Спасов день прошел, и дело явно клонилось к осени. В одно утро как-то сразу поднялся холодный ветер и засвистал по всему лесу, откуда только что выбралось стадо. Старший пастух Кочнев, уже старик, с красным, дряблым лицом и чалой бородой, оказался предусмотрительней подпаска. Он до выгона надел кафтан и сапоги, подпоясался веревкой и, закинув кнут за плечо, спокойно стоял поодаль, поглядывая, как скотина припала к свежему жниву, а подпасок Тараска, в одной рубашонке и босиком, поджав под себя ноги, спрятался за кусты и сидел скорчившись. Худощавое, тонкокожее лицо его посинело, и большие серые глаза смотрели так суетливо.

– - Што, видно, придется в деревню бежать? -- с укоризною выговорил Кочнев.

– - Зачем? -- встрепенувшись, спросил Тараска.

– - За одежиной да обуться надо, ишь тебя скорчило…

– - Холодно…

У Кочнева костер прогорал. Он сидел перед ним на корточках, подбирал несгоревшие палочки и грудил их в середину костра, где уже образовалась серая горка золы. Стадо врассыпную бродило кругом, выщипывая траву на межниках. Кочнев взглянул на стадо и перевел глаза на ребятишек.

– - Вот к разу, а у меня все дрова погорели; идите, поломайте суков побольше, а я обойду скотину.

Ребята скрылись в елках, а Кочнев, поднявшись с земли и вскинув за спину кнут, пошел облучать стадо.

Когда он вернулся к костру, то на потухавшем огне лежала целая куча новых сучьев, две сухие ольховые палки и гнилой пенек. Огонь, замиравший было, точно проснулся и жадно накинулся на новую пищу. Густой дым поднимался столбом. Ребята оба стояли в стороне, и у них весело горели глаза.

Столб ветром наклонился к земле. Кирюшка вдруг бросился в середину его и крикнул: