Гостиная деревенского дома, шесть табуреток, стол из белой сосны, два старых черного цвета плетеных кресла, сервант с несколькими чашками и вазами, буфет, три лавки — доски на ящиках из-под сгущенного молока. Крошечная лампа едва освещает комнату. На стенах фотоснимки из журналов, литографии из календарей, две большие картины в позолоченных рамах и распятие. На левой стене висит старинное двуствольное ружье, рядом с ним — охотничий рог, кожаная портупея и пара техасских шпор. На полу в углу комнаты лежит горка неочищенных початков маиса. В глубине две двери: одна в столовую и на кухню, другая — в спальню.
В одном из кресел сидит женщина тридцати лет, худая, очень бледная, с мальчиком на коленях. В другом — седой старик. Рядом с ним, на табуретке, девочка.
МАТЬ. Боже, что за ночь, что за ночь! Самое время для бесов!
(Фиолетовый отблеск молнии заставляет ее перекреститься.)
Боже! Не позавидуешь тем, кто сейчас в лесу! Ливнем размоет тропы. Весь урожай пропадет. Такой непогодой из земли вымоет все до последнего зернышка. Все деревья повалит. А бананы — что там говорить! Как завывает ветер!
ДЕД. Будто стонет — и грозно так. Деревьям придется терпеть эту муку — чувствовать себя переломанными, с вывернутой наизнанку плотью. Каждая сломанная ветка — точно сломанная конечность.