В ту осень 1828 года я пересекал мрачное известняковое плато Ларзак, борясь с западным ветром, который усиливался и нагнетал в небе плотные тучи. Близился вечер. Окрестность была пустынна и одновременно полна враждебными силуэтами. Такое явление часто встречается с наступлением сумерек, хотя на самом деле это просто кусты, сотрясающиеся под порывами ветра и пугающие редких путников в этих безлюдных местах, отданных во власть вечным скалам.

Природа здесь не ведает полумер: если наступает тишина, то она тяжело сжимает в объятиях путешественника; если с севера проникает зимний холод, то от него растрескиваются камни, а если разливается летнее солнце, оно заживо печет растения и людей. Сейчас октябрьский ветер пришпоривал Ларзак, злясь на меня и мою кобылу и пытаясь доказать нам, кто истинный хозяин этого горного плато в Центральном массиве. Изо всех сил ветер старался столкнуть меня с дороги.

Склонив головы, мы почти не продвигались вперед, и я сомневался, что доберусь к вечеру в Милло, на новое место службы. Но, поскольку меня ждали только завтра, я решил заночевать в Оспитале, надеясь найти там койку.

Внезапно полил ливень. Ветер яростно подхватывал рои тяжелых капель и загонял их под одежду, в самые, казалось бы, защищенные места. Тучи почернели, сузив горизонт до сотни метров. Вскоре я различал лишь дорогу, ленточку размолотых булыжников и луж. Оспитале находился примерно в лье отсюда, а укрытия я никакого не видел. Моя седельная кобура наполнилась водой, как ведро, а одежда походила на губку. Но небо уже не впервые подвергало испытаниям мою персону драгунского офицера — крепкое тело, познавшее немало приключений, так и не поддалось напастям.

Ночь заключила нас в свои объятия. Я не отрывал взгляда от сероватой земли, которая еще вела меня, но вскоре из-за колебаний и пронизывающей сырости потерял терпение и подстегнул кобылу, словно именно она была виновата во враждебности, окружающей нас.

Когда сознание вернулось ко мне, я обнаружил, что лежу на глиняном полу в огромной луже крови. Надо мной склонился какой-то человек, лицо которого выглядело растерянным — своего рода бледная маска, постепенно заливавшаяся отчаянием.

Я вскочил, чтобы убежать от незнакомца, и поразился легкости, с которой поднялся! Я не испытывал никакой боли, но, дотронувшись до спины, нащупал глубокую рану.

Я ее не чувствовал и, несмотря на большую потерю крови, не ощущал слабости в теле, по-прежнему оставаясь в живых: голова моя ясно мыслила, а мышцы были готовы к действию. Но я не мог покинуть трактир.

Все тот же человек по-прежнему преграждал мне путь. Его сутана, несомненно украденная у монаха, не вводила в заблуждение — он выглядел отъявленным негодяем.

Я глянул на его руку.