Северная граница Вольного княжества Махейн, близ Дикого Леса. 1270 год от Сотворения мира.

На княжество Махейн, самое северное из Вольных княжеств, пришла зима. Пришла неожиданно, посреди осени. Ни у кого не спрашивая разрешения и не стучась в ворота, распахнула двери и шагнула, выстудив все живое. Белый снег, такой белый, каким бывает лишь первый снег в году, тяжелыми мягкими хлопьями ложился на землю, еще не успевшую остыть, отвыкнуть от летнего солнца. Но зима была неумолима. И снег падал медленно и совершенно бесшумно. Он уже не таял, а ложился тонким кружевным покрывалом, сплести которое не сумела бы и самая искусная мастерица. Он ложился на пожухлую, хотя все еще зеленую траву; на ветви деревьев, еще державшие в своих объятиях паутину последних листьев; на тропинку, причудливыми петлями бегущую от темного елового леса, возвышавшегося на пригорке, по берегу речушки, через аккуратный деревянный мостик, перекинутый с берега на берег, к маленькой деревне, раскинувшейся на низком берегу реки. Деревня — всего пять домов, деревянных, под высокими скатными крышами, с просторными крытыми дворами, обнесенными изгородями, — могла бы показаться жалкой и недостойной внимания жителям южных королевств, привыкшим к мрамору дворцов, мощеным улицам и шуму многотысячных городов, но для севера Махейна, этого сурового и неприветливого края, деревня была большой и даже довольно зажиточной. Об этом говорили и высокие добротные срубы из великолепной, не успевшей потемнеть древесины, и заборы, даже и не думавшие покоситься, и аккуратные прямоугольники огородов, спускавшиеся по заливным лугам к реке.

Здесь жили хорошие хозяева, сильные люди. Не только потому, что смогли создать свой мир своими руками, но еще и потому, что не побоялись сделать это. Люди редко селились не северной границе Вольных княжеств. Здесь не было власти, ни один правитель не присылал сюда своих дружин, чтобы собрать подать и пообещать защиту крестьянам. Здесь, за грядою невысоких холмов, начинался Лес. Лес, которому местные жители не давали названия, потому что у него были иные Хозяева. Древние как сам мир и жестокие как время, не властное над ними. Их крестьяне тоже никогда не называли по имени…

Впрочем, деревне повезло. Она стояла на берегу реки, укрытая с двух сторон пологими плечами холмов. Холодные северные ветра не истребляли посевов, и зло ходило где-то стороной. И только длинными черными зимними ночами родители рассказывали своим детям сказки про Лес и Хозяев… Из поколения в поколение передавались эти сказки и никто уже не помнил, что в них правда, а что вымысел. Но в дальний лес за холмы крестьяне не ходили.

Но сейчас зима только вступала в свои владения, и ранним воскресным утром деревня тихо спала, нежась под ласковыми прикосновениями пушистого снега. Пряха-зима пряла свою пушистую шубу. Низкое, но бесконечно светлое небо с любопытством вглядывалось в землю, и только река неспешно и бесшумно катилась между поросших густой травой берегов, под деревянным мостиком, исполняя ей одной известное предназначение.

Вольное княжество Махейн. 1270 год от Сотворения мира.

Далекая, холодная, чужая луна разорвала клочья туч и взглянула вниз. Под ней, сколько хватало глаз, простирался лес. Древний, дикий, свободный лес. Конечно, он был лишь младшим братом того великого Леса, что простирался к северу от границы Махейна, и старые легенды не наделяли его и сотой долей тех жутких преданий, что выпали на долю его старшего брата, но и в этот лес, тем более зимней ночью, крестьяне из окрестных деревень старались без крайней нужды не заходить. Единственная тропинка вилась по самой опушке — по берегу быстрой и верткой безымянной речки. Но и эту тропинку прошедшая недавно первая метель этого года надежно спрятала под покрывалом глубокого белого снега: захочешь — не найдешь. А если и найдешь — пройти по ней все равно не сможешь! Но единственный путник, отважившийся ступить этой ночью под кроны вековых деревьев, и не пытался ее искать.

