Беззвучно воет тревога — где-то вдали… где-то там, где продирает глаза среди ночи британский спецназ. А у меня бессонница! Огни на дверях горят предупреждением о блокировке объекта, а наушник шипит, что вирус окончательно внедрен в главную систему, что корни пускает, что готовиться открыть мне все двери с обратным отсчетом… с таким долгим обратным отсчетом! Только бы дотянуть до… один… пуск… Есть! Время — пошло! И я — пошел! И теперь у нас один путь — только вперед!

Подключаю подачу воздуха, делая первый вдох через короткий шланг. Передергиваю винтовку, всматриваясь в пустой темный коридор через прицел ночного виденья. Приборы показывают, что отравляющие вещества пустили не взрывоопасные, а винтовка мне скоро будет как нельзя кстати. Огнестрельное оружие меня всегда выручает… Вижу объект! Боец! Следом другой! Оба с автоматами… оба в броне… с кислородными баллонами… Идут тихо, в стороны смотрят… а вверх — нет! Подпускаю их к себе, отпускаю кабель, пускаясь в полет, спуская патрон за патроном… прошибая броню, падающего, бойца. Прыгаю за спину его соратника, чиркая клинком по ребристому шлангу у блока соединения с баллоном. Он так и не повернул головы, так и не посмотрел в глаза врагу, хрипя и вдыхая отраву. Да что там?.. Мои глаза ведь всегда скрыты, как и лицо… как, впрочем, и у моего врага, и у его соратника… они же — бойцы тишины, как я. Нас немногое отличает — только то, что бойцам, служащим в отрядах специального назначения, не дано свободы думать, а главное, — делать так, как они думают. А таким диверсантам, как я, должно действовать в одиночестве, не рассчитывая на связь с командованием… и все время думая, что делать, — как решать свои сложные задачи, как исполнять свои рисковые задания. Вот я и думаю… все время. Я и сейчас этим занят — сосредоточенно считаю ступеньки, ведущие вниз, и, не менее сосредоточено, размышляю над следующим шагом и… над жизнью! Ее ж!..

А черт… Решил проклинать жизнь, начинай не с конца, а — с начала. А началось все, когда… Когда Швед нажал клавишу «энтер», заканчивая виртуальную стройку, а я крепко пожал руку Игорю Ивановичу Загоройко, соглашаясь лететь в Англию. Тогда на меня из зеркала взглянул веселыми глазами молоденький лейтенант Слава Соколов, и старый суровый полковник Степан Петрович Снегирев при встрече стукнул меня по плечу, как доброго друга… точнее, — не меня, а моего Славу… лейтенанта с открытой солнышку душой и с улыбкой Гагарина на губах.

Обдавая меня слабым ветерком, вокруг взвились воздушные струи антисептиков. Бранясь на высокие меры безопасности, я вырвался из лаборатории. Минуя зону изоляторов, влетел в тоннель. Бегу к лестнице, ведущей вниз. Слетаю, не касаясь ступеней, — вернее, сразу через четыре ступеньки… с опорой на перила. А лампы шипят и щелкают, отключаясь у меня за спиной одна за другой… и включаясь… и снова отключаясь. Черт! Что вирус Шведа с объектом творит?! Мне эти колебания света ориентацию сбивают — так скоро совсем сообразить не смогу, каким зрением смотреть — простым или ночным виденьем… через очки или через экран на очках, выводящий изображение с камер на шлеме! Швед, ты что, думал, у меня время будет с ультразвуковыми датчиками возиться?! Недочет у тебя! Только тебе, что будет?! Это меня сейчас жесткими излучениями облучат — заодно с объектом обеззаразят! Эх, Швед, не довел ты свой вирус до ума, не додумал что-то с освещением, теперь у меня с другим вирусом морока — с реальным, а не с виртуальным! Я на тебя рассчитывал, а ты — не расстарался! Я из-за тебя спешить вынужден! Дышать чаще! А так не долго и кислород истратить раньше времени!

