Нависло над землей небо, обесцвеченное зноем. Пыль легла на деревья, застывшие в немой печали у дороги, и серыми стали листья. Поникли ветви, словно невидимый груз клонил их к земле, потрескавшейся от жары. Даже одинокая ромашка, подкравшаяся к самой дороге еще весной, склонила к примятой ногами траве свой желтый венчик с несколькими уцелевшими белыми лепестками.

По обочине дороги, в тени деревьев, вытянувшись цепочкой, шел батальон морской пехоты. По загорелым лицам матросов струился пот, стекал на фланелевые рубахи, и они покрылись серыми пятнами. У многих бескозырки и фуражки были сдвинуты на затылок. Автоматные диски и гранаты оттягивали ремни.

Моряки шли, немного наклонившись вперед и покачиваясь. Та же пыль, что покрывала деревья, лежала толстым слоем на обочине дороги и глушила шаги. Было слышно только мерное дыхание людей, да изредка звякал приклад автомата, ударившись о диски.

Вздымая фонтаны жидкой грязи, идут к фронту полуторки Крылья, смотровые стекла и доски бортов в бурых кляксах, а машины, переваливаясь на ухабах с бока на бок, то погружаясь в рытвины по самую ступицу колес, то взбираясь на редкие каменистые бугры, упорно продвигаются вперед. Бывает и так, что забуксует машина. Урчит мотор, скрежещут шестеренки передач, машина вздрагивает, напрягается, и… ни с места! Тогда из кузовов выскакивают матросы, подхватывают машину, подпирают ее своими плечами и она, радостно гудя, идет дальше.

Еще утром пришли эти машины за батальоном. Командир колонны, старший лейтенант с ввалившимися, заросшими рыжей щетиной щеками, протянул Кулакову пакет и заснул, сидя на табуретке. Всё ниже клонится голова старшего лейтенанта, кажется — он вот-вот упадет, но в последний момент старший лейтенант вздрагивает, не открывая глаз выпрямляется и снова спит. Однако недолго пришлось ему отдыхать: батальон был готов, и его безжалостно поставили на ноги два дюжих матроса. Старший лейтенант потянулся, тряхнул головой, окончательно проснулся, осмотрел колонну и сел в кабину первой машины.

И вот с тех пор, без остановок, идут грузовики. Косой Дождь режет лицо, но моряки смотрят только вперед. Они с волнением и нетерпением ждут того поворота, из-за Которого покажется еще таинственная для них линия, где выстрелы, осколки, пули и смерть стали обычным явлением; они ищут фронт, которого пока еще не видно, хотя с каждым поворотом дороги всё ощутимее его дыхание.

Уныло стоят вдоль шоссе брошенные дома, уставившись на моряков пустыми глазницами окон. Требовательно гудя, идут навстречу машины с красными крестами на бортах. Не понукая лошадей, мерно покачивающих головами, едут вчерашние колхозники, хозяева полей и лесов, а сегодня — люди, временно лишенные всего этого, беженцы, уходящие от беспощадного, жадного врага. Изредка из-под одеяла или куска домотканого полотна покажется детское лицо и снова спрячется. Ребенка не интересуют даже моряки.

Порывы холодного, злого ветра срывают с деревьев пожелтевшие листья, кружат их, бросают на просыхающие тропинки или в глубокую колею дороги, заполненную дождевой водой. Клонятся к земле высокие травы, рассыпая семена. По ночам выползает из болот туман. Непроницаемой мутно-белой стеной он становится между окопами и тогда тревожно щелкают фашистские ракетницы. Белые, красные и зеленые ракеты повисают над колышущейся массой тумана, падают и тонут в ней.

В лесу — перезрелые, раскисшие шляпки грибов. Огромные красноголовики, похожие на буфера вагонов, стоят под шумящими, полураздетыми деревьями. Фиолетовыми пятнами упавшей и раздавленной ногами голубицы покрыты болотные кочки.

Не собирают грибов и ягод в этом году, не косят трав, примятых дождями. Да что грибы, ягоды и травы! На корню прорастают хлеба и нетронутой остается земля: лемехи плугов не переворачивают ее черных пластов. Здесь хозяйничает война.

Прошел почти месяц с тех пор, когда батальон моряков пытался перейти фронт и ударить в тыл фашистам. Только месяц, а многое сильно изменилось за это время. Вступила в войну Финляндия, и фашистские дивизии нависли с севера над Ленинградом; по южному берегу Финского залива они тоже продвинулись вперед, заняли Таллин, Нарву и теперь их правый фланг обходил моряков и дивизии народного ополчения. Над Ленинградом нависла опасность окружения.

Капитан Козлов и не думал, что ему еще раз придется встретиться с лейтенантом Норкиным. А пришлось не только встретиться, но и воевать рядом, подчиняться одному командиру батальона. И Козлова это не удивило: уж так у него получалось в жизни, что он все время встречался с теми людьми, о которых даже и не думал. Так и сейчас. Говоря откровенно, возражать против такого соседства не было оснований. Батальон Кулакова хорошо зарекомендовал себя в боях, а сам Норкин даже понравился Козлову при первом знакомстве. В лейтенанте он узнал самого себя. Именно таким порывистым, смелым в своих выводах был и он в годы гражданской войны. А потом… Да зачем вспоминать то, что было потом? Сейчас он уже ве тот…

«Укатали сивку крутые горки», — думал Козлов, глядя на мигающий огонек коптилки.

Но «горок» не было. Сам Козлов выдумал их для себя. «Укатался» он на ровной дороге, сбившись с ноги, выскочив из общих рядов. Он даже было смирился со своим положением неудачника, сваливал всё на то, что ему просто не везло, что его не поняли, «обскакали дипломаты», и… вдруг война и эта встреча с моряками.

Обидно старому солдату выслушивать замечания молодого, а еще обиднее — сознавать, что прав не ты, а он.