Сквозь лес, не разбирая дороги, бежала девочка. Она петляла между деревьев, то и дело проваливаясь по щиколотку в снег, запинаясь о корни деревьев, предательски скрытые им. Она шла уже не один час. Добротный теплый плащ, надетый на ней, был разорван в нескольких местах, капюшон давно упал с головы, длинные светлые волосы спутанными прядями упали на лоб, в сапожки набился снег, растаял, и теперь там мерзко хлюпала ледяная жижа. Впрочем, ноги ее давно онемели. Она не чувствовала ни холода, ни усталости. Она не заметила, даже когда примерно час назад, споткнувшись, упала прямо в колючий кустарник. Кожа на ее руках была изодрана. Весь прошедший час она отмечала пройденный путь собственной кровью, остававшейся на снегу. Она не пыталась выбирать свой путь, она просто шла вперед. Луна холодным мертвенным светом обливала деревья. Они раскачивались, отбрасывая причудливые тени, словно тянули свои ветки к жалкой человеческой фигурке, но девочка вряд ли замечала их. Она просто шла вперед, не зная, сколько осталось позади нее и сколько ей еще идти. И дойдет ли она, или навсегда останется посреди леса. Даже это было ей все равно.

Впереди деревья вдруг неожиданно расступились, образуя крошечную полянку. Луна заглянула на нее из-за рваного края тучи, да так и осталась висеть, словно пришпиленная к высокому иссиня-черному небу. Девочка вышла на поляну. Она давно уже перестала смотреть по сторонам, отчаявшись разглядеть что-либо за сплошной стеной деревьев, и шла, низко опустив голову. Чей-то взгляд, внимательный, в упор, заставил ее остановиться и поднять глаза. Прямо напротив нее на противоположной стороне полянки стоял волк. Около полуметра высотой, тощий, на коротких кривых лапах, со страшно свалявшейся, не успевшей перелинять летней серой шерстью. Он стоял и смотрел на нее желтыми голодными звериными глазами. Он уже час шел за ней, по запаху, по следам крови, топившей снег. Он выследил свою добычу, он с нетерпением ждал ее, и вот она перед ним. Занила остановилась, не сводя глаз с волка. Зверь слегка повел облезлым опущенным в снег хвостом, переступил с лапы на лапу, втянул воздух носом, приоткрыл пасть, обнажив желтые редкие клыки. Он ждал. Перед ним был всего лишь ребенок — человеческий детеныш, так сладко пахнущий, с вкусной нежной плотью — редкая добыча! Редкая и легкая… Без когтей, без клыков, без тяжелой палки, способной пробить шкуру… Удивительная удача! Сейчас детеныш закричит, призывая своих родителей, и кинется бежать. Но волк знал: здесь, посреди леса, детеныш сейчас один — он выследил, и поэтому ждал. Сейчас! Еще чуть-чуть! Детеныш повернется, кинется бежать и тогда!.. Волк весь подобрался, готовясь к прыжку.

Занила стояла и смотрела на него: всего в амм ростом, с грязной, свалявшейся клочьями шерстью, желтыми клыками. Интересно, он достанет хотя бы до брюха белоснежному Хозяину?.. А рискнет ли он хотя бы близко подойти к тому месту, где остались следы Его лап? В желтых глазах волка светился лишь звериный голод, ограниченный звериным же чутьем. Был ли он страшен? Да, был. Еще три дня назад маленькая девочка Занила умерла бы от страха, увидев его. Она завизжала бы, стала звать папу и побежала бы прочь, не разбирая дороги. Хотя… Три дня назад маленькая девочка Занила и не оказалась бы одна в ночном лесу. А сейчас ей некого было звать. Те, кто мог бы слышать ее, ушли. Они ждут ее за Чертой. Ей некуда бежать: она пытается уйти от самой себя и от собственной памяти. Печь в ее доме давно погасла и остыла, да и сам дом превратился в прах. Визжать от страха?.. Черные насмешливые глаза Хозяина заглянули в ее глаза…

Вольное княжество Махейн, столица Североград. 1270 год от Сотворения мира.

Тяжело груженая телега катилась по дороге, то и дело подпрыгивая на колдобинах смерзшейся, но еще не занесенной снегом грязи. Впереди нее катились еще две такие же. У самой первой вчера, перед привалом, на особенно крутом повороте отлетело колесо. Возница едва успел остановить лошадь, не дал княжеской дани развалиться по всей дороге. Но несколько больших глиняных кувшинов все же спасти не смог: они выкатились из-под казалось бы надежно увязанного кожаного полога и разбились в мелкие осколки, разлилось по промерзлой дороге запечатанное в них масло. От того старшина, ехавший впереди на своем крупном гнедом жеребце, с утра был хмур. Да и колесо, не без труда отысканное в придорожной канаве и за ночь кое-как приколоченное на свое законное место, катилось неровно, скрипя, словно задевая за что-то, то и дело предательски кренилось, норовило соскользнуть прочь. Возница был чуть ли не мрачнее самого старшины. Он хмурился, заставляя лошадь идти шагом и постоянно оглядываясь назад.

