Друг Сергей!

Ты как-то говорил мне, что тебя интересует жизнь сибирских приисков, и ты хотел бы на них поработать. Могу помочь тебе осуществить свое желание. Дело в том, что я получил летнюю практику на большом руднике в горах Кузнецкого Ала-тау и здесь познакомился с одним человеком, ищущим себе старшего рабочего на начинающееся золотое дело. Этот человек представляет из себя нечто среднее между обыкновенным таежным бродягой-золотоискателем и мелким золотопромышленником. До последнего времени дела его были очень плохи, но этою весною он нашел себе компаниона с небольшими средствами, с помощью которых расширяет свои работы. Ему нужен второй человек (один уже есть), которому он мог бы вполне довериться, и который утайкой золота или воровством его не спутывал бы его поисковых работ. Он может оплатить тебе проезд до места работы и дать вознаграждение в размере — 50 руб. в месяц.

Если согласен взять эту работу, то телеграфируй об этом немедленно по адресу: с. Тисуль, Мариинского уезда Томской губернии, Степному, и тотчас выезжай на работу. Если денег нет, займи, Степной тебе их уплатит по приезде в Тисуль.

Путь таков — поездом до ст. Тяжин (за Мариинском), от Тяжина на подводе до Тисуля. Если Степного в Тисуле не окажется, то поезжай прямо на работы, на прииск Полуденный. Денег на дорогу надо иметь рублей 35.

Когда-то здесь был прииск, кипела работа, и лихорадочно суетились люди, промывая драгоценные пески и собирая блестящие, крупные зерна золота. Об этой былой работе говорят огромные свалы промытой гальки, полусгнившие и развалившиеся остатки плотины и лотков для воды, искусственное русло шумливой речки Полуденного Кундата теперь обратившееся в болото, да три плохонькие строения,— в одном из них жил, вероятно, управляющий прииском, во втором помещались рабочие, а третье служило амбаром.

На последнем уже не было крыши: ее растаскали на дрова летучки, т.- е. артели вольных золотоискателей. Постройки эти были совсем плохи и видом своим напоминали трех дряхлых старух, опустившихся бессильно у дороги отдохнуть; срубы сселись, обе крыши посредине вогнулись, сквозь множество щелей проникала дождевая вода и врывалось холодное дыхание ветра. Строения стояли в котловине на правом берегу речки. Чтобы выйти к ней, нужно было сначала перейти по бревнам пруд — остаток старого русла—весь наполненный черными головастиками, и пересечь заросли тальника, который местами зелеными густыми букетами наклонялся над самою водою, местами отступал от нее, очищая засыпанные желто-серою галькою косы. Кругом жилья пышно разросся малинник, a над ним, от обоих берегов Кундата, поднялись к верху широкие размашистые горы. Темно-зеленая густая щетина тайги покрыла их сверху до низу, легко устремляясь к небу бесчисленными топкими, как иглы, верхушками пихт и елей. На волнистых вершинах они вырисовываются, как воздушные зубцы величественной зеленой стены. Гигантские синие и красные колокольчики, вспыхивающие голубым и красным пламенем под потоками лучей горячего солнца, ослепительно-желтый курослеп, ромашка, ярко-оранжевые звездочки-огоньки, стыдливо прячущиеся незабудки, трепещущие от свежести и аромата ландыши, высокая и густая трава — все эти цветы и травы роскошным цветным ковром устлали тайгу и радостной, блестящею толпой подступили к самому нашему жилью, задорно выглядывая из гущи малиновка.

Пересекая чащу тайги, к нам вело несколько узеньких тропок, годных лишь для путешествия пешком или, в лучшем случае, верхом на лошади. Две из них соединяли нас с такими же одинокими и брошенными приисками, как и наш, третья — с большим работающим рудником. Кроме того, на ближайшей к нам горе поселился медведь, устроивший себе отличную постель под старым и густым кедром в какой-нибудь версте от строений. Он промял к речке особую тропу и каждую ночь ходил по ней пить воду, подымая всегда большую тревогу среди наших животных: собаки начинали заливаться отчаянным лаем, а пасущиеся около лошади голо пом неслись к строениям, гремя колокольцами и гулко стуча копытами по земле. Наконец, пятая тропа, проложенная дикими козами, вилась по самому берегу Кундата и пропадала у болотца на той стороне, где эти животные паслись каждую ночь. Под утро козлы начинали громко кричать, подманивая самок, и в ответ им тотчас поднимался лай собак, но уже гораздо более спокойный, без примеси той тревоги и того страха, который ясно слышался в их лае на медведя.

Несмотря на всю ветхость построек, жить в них было все же лучше, чем под открытым небом. Одно строение, с русскою печью и более обширное, заняли рабочие — их было немного, человек пять холостых да трое с «бабами», а во втором, разделенном досчатою перегородкой на две половины, поместились: в одной половине я с хозяином, а в другой служащий Трофим Гаврилович с женой и тремя малыми детьми. У служащего так даже окопных рам не было, и жена его ограничивалась легкими занавесками, опускавшимися на ночь.

В нашей половило было одно большое окно, выходившее на речку, перед ним длинный стол, а по обе стороны от окна, вдоль степы, были приделаны две досчатые скамьи, служившие кроватями. У третьей стены, против окна, стояли два сундука, наполненные разным хламом, больше разными книгами специального содержания, относящимися к горному и золотому делу. Три висячие полки были завалены тоже книгами и инструментами, а рядом с ними, на длинных гвоздиках, лежали свернутые трубками планы и чертежи. Наконец, на стене висела страшно фальшивившая гитара, звук которой был очень похож на звук от удара ладонью по подушке, скрипка с отбитым боком у деки и дребезжащая мандолина. Тоненькая перегородка отделяла нашу комнату от сеней с железной печкой и темного чулана с припасами. Окно нашей комнаты было обращено на север, и солнце заглядывало к нам лишь рано утром. Днем же, когда па дворе было так светло, тепло и радостно, в комнате было темновато, холодно, тоскливо, и хотелось поскорее выйти из нее на свет.