Шибанул стену сапогом, выбил панель. Боя больше быть не должно, но обтертый британский автомат меня ждет не дождется… мне ж дальше с прежним оружием пути нет — что не так выйдет, мне с винтовкой не вырваться. Считаю секунды… Спецназ на нижнем этаже объекта. Считаю секунды… Я обязан выйти до того, как бойцы сообразят, откуда я взялся. Не беда. Время еще осталось. Когда дело до британцев доходит — время всегда остается. Свет стал меркнуть, мигая, открывая мне дорогу во мгле. И я стрелой метнулся в коридор вслед за обгоняющим меня мраком. Мчусь сломя голову, а дышать все труднее… Черт! Кислород кончается! Я ведь все это время с этим проклятым баллоном таскаюсь! Из-за лаборатории и близости блоков изоляторов все! Бросился в темный боковой тоннель и…

День другой, а мысли те же, что и бессонной ночью. Вынул из-за ворота застегнутые ножны и раскрыл вороненую застежку. Всмотрелся в остро заточенное под скос на конце лезвие своего заказного клинка из голубой стали с антибликовым покрытием. Перекинул нож в руке, еще более вдумчиво вгляделся в обтянутую нарезанной кожей рукоять и… скрутил набалдашник. Этот штырь с винтовой нарезкой предназначен не столько тупой железке, сколько… такой же рукояти, тонкой гарде и узкому лезвию — второй боевой поверхности моего клинка. Это лезвие коротко, но удлинено за счет кривизны — сильного скоса в заточке. Этот клинок вышел из рук невзрачного немца с кельнских окраин — оружейника старой закалки, пропадающего в музейной пыли, но знающего себе цену. Немцу я заплатил столько, сколько он запросил, сознавая, что его оружию в моих руках цены нет. Этот клинок ценен, как моя жизнь, как смерть моего противника… Как знал, что мне скоро в серьезную рукопашную вступить придется! Как знал, что скоро четверых человек прикончить предстоит, не применяя ядовитые вещества и подобные облегчающие мне жизнь средства! Эх, Игорь Иванович, не просто мне с британскими бойцами в броне и респираторах справиться будет!

Потянулся к очкам, пытаясь протереть разъеденные потом и засвеченные плазмой глаза рукавом куртки, а не пыльной перчаткой, но куртка такая же пропыленная. Черт… Я вам все эти недочеты припомню, Игорь Иванович! И то, что вы меня на этот объект заслали, и то, что вы меня из Берлина отозвали — припомню! Не вовремя ведь отозвали, товарищ генерал! У меня ведь в Берлине в свете последних событий в такую высокую гору на таких высоких оборотах дела пошли! Бросать жалко было! Новое правительство ведь только начало в стране после переворота порядок наводить! Я в этом хаосе в считанные часы на такую высоту головокружительную взлетел, так продвинулся, как за все два года не выходило! Я Эриха Шлегеля купил — их сильнейшего контрразведчика, Игорь Иванович! А вы… А главное, я… Я к цели нашей подошел! Объект их вычислил и вирус нашел! Главного их вирусолога на нашу сторону перетянул, ведущего специалиста на нас шпионить принудил! А вы… Я и охранника нашего подослал, и поломойку переманил! Подумайте, скольких честных людей я за это время прикончил-похоронил! Подумайте, скольких страшилищ я в постель перетаскал за весь этот срок! Я же переспал не только с той тупой толстой коровой, но и с той старой тощей шваброй! Я в отчете не написал, что мне, красавцу, с этими коварными и требовательными особами выделывать пришлось! Эх, трудно мне это далось, Игорь Иванович! До сих пор при одной мысли о сексе тошнит! Но я все во имя Отечества сделать готов — все, товарищ генерал! А вы… вы… Обидно мне, что вы со мной так, товарищ генерал! Не цените вы меня, не считаетесь вы со мной совсем! Да все не беда! Обрадовало меня, что в восстающее из мертвых Отечество вернусь! Только вы мне и осмотреться времени не дали!

Свет отрубили, и я застыл на месте. Следом за мной и весь объект замер в молчаливом мраке. Несколько шагов в сторону — и, считай, я надежно скрыт. Не нарушая темной тишины, направился к второй двери. Здесь запру озноб за стиснутыми зубами и задержусь.

Сполз по стене на пол — посижу в засаде, подожду, пока меня ненастье минует. Да и вообще… Пора перевести дух, а то в голове все путаться стало… все — от стоящих в центре мыслей о гниении в тюрьме на сыром британском островке до мечущихся на краю мечтаний о гульбе на бескрайней свободе нашего севера. Знаете же, Игорь Иванович, как меня в мой Архангельск тянет — в город, где над серебренным водным простором простирается серое небо, где круглый год дуют холодные колючие ветры… где солнце бледно и короткие дни блеклы, а длинные ночи горят загадочными зыбкими огнями… где за заснеженной и засвеченной белой далью возвышаются стеной черные чащобы и виднеются в дымке верхушки одиноко стоящих елей! Знаете, как я по местам лихой молодости и молчаливым людям тоскую! Уверен, вы не забыли, что обещали мне заслуженный отдых дать в местах моих добрых воспоминаний! Я же вам объяснял, как безудержно туда вернуться стремлюсь — в свой город или в места своей старой службы!

Я ведь только о елках и овчарках и думаю, товарищ генерал, когда на моей дороге зверюги вроде Геттлиха встают или волки вроде Шлегеля встречаются! Я, Игорь Иванович, только такими мыслями о глуши и границе себя в руках и держу — ведь эти контрразведчики всегда на такой тонкой грани такого обрыва глубокого меня держат! Был бы Геттлих сообразительнее, а Шлегель бескорыстнее — мне бы все… конец! И мне, и вашим коварным замыслам, и моим рисковым задачам! Ничего, с Геттлихом я еще справлюсь! А Эрих Шлегель… Это настоящее чудовище — это мой ночной кошмар! Он отстает от меня всегда только на один шаг — и только по причине тормозящей его корысти! А задача его покупки не так проста! Шлегель на месте не стоит — все выведывает, все сведения собирает! И цена его вопроса возрастает вслед за ценой его принципа! Он совсем не совершенен, но как-никак — человек с крепким стержнем! С покореженным, но — все же! Его продажности предел предписан — и с этим строго! Страшный он человек — страшно сложный! Просто, в корнях и истоках искалеченной личности этого скрытого садиста стоят прочные принципы! Шлегель — не всегда готовый спустить целое состояние на шлюх в цепях и пытки в подвалах извращенец! Он — не всегда согласный на содействие с нашей разведкой за окупающий этот разврат гонорар предатель! Этот контрразведчик в основе своей серьезнее этих потех и выше этих вещей! Его корневые понятия о правоте и преданности своей стране нашей разведке никак не по средствам! Стоит Шлегелю прознать про остальные, решенные мной, задачи, стоит признать во мне — в Дитрихе Вайнере, в скромном гражданине Дойчланда датских кровей, сотрудничающим с такой же скромной разведкой датчан, — того, кого они называют Стяжателем, — мне его не купить! Немцам не известно, какой стране служит Стяжатель, но они знают, что он — опасный чужак! И они подозревают, что за его спиной стоит — Россия! И стоит Шлегелю настолько серьезного противника во мне заподозрить — мне из моего «Фатерланда» в мое Отечество не вернуться! И снова — в мыслях встает военная тюрьма!

Сижу на съемной квартире в Москве, на краю раковины возле электроплиты, — варю в прогоревшей кастрюле нечто вроде глинтвейна… глинтвейн без рома и без остальных правил… и вообще — без правил. Эх, Игорь Иванович, надо было вам стулья предусмотреть! Или стол — на худой конец! Шибанет ведь меня так током рано или поздно — верное дело! А за окном в ночи слышны одиночные выкрики и выстрелы. Да не беда. Новое правительство только начало после переворота порядок наводить, правила прописывать и людей на места расставлять. Старые власти свергнуты — и точка. Так что беспорядки — остаточное явление, временное… такая тень этой короткой и не особо кровавой гражданской войны. Пытались без нее обойтись, но — не получилось. Просто, тогда еще деньги в труху не обратились — и бумажки были оружием вместо железок… а у нашего старого скрытого врага, все время старающегося тайно внедрять своих людей в наши власти и тишком вредить нашей стране, бумажек было больше. Враг, хоть своей цели в итоге не достиг, свой кусок добычи не упустил, конечно, — нашу страну он ослабил, как и все остальные, стоящие его внимания… но и враг ослаб, посягая на все страны нашей планеты. Поистрепались, поистратились, в общем, британцы со своими «великими и туповатыми товарищами». Да и теория управляемого хаоса подвела… Что за дурь вообще?.. Управляемый — хаос… Хаос на то и хаос, что — неуправляемый. Конечно, они контроль потеряли — заварили свою ядовитую кашу, распустили ее по всему свету растекаться… нахлебались все их отравы, только вот она и на их территории со временем затекла… А они люди — разнеженные, к жесткой жизни непривычные и неприученные… Куда им свое варево расхлебать — горькую ведь кашу они другим уготовали… сготовили, вернее. А как оборотились все их злые козни, сговоры да заговоры в их британскую сторону, они только рты открыли. Обернуться вокруг себя не успели, как из «друзей» всем врагами стали. И сейчас, после долгого угнетения, после длительного усыпления, мы и остатки ЕС начинаем на ноги вставать и врага на колени опускать. Не впервой за вражеский же счет освобождаемся и вооружаемся. Выждалось время — и оказалось, что ручная партия оппозиции поставленного врагом правительства ручной только притворяется… а возглавляет ее совсем не подлый предатель и преступник, видящейся врагу в лице лидера. Собирался враг устроить у нас затяжную тупиковую гражданскую войну — он войны добился… но не такой, как требовалось. У нас все было точно рассчитано и подконтрольно, подготовлено и приведено в исполнение по четкому плану — операцию провели в короткие сроки без сучка без задоринки. Правда, при поддержке Китая — нашего будущего врага… Но главное, что… Не вышло у противника окончательно устранить нашу способность к сопротивлению… и вообще, — все наши способности и свободы. Не верную он стратегию избрал. Считал, что, действуя скрытно, а не в открытую, он не вызовет противодействия… Что ж… С него станется… думать, что его «невидимое» остальным действие действительно не видно другим… и вообще — не идет в счет из-за того, что его — не видно. Как дети, считающие, что стоит им закрыть глаза, — они сразу станут незаметными… только так дети и все окружающее не исчезает… так дети только перестают видеть окружающее.

Не иначе и с нашими заядлыми захватчиками произошло… да и в прошлом происходило — с их старыми колониями. Хлебнули они последствий давления в виде объединительных и освободительных движений… а главное, — в виде возврата всего худшего, вышедшего из их больной головы и обрушенного на завоеванные территории, — все обратно на их голову ливануло. Как с Китаем… Британцы думали китайцев опиумом одурманить и усыпить досмерти, а вышло, что китайцы не только выжили и, вторгшихся, британцев со своих территорий выставили, но и стали их сильнейшим соперником. И с опиумом все не так просто получилось — как захлестнуло британцев откатной волной, так и захлебываются в ней… до сих пор не знают, как от наркоты избавиться. Считаешь человека рабом — считай, что он твой раб сегодня, а завтра — ты его рабом запросто станешь. Иначе и не случается — все отзывается… только никогда заранее точно не знаешь, что с какой стороны вернется… Чаще именно с той, куда целишь, куда стреляешь возвращается, а иногда — и с другой… непонятно, с какой. Главное, — знать… а еще главнее, — запомнить, что ты — считаешь себя сообразительным, а пуля — дура. Ты думаешь, а она — нет. На расчеты траектории полета и прицел ей, конечно, не плевать, но все, что касается человеческих задумок, ей параллельно. Пуля проста настолько, что путается в изощренных замыслах людей и плутает в выдуманном ими законодательстве… зато законы физики — соблюдает исправно, следуя им слепо и повинуясь беспрекословно. Так что, когда мы совершаем промах, — промахиваемся мы, а пуля — всегда попадает в цель. Эх, Игорь Иванович, надо людям срочно тупеть или умнеть скорее — тогда они, как пули, на простые и понятные законы физики равнение и ориентировку держать будут… тогда они будут в силах избежать кучи ошибок, бьющих рикошетом то в грудь, то в спину.

Как всегда, зажатый тенями, затаил дыхание, слушая тишину. Ничего — ни шороха. Тяжелый воздух содрогается лишь от моего сердцебиения, как всегда. И, как всегда, от боли, усталости и духоты тошнит. Отер с лица холодную испарину. А скоро, считай сейчас, с меня опять потоки жаркого пота потекут.

Заломил закостенелую руку за спину и просунул под промокшую куртку, стараясь не замечать амуницию, стягивающую все мое тело, вроде как спутанными сплетениями путины. Черт… Меня всего, как в клей окунули! Как потопили в клее, которого я напился и надышался! Оперся о стену и опустился на затянутый скользкой слизью пол. Постарался расправить плечи и растереть сведенные судорогой мышцы. Шея скована так, что не повернуть. А вдоль позвоночника к лопаткам и к пояснице тянутся твердые тяжи. Еще часа три, и я — сдохну, Игорь Иванович! На рассвете я немо насмехался надо всем подряд, не зная пощады и оставаясь спокойным! Но к закату сил на злое веселье, защищающее меня от простой злости, у меня — не осталось! Ночь не знаменует конец моих мучений, и я начинаю считать, что моего мучителя пора приструнить жестче! Попрекаете?! Не надо!

Пора мне сосредоточиться на системе, следящей за темнотой и тишиной этого сектора. Определил частоты просматривающей и прослушивающей сектор аппаратуры — не автономной, а связанной с центральной системой беспроводным соединением. Эта аппаратура серьезная. Она следит, снимает и слушает все время и постоянно пересылает все сведения центральной системе на запись и анализ. С одной стороны с этой системой слежения сложностей полно, но только — с одной стороны. С системами, спящими в покое и просыпающимися, только замечая тепловое излечение или движение, сложностей столько же. Но мне все по плечу! Мне плевать — проходит ориентация системы по посланным или по принятым сигналам, по рентген лучам или по инфракрасному излучению. Плевать — проходит опознание человека по внутренним или по внешним очертаниям. Я и людям, и технике и так, и эдак десятью вариантами пыль в глаза пускаю и незримым призраком прямо перед ними пролетаю — по темноте, по тишине и по делам главного разведуправления.

Подключил эту «штуку», создающую переменные поля, подогнал программу. Проверил настройки и показатели остальных «штук» из моего арсенала. Постарался рассчитать и сопоставить все, что показалось мне чересчур нечетким, точнее. Получилось, что погрешности остались, но несерьезные. Плюнул на риск неточности показателей и расчета, поправил настройки, как решил, — точнее, как пришлось. Стараясь не потерять строго ограниченных секунд, ринулся в схватку. Натравил сильный электромагнитный шторм на передатчики внешнего периметра, частично пресекая высокочастотный сигнал. Сейчас он понесет центральной системе на анализ покалеченные сведения — затемненные и замутненные картинки, зашумленные звуки. Сейчас я прокрадусь к первой полосе препятствий невидимкой. Помеха — пошла! Время — пошло! Я — пошел!

Подключил горелку. Плазма, прорезающая панели, полыхнула на меня жаром. Лицо стало мокнуть под маской, защита на глазах запотела. Черт! Ничего не вижу! Протиснулся в простенок вслепую. Наушники зашипели заглушенным сигналом.

С поздней ночью пришел злой голод и привел с собой разгульную девку — бессонницу. Спать я хочу жутко, а есть — просто ужасно. А черт, одолел меня голод, и я поддался уговорам девицы-бессонницы, хоть она и не особо соблазнительна. Продирая глаза и прижимая руки к впалому животу, сполз с кровати на пол. До тошноты все под ребрами сводит — нужно снаряжаться в поход… в ночной налет на столовую.

— Мурка! Я сейчас с тебя твою кожаную тужурку наганом сдеру!

Кошка вывернулась у меня из-под руки и вцепилась в занавеску, зависая в воздухе.

— Домашняя барышня, а шляешься по мужикам ночами — черт знает в чьи постели залезаешь! Что ты ко мне приперлась опять!

Ничего, и ей применение найдется. Здесь у всех стен глаза зоркие и уши чуткие — на ночь Снегирев системы слежения в коридорах частенько активирует, не нравится ему, что я ночами по корпусу скитаюсь и столовую навещаю, не спросясь. Но не страшно! Подпорчу я им и слух, и зрение! Зашумлю я свои шаги и силуэт свой затру. Просто, определю частоту передачи следящей за мной аппаратуры… просто, пущу помеху на подходящей частоте… просто, спутаю сигналу порядок, как строгому Степану Петровичу — мысли. Не пройдет на пульт мое очертание и никакой порочащей меня истины его память о моем незаконном предприятии не сохранит. А иначе строгий Степан Петрович и не прознает о моем ночном походе ничего! Не подсмотрит он за мной, не подслушает меня — и останусь я перед ним чистым, как стеклышко, — спокойно спящим и не ходящим по ночам на склады за спрятанной им снедью!

Не зря Степан Петрович меня худеть заставил — теперь мне, и правда, раз плюнуть протиснуться хоть в сливную трубу. А в сточном канале — мне теперь вообще раздолье. Есть, где разгуляться. Передо мной открываются новые возможности, и я их задействую.

От достаточно долгого голода энергия, выделенная на добычу пропитания, так и прет. Все реакции обострены — их не притупляют даже последствия бессонной ночи. Во мне проснулось хищное чутье, и, пока я не начну слабеть от голода, оно будет верно вести меня вперед.

Остановился в тоннеле, возле еще не встречавшейся мне дыры в стене. Слушаю усиленную темнотой тишину — она отворяет передо мной тесное помещение и… Похоже, чье-то хриплое дыхание. Проверить надо. Не стоит так сразу доверять подсказкам нового и непривычного для меня нюха. Думаю, «волчий взгляд», видящий в темноте, не подведет. Посмотрим…

Прокрался через завал крошеного бетона и шагнул во мрак подвала. Встал во весь рост, всматриваясь в окружающую меня мглу. Кажется, кто-то шевелится в углу. В моей руке вспыхнул холодный луч фонаря. Выхватил светом, копошащегося в тряпье, вяло вылезающего из ветоши, человека. Черт… Угораздило же на бродягу нарваться.

Человек закашлялся и закрыл лицо от света скрюченной рукой. Он молчит, а я думаю, что с ним делать. Убрать его как-то надо с дороги. Не должен я был здесь со всяким сбродом встречаться.

Заехал в глухой переулок и заглушил двигатель. Снял шлем, осмотрелся — будто вымерли все. Постоял, опершись на ногу, прикурил. Подождал, послушал тишину и поставил потрепанного «железного коня». Надел ранец и респиратор. Открыл крышку люка, спустился по лестнице, спрыгнул вниз, когда ступени кончились. Вроде никаких следов они за собой не оставили, если они вообще здесь были. Посмотрим, что дальше…

Сырость жуткая. Вода стоит низкая. Достаточно прозрачная вода — в слабом свете видно, что под ней нет и дохлой крысы. Кстати, дохлые крысы здесь как раз есть — раздулись и плавают, приветствуя меня растопыренными лапами. Пнул крысу сапогом, и она — отплыла в тихом шелесте потревоженной воды. Присел на корточки, схватил дохлого зверька за хвост. Надавил на вспухший живот выловленной крысе — изо рта у нее потекла все та же вода. Нахлебалась… Эта крыса — потонула. И она здесь такая не одна.

Подумал, прикидывая варианты. Или вода резко поднялась ровно доверху — так, что зверьки выбраться не смогли, или… Химикатами их потравили. Такими, что они сразу не подохли, а утонули — упали в воду и захлебнулись, будучи не в силах выкарабкаться. Нейропаралитический газ пустили. И он не крысам предназначался — точно.

Как я понял из несвязной речи старика, его подопытный приятель концы отдал, спустя определенное время. Выходит, они его насмерть травить не намеревались вначале — живым взять думали. А насмерть он отравился из-за Штрассера. Штрассер одноглазый их подопытного подтравленного нашел и возиться с ним начал — помешал он им его вернуть, пытаясь вытащить и помощь оказать. Они знали, что скопившийся внизу газ Штрассеру приятеля наверх вытянуть не позволит, и знали, что Штрассер не позовет никого, испугавшись их расправы. Им излишнего шума поднимать никак нельзя — они и стали ждать тихонько, пока их подопытный концы отдаст, а Штрассер вернется в подвалы и попадет к ним в руки, не крича и не сопротивляясь в проулке. А он к Клаусу отправился совета просить — они и старика с ним отследили. Нет, не соврал старик…

С сумасшедшими всегда трудно: никогда не знаешь наверное — правду они говорят или то, что считают правдой. Когда человек врет — видно, а когда он говорит не правду, но уверен, что говорит правду, — и черт ногу сломит среди его измышлений. Нет, старик химик не совсем свихнулся, хоть и помешался серьезно, и опростился порядком. Он опустился так, что неряхой стал, но полностью еще рассудка и памяти не потерял.

Никто меня не выпроводил — поверили, пропустили. Беспрепятственно преодолел проход, проверил путь и повернул обратно. Сначала пристально прослеживали, а потом присмотрелись и замечать перестали. Мне на руку. Таких, как мой Вольф, редко тщательно проверяют — чаще не проверяют вообще. Ведь с ним вроде все ясно — вроде он при деле и таскается в окрестностях, часто в округе на глаза попадаясь. Все здесь уверены, что моего Вольфа хорошо знают, хоть никто о нем ничего и не знает толком. Трудно с ним концы найти…

Нравится он мне вообще — Вольф… Привык я к нему. Даже не хочется из его шкуры порой вылезать. Гоняет на мотоцикле, делает, что в голову взбредет. А гер Вебер, хоть и деловой, хоть и удачливый с вида… Скучный он, тоскливый какой-то — сидит себе на съемной квартире, с документами возится, выезжает на деловые встречи только. Да и в очках еще — пусть и с прозрачными стеклами. Глупо, право, так жить, как бедолага Вебер. Лучше уж травить байки с бродягами, травя крыс. Да и государству на Вольфа затрат — считай, нет. Улыбнулся себе, поправляя ранец, и направился к лестнице.

В глаза засветили фонари и фары. Над головой поднялись высотки Франкфурта.

Поставил мотоцикл, сцепил на груди руки, стараясь согреться в предрассветном промозглом сумраке. Потер ладони, растер плечи и тихонько прошел в подвал невзрачного здания неподалеку от стоянки. Надел элегантный костюм, нацепил очки, ссутулился слегка. Сдавил шею чистым воротничком, оправил отглаженный пиджак и — поприветствовал гера Вебера. В отражении зеркального осколка выглядит он скверно, но что теперь — сойдет. Просто, не выспался — у него же дел невпроворот, и все такие важные, ответственные…

Не спеша, подошел к стоянке. Пересел с «железного коня» на сияющую чистотой машину. Медленно поехал к центру, исправно тормозя перед каждым переходом и вежливо пропуская каждого пешехода.

Звякнул ключом, здороваясь с безуспешно строящей мне глазки Ильзой. Закрыл за собой дверь и сдернул учтивость с уставшего от показухи лица. Теперь можно сварить кофе, задуматься над задачей, задернуть шторы и — заснуть, наконец…

Подключил компьютер к незащищенной линии, открыл простой незаметный почтовый ящик. Посмеялся над с вида не значимым письмом Игоря Ивановича и написал ему такую же никчемную с вида записку. Оставил послание в нашей общей с ним почте, не отправляя. Стал ждать, когда он просмотрит отчет и даст ответ.

Откинулся в кресле и сосредоточился на тексте, прописанном в послании между строк. Только что прочтенное распоряжение нужно продумать, как следует. Место передачи изменили — значит, и мне маршрут менять придется. Открыл карту, снимая назойливо сползающие на переносицу очки.

Склоняясь над картой, сидел долго. Нашел, наконец, короткий путь. Проехал его мысленно — повторил проезд. Теперь не забуду, не заблужусь. Открыл новое послание начальника. Что ж… Приказ получен — пора в поход. Пора выкинуть из головы все посторонние мысли и готовить снаряжение. Главное, — не думать о Шлегеле. Я с ним встретился — и все в полном порядке. Главное мне на него в другом виде не нарваться… Вряд ли он в гере Вебере тощего датчанина с хода опознает. Вебер всегда в светлой одежде ходит — свет отражает и полнее, ходящего в черном, датчанина смотрится.