Впрочем, его лошадь была скорее рада этому обстоятельству, как и верховые лошади дружинников. На этой дороге, покрытой колдобинами, всадники больше не могли ехать как прежде — по бокам телег: копыта лошадей то и дело соскальзывали с обочины, животные спотыкались, не без труда выбираясь из засыпанного снегом кустарника. Отряд отправлялся за данью в самом начале осени. Кто же знал, что зима придет в Махейн так скоро и так сурово утвердит свои права? О зимних подковах для лошадей тогда не задумались.

Обо всем этом и еще о многом другом размышлял старшина, приказывая своим людям занять места перед телегами и позади них. Он хмурился в бороду и покрикивал на людей, которые, как ему показалось, двигались недостаточно расторопно. Парни, обычно острые на язык и не упускающие случая поддеть дуг дуга, а иногда и ответить своему старшине, сейчас молчали. Они были в походе уже больше двух месяцев. Они объехали весь северо-западный Махейн. Они просто устали. И то обстоятельство, что всего в десяти переходах от княжеской столицы из-за сломанного (будь оно проклято всеми Темными Богами!) колеса им приходилось тащиться шагом, отнюдь не добавляло им расположения духа! Никто из них упорно не смотрел на свернувшуюся в своей лисьей шубе под пологом последней телеги маленькую девочку.

Первые дни ехать Заниле было интересно. Ни старшина, никто из дружинников ничем не ограничили ее свободу. Ее просто посадили на телегу и велели во время привалов никуда от лагеря не уходить. Старшина, словно стараясь напугать глупого маленького ребенка, начал рассказывать ей о голодных волках, бродящих в лесу, но, заметив совершенно не детскую насмешливую улыбку, блуждавшую на губах Занилы, смутился, оборвал свою речь на полуслове и ушел на свое место в начале маленького каравана. Так Занила и ехала, удобно устроившись на тюках с мягкими шкурками пушных зверьков, и с любопытством оглядывала все, мимо чего они проезжали. Но пейзаж от севера Махейна к югу менялся мало. Только в лесах стало больше лиственных деревьев. Хотя, впрочем, и самих лесов стало меньше. По сторонам дороги все чаще тянулись луга и холмы, изрезанные оврагами. Но это вносило не слишком большое разнообразие в окружающий ландшафт. Вскоре Заниле стало скучно, тогда она принялась разглядывать дружинников. Среди них были и совсем еще молодые парни, и зрелые мужчины с серебрившимися сединой бородами. Все они были крепкими, в каждом их движении сквозила сила… И еще: они были дружиной! Их сила заключалась еще и в уверенности друг в друге. Они знали друг друга настолько хорошо, словно были родными братьями, словно сражались вместе много лет. Впрочем, последнее как раз и могло быть правдой. Они переговаривались между собой в дороге, они вместе устраивались на привал, они горланили песни, шутили и смеялись собственным шуткам… Они словно не замечали Занилы. Нет, они не забывали кормить ее на привалах и устраивать ей ночлег не слишком далеко от огня, но ни один из них за прошедшие две недели ни разу не заговорил с ней. Не сразу, но Занила смогла понять: она — лишь дань, которую везут князю. Мало чем отличающаяся от тех же шкурок пушных зверьков!

Свет. Словно вместо солнца все небо сияет ровным бледно золотым светом, слепящим глаза, но так приятно… Хочется их сощурить, проваливаясь в свет, как в ласковые, теплые объятья… Снег… Снежинки, крупные, мягкие, влажные и холодные, словно нос кошки, подают с неба, медленно-медленно кружатся, опускаются на лицо…

Смех… Звонкий смех Катрин, пробежавшей совсем рядом, заставляет Занилу вздрогнуть и обернуться. Конечно, она дома, и сестры здесь! Вон они, совсем близко бегут впереди нее по заливному лугу к дому. И мать стоит на пороге, кутаясь в овечий полушубок. Ветер играет прядями ее серебристо-светлых волос, выбившихся из тяжелого пучка на затылке. Она заправляет их рукой и машет дочерям, зовет к себе… Три дочери, раскрасневшиеся от быстрого бега по морозу, взлетают на крыльцо, обнимают ее и одна за другой исчезают в дверях дома… Сердце Занилы сжалось от тоски так, что даже в груди стало больно: вот сейчас женщина повернется и также скроется в дверях избы, не заметив ее! Но она продолжала стоять. Мама стояла на пороге и смотрела на свою младшенькую и от того самую любимую дочь, изо всех сил бегущую к ней! Она ждала ее, и рука лежала на ручке двери, зовя зайти внутрь, в ласковое родное тепло…

Яркое солнце, совсем не похожее на тот нежный свет, лившийся в ее сне, обожгло глаза. Тяжелый подкованный сапог со всей силы врезался ей в грудь, мутной болью затапливая сознание. Мерзко хрустнули ребра, хрупкое легкое тельце перевернулось, падая на спину. Занила с трудом набрала воздуха в грудь, горящую адской болью, и заставила себя приоткрыть глаза.

— Очнулась, мразь! — огромная фигура, темная против солнца, нависала над ней. Где-то она уже видела этого великана. Наверное, он был кем-то вроде дружинного воеводы, потому что утром он стоял во главе строя. Впрочем, эта мысль лишь самым краешком коснулась сознания Занилы: она искала не его. Чуть дальше стояли князь и его советник, а за их спинами полукругом выстроилась вся дружина, но того, кого она хотела увидеть, среди них не было! Хозяин ушел. Она не смогла добраться до него! Бессильная злоба, заглушившая даже боль, залила ее сознание кисло-горькой волной, заставила ее приподняться на локтях. Но все тот же подкованный сапог снова врезался на этот раз ей в бок. Горячая волна пронзительной нестерпимой боли заставила ее тело скрючиться на земле. — Ты еще пожалеешь о том, что сразу не сдохла! — пообещал голос где-то над ней. — Ты вообще пожалеешь, что родилась на свет! Как ты посмела напасть на своего князя?!

Напасть на князя? Странная в своей нелепости мысль смогла достучаться сквозь пелену боли до сознания Занилы, заставила ее приоткрыть глаза, посмотреть на мужчин, нависавших над ней. Зачем ей нападать на князя? Ей нет никакого дела до него! В этом мире существует только один человек, по следу которого она будет идти! Или не человек… Он стал ее Хозяином еще и потому, что ничья больше жизнь ее не волнует, даже ее собственная!..

Солнце забыло, что наступила зима. Солнце грело так, что выпавший снежок превратился в грязную жижу, хлюпающую под ногами. В деревнях, наверное, дороги уже успели превратиться в настоящие болота, развезенные колесами телег, но здесь, в самом центре города, недалеко от холма, дороги были вымощены прошлой весной толстыми бревнами, которые не успели еще сгнить, только потемнели за лето.

Впрочем, Заниле, чтобы промочить ноги, оказалось достаточно одной совсем небольшой лужи. И дело было вовсе не в том, что она не старалась обходить их, перепрыгивая с бревна на бревно, просто особо выбирать дорогу ей не давали: воевода тащил ее за собой словно собачонку, туго стянув запястья грубой веревкой, конец которой закрепил у своего пояса. Занила не пыталась сопротивляться. Она не произнесла ни слова, она даже не взглянула на него, всю дорогу упрямо разглядывая жалкие тряпки, которыми были обмотаны ее ноги и которые заменяли ей обувь. Она рабыня… Княжеская дань!

Еще бы только знать, куда ее ведут!

Сегодня на рассвете ее разбудил ворох одежды, упавший ей на лицо. Она вздрогнула, открывая глаза, и успела заметить мальчишку-холопа, поставившего возле порога плошку с водой, прикрытую куском хлеба. Занила огляделась. Она была в той же клети, в которой провела первую ночь в крепости, но вот как она здесь оказалась? Последнее, что она помнила, это как воевода снимал ее со столба. Еще она помнила то, что она ему сказала. Правда, в последнем Занила была не совсем уверена, не было ли это бредом ее воображения? Впрочем, если она все еще жива, и ей даже принесли какую-то еду и одежду, значит, с воеводой она все-таки разговаривала.

Занила доползла до порога, схватила плошку с водой и жадно осушила ее. Вода была ледяная, так что у нее заломило зубы. Занила заподозрила, что в плошку просто набрали снега, а затем позволили ему растаять. Впрочем, ей было все равно. Она с не меньшей жадностью впилась зубами в кусок хлеба. Он был жестким, кислым и пах чем-то затхлым. Впрочем, пятен плесени Занила на нем не заметила. Или, может быть, света, проникавшего в клеть сквозь щель под дверью, было просто недостаточно, чтобы ее разглядеть.

Лето 1271 года от Сотворения мира.

— Четче! Закончила движение и замри! Застыла, досчитала до трех и дальше. Четче каждое движение! Слушай музыку! Для кого играют? Четче!

Голос надсмотрщицы звенел под высокими сводами танцевального зала, отлетал от стен, отсчитывал ритм. Кончик хлыста вместе с ним щелкал по каменным плитам пола, гладким, отшлифованным ногами многих рабынь, учившихся здесь танцевать. За прошедшие месяцы Занила уже успела привыкнуть к этой манере госпожи Дарины вытаскивать кнут по поводу и без повода. Она часто легко пощелкивала им, когда задумывалась, или когда нужно было отсчитывать ритм, как сейчас. У Занилы уже почти получалось не замечать этого: не будешь дергаться, не привлечешь внимание к себе, хлыст продолжит щелкать по полу.

Восемь рабынь, выстроившись в три ряда, один из которых получился чуть короче, распределились по зале. Занила стояла второй в крайнем левом ряду (как раз том, что короче). Она старалась смотреть только перед собой, в белую оштукатуренную стену, каждая трещинка на которой была уже изучена за прошедшие месяцы изнурительных уроков танцев, или в затылок Райше, которая сейчас старательно тянула спину в трех метрах впереди нее.

Хлыст щелкнул справа и сзади: Дарина обходила вокруг девочек, следя за их движениями. Следующий щелчок ближе: надсмотрщица повернула и идет вперед по их проходу.

Лето 1271 года от Сотворения мира. (Три недели спустя.)

— Любимица управляющего! Расскажи нам, что ты для него такого делаешь! — голос, донесшийся из-за не до конца закрытой двери, заставил Занилу остановиться посреди коридора. Она возвращалась с ужина, направляясь в спальню, и собираясь пораньше лечь спать, но сейчас сон как рукой сняло. Занила повернулась на звук. За дверью с левой стороны коридора находилось что-то вроде костюмерной или склада. Там хранились различные наряды и аксессуары, которые использовали рабыни, разучивая всевозможные танцы. Конечно, рабыням первого года обучения было еще далеко до танцев в костюмах, они лишь пару раз брали оттуда большие расшитые шелком веера, но Занила прекрасно понимала, что сейчас, поздним вечером, когда все занятия уже закончились, там никому делать просто нечего. Тем не менее, из-под приоткрытой двери в темный коридор подал свет, и раздавались звуки.

Голос этот, резкий с пронзительными нотками, Занила узнала сразу же. Это была Ойя — рабыня одного с ней года обучения. Смуглая, с правильными чертами лица и пронзительно черными волосами и глазами, высокая, с великолепной осанкой. За прошедшие месяцы Занила уже успела порядком устать от постоянных причитаний Райши, что ей никогда не стать такой же красивой (то есть дорогой) рабыней, как Ойя. Сама же Занила заинтересовалась той лишь однажды, когда месяца три назад пожилая рабыня, преподававшая в школе вокальное мастерство, пыталась поставить Ойе голос. Многочасовые мучения так ничем дельным и не увенчались. Голос у рабыни был очень громким с резкими пронзительными нотками. Отчаявшись и махнув рукой, учительница посоветовала рабыне только одно: стараться говорить тише и медленнее. Ойя с тех пор старательно следовала указаниям. Так что сейчас, наверное, в первый раз за прошедшие месяцы ее голос звучал в полную силу, да еще и с таким выражением. Презрение и издевка просто сочились из каждого звука.

— Что ты молчишь? Рассказывай давай, во всех подробностях!

В ответ снова не донеслось ни звука. Заниле даже стало интересно, кто же заслужил такую порцию эмоций от обычно холодной и надменной Ойи, всегда державшей дистанцию от остальных рабынь, особенно от тех, кто был младше ее. Занила подошла вплотную к двери и попыталась рассмотреть что-нибудь в щель. Но в комнате сразу за дверью на вешалке висели какие-то костюмы, и Заниле как раз был виден только край этих линялых тряпок. Занила протянула руку, толкнув дверь внутрь, и просто вошла.

Зима 1271 года от Сотворения мира.

— Поклонись ниже! Так! Теперь можешь войти в комнату. Глаза не поднимай! — госпожа Дарина как всегда на занятиях пощелкивала хлыстом, в несколько раз свернув длинное кнутовище, но в этой учебной комнате, изображавшей трапезную залу богатого салевского дома, удары звучали совсем не так резко, как в зале для танцев.

В последние пару недель рабыни почти не танцевали. В Догату пришел сезон дождей, а вместе с ним и сильные холодные ветра. В танцевальной зале, где не было камина, зато были огромные окна от самого пола, температура сразу же опустилась до значений, которые салевцы считали не слишком-то приемлемыми для жизни. Поэтому госпожа Дарина, поговорив с управляющим, заменила уроки танцев на уроки прислуживания за столом и перенесла занятия в эту комнату, то есть поближе к ярко пылающему очагу. Занила сначала даже удивилась, откуда такая забота о здоровье и комфорте рабынь, но потом быстро поняла: салевцы просто не представляли, как можно переносить холода. Да и сама Дарина была родом не из северных земель.

Сейчас урок перешел в стадию практических занятий. Рабыни по очереди, вооружившись подносом с посудой и даже настоящими едой и питьем, должны были продемонстрировать, как они поняли и запомнили объяснения госпожи Дарины.

Подчиняясь указаниям надсмотрщицы, Занила вошла в комнату, не поднимая глаз. Впрочем, ей не слишком и хотелось это сделать. Наоборот, она с гораздо большим удовольствием смотрела бы исключительно себе под ноги, опасаясь упасть, но громоздкий поднос у нее в руках мешал ей разглядеть что-либо. Оставалось надеяться только на ощущения ног, обутых в сандалии на тонкой кожаной подошве, да на то, что мягкий ворс ковра под ними не сменится какой-нибудь не на месте валяющейся подушкой. Поднос с посудой на нем был довольно тяжелым. Конечно, сейчас она несла его еще без особого труда, но если ей придется продержать его на вытянутых руках какое-то время, эти самые руки могут ощутимо начать дрожать. Да, кому как, а лично Занила предпочла бы сейчас танцевать. А холода? Разве то, что сейчас творится в Догате, можно назвать холодами?!

Зима 1271 года от Сотворения мира. (Вечер того же дня.).

«Ты пойдешь со мной, если я придумаю, как выбраться из школы?» Эзра спросила. Занила не ответила, но Эзра, кажется, ответа и не ждала.

Заниле не слишком долго пришлось дожидаться, пока остальные рабыни уснут: сырой сумрачный вечер не располагал к каким-либо активным занятиям. И то, что дождь прекратился, решив устроить себе передышку, мало что изменило. Занила подождала, пока дыхание девочек на соседних кроватях станет ровным, а затем тихо выскользнула из комнаты, прихватив с собой аккуратно сложенную одежду и обувь. Одевалась уже в коридоре.

Забежать в лазарет и прихватить из шкафчика этивки острые ножницы оказалось делом одной минуты. Старая лекарка спала чутко, но и Занила умела двигаться совершенно бесшумно. Ножницы она решила прихватить с собой: разрезать ошейник можно будет и в более спокойной обстановке. Теперь нужно выбраться из здания, а у двери по ночам дежурит сторож — Нарил. Занила не знала, как вчера из школы вышла Эзра, но у нее был и собственный путь. По коридору до танцевальной залы, двери в которую всегда открыты, потому что зачем запирать абсолютно пустое помещение? Впрочем, большие окна отличались тем же свойством. Деревянные ставни, размокшие под непрестанными дождями, двигались с трудом, но Заниле все-таки удалось приподнять их вверх. Не сильно, но ей ведь много и не надо. Занила, изогнувшись змеей, головой вперед выскользнула в окно.

«Болит еще.

Осень 1272 года от Сотворения мира.

Платье было красивым. Тонкий шелк цвета летнего догатского неба, нежный и гладкий; тесьма с серебряным шитьем, а на лифе даже нашиты крошечные блестящие стразы. Не драгоценные камешки, конечно, но блестят ничуть не хуже. Да, платье было красивым, а уж девчонкам-рабыням, которые несколько лет не надевали ничего кроме форменных платьев из серой шерсти или небеленого полотна (в зависимости от сезона), оно казалось самым роскошным в мире.

Другие платья, правда, тоже были ничего. Тем более что они были почти одного фасона и сшиты из ткани одного и того же качества. Так что отличал их только цвет шелка, ну и конечно размеры. А в этом конкретном платье Занилу привлекло скорее не оно само, а то, какими совершенно влюбленными глазами уставилась на него Ларка. За два года, проведенные в школе рабыня сильно изменилась во многом благодаря стараниям госпожи Дарины, которая ни на день не забывала своего обещания следить за ее фигурой. К третьему году обучения Ларка превратилась из застенчивой неуклюжей полной девочки в девушку (все еще застенчивую и немного неловкую) с очаровательной немного пухлой фигуркой. Дарина, впрочем, свои старания оставлять не собиралась.

«А вот ее руки нисколько не изменились», — машинально отметила Занила, наблюдая, как короткие пальчики на по-детски маленьких ладошках с ямочками поглаживают блестящий шелк, словно тот был живым. Ларка заметила свою подругу и обернулась к ней, даже не подумав оторваться от платья.

— Ох, Занила, я такая счастливая! — пролепетала она. — Наконец-то я смогу его одеть!

Салева, столица Догата. 1275 год от Сотворения мира.

Была ночь, и школа спала. Была ночь, и танцевальный зал весь был в ее распоряжении. Стояла тишина, и Занила никого не боялась разбудить. Да и чем? Легким шорохом шагов? Кожаные сандалии по каменным плитам. Шелестом одежды? Шелк ей предстоит надеть только завтра. Музыкой? Что вы! Только стук сердца, отбивающий ритм, и собственное дыхание, срывающееся с губ. Над Догатой стояла ночь, и вся она принадлежала ей! Время — единственное имущество рабов.

Занила бросила тело в прыжок, и тело послушно взмыло вверх. Опустилось вниз. Не так, как положено падать тому, кто летать не умеет. Этой ночью она была птицей, а значит могла взлететь в небо и вновь упасть, заприметив добычу. Упасть на пол коленями. Человеку рухнуть так было бы больно. Но она же была птицей.

Упасть на пятки, спина ложится на пол, голова запрокинута. Руки, закинутые за голову, зарылись в волосы, расстелившиеся плащом. Простому человеку так не лечь, да еще и с прыжка. Но рабынь в догатской школе учат еще и не такому. Завтра аукцион. День, когда ей нужно будет продемонстрировать все, чему ее научили другие. И все, что принадлежит только ей. Странное желание у рабыни?

Приподнять корпус, слегка подавшись вперед. Изгибы тела, соблазнительно выставленная вперед грудь. Волной повести плечами. Да, этому движению ее научили, чтобы маленькая рабыня могла покорять мужчин, сводить их с ума. Маленькая рабыня? Нет, уже нет. Пора прекратить называть так себя даже в мыслях. Маленькой рабыне ни к чему улыбаться так! И смотреть так уж точно!

Ражское море: Салева, порт Догата, — Годрум. 1275 год от Сотворения мира.

Как ее везли в порт, Занила не помнила. В следующий раз она очнулась уже на корабле. Она поняла это по тому, как мерно подымался и опускался деревянный пол, на котором она лежала. Впрочем, первым, что заметила Занила, была отнюдь не качка, а запах. А точнее вонь, исходившая от тел двух десятков рабов, засунутых в трюм корабля вместе с ней.

Справедливости ради надо заметить, что она не сразу поняла, где оказалась. Открыв глаза, Занила увидела полутемное помещение с деревянными стенами без единого окна, полом, застеленным жиденькой соломой, с настолько низким потолком, что высокий мужчина вряд ли смог бы стоять здесь, выпрямившись в полный рост. Впрочем, мужчины здесь вставать не пытались. Как и женщины. Свет проникал сквозь забранный решеткой люк в потолке. Сквозь него было видно небо, бледно-голубое, как бывает на рассвете или закате. Свет падал косыми лучами, но почти не разгонял темноты по углам помещения.

В стены через равные промежутки были вбиты металлические кольца, через них протянута цепь, к которой уже цепями потоньше за ошейники и были прикованы рабы. Занила насчитала больше двадцати человек, в основном мужчины, но было и несколько женщин. Невообразимо грязные, избитые, многие заклейменные… Они лежали или сидели, прислонившись к стенам, некоторые переговаривались между собой, другие просто дремали, трое в самом углу, сбившись вместе, насколько им позволяли их цепи, играли в кости. На что, Занила могла только догадываться. Руки всех рабов были скованы металлическими кандалами. И она тоже не была исключением.

Сначала она подумала, что заперта где-то в доме Бакура, но потом почувствовала качку и вспомнила разговор двух братьев, который все-таки слышала, хоть и не понимала в тот момент. Последними в памяти всплыли названия корабля, на котором она, очевидно, оказалась, — «Перелетная птица», и города, в который он плыл — Годрум. Занила знала, что этот город-государство — западный форпост материка. Плыть до него из Догаты где-то около седмицы. Последнее не радовало. Хотя если вспомнить, что после прибытия в город жить ей останется совсем не долго… Пожалуй, ей стоит пересмотреть свой взгляд на путешествие.

Город-государство Годрум. 1275 год от Сотворения мира.

Поздней весной и летом в Ражском море штормов практически не бывает, и через семь дней после отплытия из Догаты «Перелетная птица» вошла в порт Годрума. Занила, конечно, этого не знала: рабы, запертые в трюме корабля, видели сквозь люк в потолке лишь клочок неба. Последние несколько дней она уже могла вставать и даже ходить по трюму, насколько это позволяла цепь. Для рабыни, привыкшей каждое свое утро в школе начинать с разминки или танцев, этого было очень мало! Рабы — ее попутчики сначала провожали ее передвижения удивленными взглядами, но потом привыкли. И Занила ходила, придерживая цепь рукой, чтобы та не врезалась в шею. Она не позволяла себе задумываться о том, что ее время от времени еще шатает от слабости. Времени не было, и никто не станет ждать, пока она выздоровеет. Раны на ее теле почти зажили, от них остались только розовые пятна и полосы молодой кожи — самое большое на груди, сразу под левой ключицей. Занила знала: они бы прошли, если бы она могла нормально питаться. Кор каждый день притаскивал ей крыс иногда и не по одной. Они были весьма существенной добавкой к скудному рациону рабов, но все же недостаточной. Каждый раз, когда Занила видела очередную серую тушку в когтистых лапках, она думала о том, что экипаж корабля должен быть благодарен Кору: они-то ведь крыс не ели!

На рассвете седьмого дня Занила проснулась, почувствовав, что «Перелетная птица» бросила якорь. Они прибыли в Годрум. Занила села на своей лежанке, ее сердце колотилось с бешеной скоростью. За время пути у нее было достаточно времени, чтобы дословно вспомнить тот разговор братьев Бакур. Продав ее и отправив из Догаты, они не помиловали ее, отнюдь! Все эти семь дней Занила помнила — она жива, лишь пока корабль не бросит якорь у берегов Годрума! И еще она знала, что не сумеет бежать. Кандалы на руках и цепь, прикованная к ошейнику, были прочными, и их вряд ли снимут. А если и снимут, то вокруг еще останутся надсмотрщики! С ней в этом трюме еще два десятка рабов — самых отчаянных и страшных. Они все сбегали от своих хозяев, многие нападали на свободных — Заниле нечего и рассчитывать, что за ними будут плохо следить! Она, правда, могла надеяться, что в такой компании сама она будет казаться безобидной. Но с другой стороны, ведь так оно и было! Она с трудом проходила за раз больше десяти шагов, куда уж ей нападать на охрану! Кор, конечно, не оставит ее одну. Кор?.. Но даже ему не перегрызть металлические кандалы! Она прокручивала в голове десятки различных вариантов побега. Нет, все бесполезно! Когда же она сможет твердо стоять на ногах?!

Занила села на корточки на своей подстилке, и звереныш тут же взобрался ей на колени. На корабле он изменил своим школьным привычкам и теперь почти не отходил от нее, словно охраняя или боясь, что она вновь исчезнет. Занила погладила пушистую полосатую шкурку на его спинке. «Ты ведь не потеряешь меня? Ты сумеешь проследить, куда меня поведут с корабля?» — спросила она, отчаянно заглядывая в глянцевую глубину его темных глаз. Кор развернул обычно прижатые назад уши, которые сразу же стали больше головы, и улегся на ее ноге, обвернув себя невозможно длинным хвостом. Весь его вид выражал такое спокойствие и уверенность, что Занила невольно улыбнулась. Все верно, он сумел найти ее в Догате, не потеряет и в Годруме.

Годрум. Точнее город-государство Годрум располагался на мысе Ветров — самой западной точке материка. Основанный около пятисот лет назад, он, в окружении царств и княжеств, все это время умудрялся сохранять свою независимость. Мощный хорошо вооруженный и всегда боеспособный флот — не худший для этого аргумент. Флот служил и основным источником богатства города-государства. Неофициально Годрум называли столицей пиратов. Капитан любого корабля мог прийти в городской магистрат и, заплатив некоторую сумму золотых, получить право ходить под флагом Годрума. И никто особо не интересовался, с чего он перечисляет положенные проценты в городскую казну: с торговли шелком, как было официально заявлено, или с набегов на острова в Ражском море и купеческие корабли. Занила помнила рассказы Эзры: пираты, напавшие на ее деревню, выйдя в открытое море, подняли над своим кораблем флаг Годрума.