После небольшой дискуссии всем присутствующим стало очевидно, что игре суждено стать неотъемлемой частью вечера. Приступили к игре, сэр Септимус был первым «на выход».

Среди предметов, спрятанных в вопрос, им удалось угадать фотографию матери мисс Томсон, грампластинку «Я хочу быть счастливой», новую планету Плутоний, шарф миссис Деннисон (очень смутившейся оттого, что он был не из шелка, а то был бы отнесен к разряду животных). Не удалось отгадать выступление по радио премьер-министра — что, по общему мнению, было не совсем честно, потому что игроки не могли понять, к какой категории его можно было отнести — к животным или ископаемым. По этой причине было решено загадать еще одно слово, а затем перейти к игре в прятки. Освальд Тругуд вышел в гардеробную, закрыв за собой дверь, тогда как остальные продолжали придумывать слово-шараду. Неожиданно для всех присутствующих сэр Септимус прервал обсуждение, обратившись с вопросом к дочери: