Город Рам раскинулся на семи холмах. Говорят, что когда-то, в один из ранних циклов, он был столицей человека. Я об этом ничего не знал, потому что мой союз занимался Наблюдением, а не Запоминанием. Но все же когда в предрассветные часы я впервые увидел Рам, я понял, что когда-то это, должно быть, был великий город. Даже и сейчас это был город могущественный, и в нем обитало много тысяч душ.

Обнаженные силуэты башен отчетливо вырисовывались в сумеречном небе. Призывно подрагивали огни города. Слева от меня небо, только что покинутое солнцем, сверкало великолепием красок; струящиеся лазурные, фиолетовые и алые гроздья переплетались в ночном танце, за которым по пятам подкрадывалась темнота. Справа от меня плотная тьма уже припала к земле. Я попытался разглядеть семь холмов, но уже не смог, и все же я знал, что это тот самый величественный Рам, к которому вели все дороги, и вдруг почувствовал благоговение и уважение к тому, что сделали наши давно ушедшие предки.

Мы отдыхали у длинной прямой дороги, глядя на Рам, и я произнес:

— Большой город. Мы найдем там работу.

— Два дня и три ночи.

Утренний свет был таким ярким, ослепительным, будто рождался новый мир. Дорога была совершенно пустынной, люди не очень-то много путешествовали в наши дни, если только они не были скитальцами вроде меня и других Наблюдателей, у которых это вошло в привычку или стало ремеслом. Иногда мы останавливались и отступали в сторону, чтобы пропустить колесницу какого-нибудь члена союза Магистров, которую мчали с десяток ньютеров, запряженных один за другим. За первые два часа пути мимо нас пронеслись четыре колесницы, каждая была наглухо закрыта, чтобы надежно укрыть горделивые черты Магистра от таких простолюдинов, как мы. Еще мимо нас проскочили четыре продуктовые повозки. А в общем-то мы были на дороге одни.

На окраинах Рама многое напоминало об античных временах: колонны, остатки акведуков, ведущих в никуда, порталы исчезнувших храмов. Здесь мы увидели самый древний Рам, но мы нашли и наслоения более поздних времен: хижины крестьян, купола насосных систем, зияющие пустоты башен. Иногда мы натыкались на обгоревшие корпуса древних летательных аппаратов. Гормон все внимательно осматривал, время от времени подбирая что-то с земли. А Эвлуэла смотрела вокруг широко открытыми глазами и молчала. Вот так мы и продолжали наш путь, пока перед нами не выросли стены Рама.

Они были построены из голубого камня с блестящей поверхностью, очень аккуратно уложенного, и поднимались стены на огромную высоту — наверное в рост восьми человек. Наш путь в город лежал через арку, ворота были открыты. Когда мы подошли, от них отделилась человеческая фигура и двинулась к нам. Человек этот был в капюшоне, маске и огромного роста, на нем было темное одеяние союза Пилигримов. К такому человеку сами не подходят, но если он подзовет вас, то вы не можете пройти мимо. Пилигрим подозвал нас.

Через особую разговорную решетку он спросил:

— Откуда?

Когда, уже на улице, я рассказал все Гормону, он просто скорчился от смеха и хохотал так неистово, что борозды на его впалых щеках стали похожи на кровавые полосы.

— Милость Принца Рама! — повторял он. — Милость Принца Рама!..

— Но ведь всегда, когда кто-то попадет в беду, он обращается за помощью к местному правителю, — холодно произнес я.

— Принц Рама не знает жалости, — ответил Гормон. — Принц Рама накормит тебя твоими же конечностями, чтобы ты не испытывал такое сильное чувство голода!

— Может быть, — вмешалась Эвлуэла, — мы попытаемся найти Дом Воздухоплавателей? Там нас накормят.

Но вот занавески опять открылись. Из паланкина, спотыкаясь, вышла Эвлуэла, лицо ее было белым, как полотно, глаза часто моргали. Она, казалось, была в каком-то оцепенении. По ее щекам струился пот. Она чуть не упала, один из ньютеров подхватил ее и опустил на пол. Крылья под ее курточкой слегка распрямились, отчего она казалась горбатой, а я понял, что она находится в крайне подавленном состоянии. Неровными, скользящими шажками она подошла к нам, дрожащая, молчаливая. Она только взглянула на меня и бросилась на широкую грудь Гормона.

Носильщики подняли паланкин. Принц Рама покинул свой дворец.

Когда он исчез из виду, Эвлуэла, заикаясь, хрипло произнесла:

— Принц разрешил нам поселиться в королевской гостинице.

Служащие гостиницы нам, конечно, не поверили.

Ночью у себя в комнате я провел четвертое и последнее Наблюдение за этот день и впервые в жизни обнаружил отклонение. Я не мог объяснить его. Это были какие-то смутные чувства, смесь каких-то звуковых и световых ощущений и еще ощущение того, что я находился в контакте с какой-то огромной массой. Обеспокоенный, я прирос к своим приборам намного дольше обычного, но к концу Наблюдения понял ненамного больше, чем вначале.

А потом я подумал о своих обязанностях.

Наблюдателей с детства учат объявлять тревогу без промедления; если только Наблюдатель решит, что мир в опасности, он должен бить тревогу. Должен ли я сейчас известить Защитников? Четырежды за мою жизнь объявлялась Тревога, и каждый раз она была ошибочной, и каждый из Наблюдателей, повинный в ложной тревоге, был обречен на вызывающую содрогание потерю статуса. У одного вынули мозг и поместили его в хранилище памяти; другой от стыда стал ньютером; третий разбил свои приборы и отправился к бессоюзным; четвертый же, тщетно желая продолжать Наблюдение, постоянно подвергался издевательствам со стороны своих же товарищей. Я не вижу ничего добродетельного в том, чтобы подвергать презрительным насмешкам того, кто поторопился, ибо для Наблюдателя лучше поднять ложную тревогу, чем промолчать. Но таковы обычаи нашего союза, и я вынужден подчиняться им.

Я обдумал положение дел и решил, что не стоит зря сотрясать воздух. Я подумал, что Гормон в этот вечер дал мне много пищи для размышлений. Может быть, это просто была реакция на его разговоры о скором Вторжении. Я не мог заставить себя действовать. Я решил не осложнять свое положение, объявляя поспешную тревогу. Я не очень-то доверяю своим эмоциям.

И я не объявил её.

Странствовать с Принцем, который лишился власти, дело нелегкое. Он остался без глаз, но гордыня его была при нем; слепота не научила его смирению. Он надел маску и одежды Пилигрима, но благочестия в его душе не было.

И пока мы шли к Парришу ранней весной, весь его двор состоял из одного человека — меня. По его желанию я развлекал его историями о своих странствиях; я старался помочь ему преодолеть чувство горького разочарования. Взамен я получал лишь уверенность в том, что у меня будет еда. Ведь никто не может отказать Пилигриму в пище. И в каждом селении на нашем долгом пути мы останавливались в гостиницах, где его кормили и, как его спутнику, кое-что перепадало и мне. Как-то раз, в самом начале нашего пути, он по привычке высокомерно сказал хозяину гостиницы:

— Смотри, чтоб моего слугу тоже накормили.

Слепой Принц не мог видеть взгляда, полного изумленного сомнения, — зачем это Пилигриму слуга? — Но я улыбнулся хозяину, подмигнул ему и многозначительно постучал себя пальцем по лбу. Он понял меня, и уже без лишних слов накормил нас обоих. Потом я, конечно, объяснил Принцу его ошибку, и с тех пор он уже говорил обо мне, как о своем спутнике. И все же я понимал, что для него я всего лишь слуга.

Погода была ясная. В Эйропе становилось все теплее. У дороги зеленели тонкие ивы и стройные тополя, но больше всего здесь было раскидистых звездных деревьев, которые были посажены в чудесное время Второго Цикла, и их голубоватые узкие и длинные листья выстояли Эйропскую зиму. И птицы уже возвращались, перезимовав в Африкии. Их оперение переливалось в воздухе, и они щебетали, обсуждая между собой перемены в этом мире.

Только к концу лета добрались мы до Парриша. Мы вошли в город с юга и шли по широкой упругой дороге, которую с обеих сторон обрамляли тысячелетние деревья, и нас поливал прекрасный летний дождь. Порывы ветра обдавали нас сухими листьями. В эти моменты та ночь, когда пал Рам и мы оба бежали из этого покоренного города, казалась кошмарным сном. За время нашего долгого путешествия всю весну и лето мы как-то посуровели, и серые башни Парриша, казалось, обещали новую жизнь. Я чувствовал, что мы обманываем себя, потому что миру нечего было предложить почти слепому Принцу с рухнувшими надеждами и Наблюдателю, у которого давно уже были не те силы.

Город был довольно мрачным. Ведь даже поздней зимой над Рамом сияло солнце в безоблачном небе. Над Парришем, казалось, постоянно нависало затянутое облаками небо, а здания и весь город казались мрачными. Даже стены города были цвета серого пепла и совсем не радовали глаз. Ворота были широко открыты. Возле них сидел с угрюмым видом человек в одежде союза Часовых, который даже и бровью не повел, когда мы подошли. Я вопросительно взглянул на него. Он покачал головой.

— Входи, Наблюдатель.

— Без проверки?

— Ты что, не слышал? Шесть месяцев назад все города были объявлены свободными. Приказ Завоевателей. Ворота теперь никогда не закрываются. Половина Часовых без работы.

Итак, меня приняли в союз Летописцев. Тесты были нетрудные. Олмэйн привела нас в круглую комнату где-то у вершины башни. Ее изогнутые стены были выложены редкими породами дерева самых разнообразных оттенков, на полу стояли сияющие полированные скамейки, а в центре поднималась спираль высотой с рост человека. На ней была надпись такими мелкими буквами, что прочитать ее просто было нельзя. В комнате было с полдесятка Летописцев, которые пришли явно по прихоти Олмэйн, а не потому, что их заинтересовал старый потрепанный Наблюдатель, которому она по необъяснимым причинам покровительствовала.

Я надел шлем мыслепередачи. Скрипучий голос задал мне с десяток вопросов, видимо анализируя мои типичные ответы, расспросил мои биографические данные. Я дал все свои союзные данные с тем, чтобы они могли уточнить их у главы местного союза, проверить все детально и зарегистрировать мой выход из союза В старые времена выйти из союза Наблюдателей и быть свободным от его клятв было невозможно, но сейчас наступили другие времена, и я знал, что союз мой распадается.

Через час все было закончено. Сама Олмэйн накинула шаль на мои плечи.

— Ваши покои будут рядом с нашими, — сказала она. — Вам придется сдать одеяние Наблюдателя, но ваш друг может остаться в одеждах Пилигрима. Ваше обучение начнется после испытательного периода. А пока вы можете пользоваться любыми архивами памяти. Вы, конечно, понимаете, что пройдет лет десять или даже больше, прежде чем вы станете полноправным членом союза.

— Да, я понимаю это, — ответил я.

После того, как период моей адаптации закончился, мне начали давать несложные задания. В основном меня просили сделать то, что когда-то обычно выполняла машина: проследить, например, за каналами, по которым питательные вещества поступают в сосуды, где помещаются мозги хранилища памяти. И каждый день я по нескольку часов ходил по узкому коридору, где были установлены контрольные панели и пытался обнаружить, какие же каналы засорились. Если это происходило, то давление в незасорившихся участках возрастало и лучи специального поляризованного света освещали их, локализуя таким образом засорившиеся участки. Я выполнял свое нехитрое задание, то и дело находя места засорения. Выполнял я и другие работы, которые мне можно было доверить, как ученику.

Но у меня уже появилась возможность начать и свои собственные исследования событий из прошлого моей планеты. Иногда мы не ценим то, что имеем, пока не потеряем. Когда я был Наблюдателем, я прилагал все усилия, чтобы как можно раньше предупредить о предполагаемом нападении на Землю и меня ни капельки не волновало, кто же мог завоевать нас и почему. Всю жизнь у меня была подспудная уверенность в том, что Земля знала лучшие времена, чем те, в Третьем Цикле, когда я родился, и все же я не пытался узнать, какие же на самом деле времена это были и по каким причинам мы оказались в теперешнем унизительном положении. И только в тот момент, когда я увидел, как в небе вспыхнули подобно цветам, звездолеты Завоевателей, я почувствовал внезапное желание узнать о прошлом. И теперь, как самый старший из учеников, я, Томис из Летописцев, копался в архивах исчезнувших в небытие времен.

Любой горожанин имеет право, воспользовавшись городским шлемом мыслепередачи, потребовать у Летописцев информацию по любому вопросу. Ничто не скрывается. Но Летописцы не предлагают помощь; вы должны знать, как спросить, то есть вы должны знать, что спрашивать. Вопрос за вопросом должны помочь вам получить нужные факты. Это может оказаться весьма полезно для тех, кто, скажем, хочет узнать о том, как менялся климат Эгапта на протяжении долгого времени, или знать симптомы болезни кристаллизации, или ограничения в уставе одного из союзов. Но, если вас интересуют более глобальные вопросы, то вам придется затребовать информацию тысячи раз только для того, чтобы чуть приоткрыть занавес тайны. Расходы при этом огромны, и мало кто на это идет.

Как ученик Летописцев, я получил доступ ко всем данным. И что еще более важно, я получил доступ к Указателям. Указатели — это как бы союз, дополняющий Летописцев, союз поденщиков, которые автоматически записывают и классифицируют то, что они часто не понимают; конечный результат их труда будет использован более крупным союзом, но это не означает, что Указатели открыты для всех. Без них едва ли можно справиться с проблемами, которые появляются в процессе исследований.

Я не буду подробно перечислять все ступени, но которым мне пришлось подняться, чтобы овладеть необходимыми знаниями. Это часы хождения по лабиринтам коридоров, замешательство, лихорадочная работа мозга, неожиданные неудачи. Как наивный новичок, я попадался на удочку проказников, и многие мои собратья по ученичеству, и даже один-два члена союза сбивали меня с пути просто ради дикой забавы. Но я научился, какие вопросы нужно задавать и какова должна быть их последовательность, как от детали к детали, по ступеньке подниматься все выше и выше, туда, где во всем своем великолепии тебе открывается истина. Скорее не мои особые умственные способности, а моя настойчивость помогла мне вырвать из файлов Летописцев связную историю падения человека.

А тем временем Принц Рама безмерно злоупотреблял гостеприимством Летописца Элегро. Мне следовало быть начеку и следить за тем, что происходит, потому что я знал Принца и его замашки лучше, чем кто-либо другой в Паррише. Но я был слишком занят архивами, изучая прошлое. Пока я занимался частными проблемами файлов протоплазмы Второго Цикла и возможностями обновления организма, способами обнаружения фотонных потоков и вентиляторами ветра времени, Принц Энрик соблазнял Олмэйн.

Как в большинстве таких случаев, я думаю, что противостояние здесь было недолгим. Олмэйн была натурой чувственной, она относилась к мужу с нежностью, но несколько покровительственно. Она не скрывала, что считает его неудачником и натурой пассивной. А Элегро, несмотря на надменный и строгий вид, не мог утаить скрывавшуюся за этим слабость и нерешительность, и казалось, заслуживал ее пренебрежительное отношение. Не мое это было дело — следить за тем, насколько счастливым был их брак, но было совершенно ясно, что она сильнее его и что он не соответствовал ее требованиям.

Почему же Олмэйн согласилась поручиться за нас при поступлении в союз?

Наверняка не ради какого-то оборванного старика Наблюдателя. Должно быть, ею руководило любопытство, желание узнать побольше об этом странном, непонятно властном спутнике Наблюдателя. С самого начала Олмэйн тянуло к Принцу Энрику, а ему, естественно, дважды не надо было повторять, чтобы он принял то, что само идет ему в руки.

Возможно, они стали любовниками с того самого момента, когда мы остались в Доме Летописцев.

Наша Планета теперь действительно принадлежала им. На всем пути через Эйропу я видел, что они стали на Земле хозяевами, и мы принадлежали им, как звери на скотном дворе принадлежат фермеру.

Они были повсюду, как облеченные плотью растения, обнаружившие корни после странной бури. Они расхаживали с холодным самоуверенным видом, как бы подчеркивая размеренностью своих движений, что Провидение отвернулось от нас и теперь благосклонно к ним. Нет, они не были жестоки к нам, но самим своим присутствием они будто выкачивали из нас жизненные силы. Они получили право владения нашим солнцем и лунами, нашими музеями древних реликвий и руинами, оставшимися от прежних циклов, нашими городами и дворцами, нашим будущим, нашим настоящим и нашим прошлым. Наша жизнь потеряла теперь смысл.

Ночью звезды вздрагивали на небе, будто посмеивались над нами. Вся вселенная взирала на наш позор.

Холодный зимний ветер напоминал нам, что за грехи свои мы потеряли свою свободу. А летний зной рассказывал историю о том, как за свою гордыню были мы унижены.

Вот так мы и жили, лишенные прошлого. Я, кто бродил по звездам каждый день, теперь не испытывал ни малейшего желания делать это. Теперь, направляясь в Иорсалем, я находил спокойное утешение в надежде, что как Пилигрим я смогу искупить грехи свои и почувствовать обновление в священном городе. Олмэйн и я повторяли каждый вечер молитву Пилигримов:

Как раз когда мы подходили к Земному Мосту через Талию, Олмэйн впервые обошлась со мной бессердечно. По природе она была бессердечным человеком, и я не один раз убеждался в этом в Паррише. Но теперь, когда мы уже много месяцев странствовали как Пилигримы, пробираясь через горы, на восток от Парриша, а потом вниз по Талии к Мосту, она спрятала свои коготки. До вот этого момента.

Нас остановил отряд Завоевателей, который шел на север из Африкии. Их было около двадцати, высоких, с суровыми лицами, исполненных чувства гордости за то, что теперь они хозяева Земли. Они подъехали в блестящей крытой машине их собственного производства, с маленькими окнами, длинной и узкой, передвигавшейся на толстых, песочного цвета гусеницах. Уже издалека мы видели, как эта машина приближается к нам, поднимая облако пыли.

Было жарко. Даже небо было цвета песка, все исполосованное отблесками тепловых излучений и страшными бирюзово-золотистыми росчерками энергетических потоков.

Нас было, наверное, человек пятьдесят. Мы стояли спиной к Талии, а континент Африкия лежал перед нами. В нашей группе были самые разные люди: были и Пилигримы, как Олмэйн и я, которые совершали свой переход к священному городу Иорсалему, были здесь и случайные люди, перекати-поле, мужчины и женщины, которые перебирались от континента к континенту просто потому, что больше им делать было нечего. Я насчитал среди нас пять бывших Наблюдателей, а также узнал несколько Указателей, Часового и пару Коммуникаторов, Писателя и даже несколько Измененных. Мы собрались вместе, уже заранее уступая дорогу Завоевателям.

Земной Мост не очень-то широк, и поэтому по нему не может пройти сразу много народа Хотя, в обычные времена, движение по нему было двустороннее, но сегодня мы боялись идти вперед, пока Завоеватели были так близко. Так мы и стояли, будто связанные друг с другом, глядя, как приближаются Завоеватели.

Земной Мост был в этот день открыт, и мы присоединились к толпе, устремившейся из Талии в Африкию. Я уже во второй раз пересекал Земной Мост, потому что год назад — теперь это казалось где-то далеко в прошлом — я шел как раз в обратном направлении: из Эгапта в Рам.

Существуют два основных пути, по которым Пилигримы перебираются из Эйропы в Иорсалем. Северный путь пролегает через Темные Земли к востоку от Талии, затем нужно сесть на паром до Станбула и обогнуть на нем западное побережье континента Айзы. Я бы выбрал именно этот маршрут, потому что из всех великих городов мира я никогда не был в Станбуле. Но Олмэйн уже побывала там, чтобы проводить исследования, когда она была Летописцем, и ей город не понравился. Поэтому мы выбрали южный маршрут — через Земной Мост в Африкию и затем вдоль берега великого Озера Медий, через Эгапт и складки Арбанской пустыни до Иорсалема.

Истинный Пилигрим странствует только пешком. Эта идея не очень-то была по душе Олмэйн, и хотя нам приходилось много идти, мы ехали как только представлялась возможность. Если ей нужно было остановить машину, она не гнушалась никакими средствами. Уже на второй день нашего путешествия ей удалось напроситься в машину богатого Торговца, который направлялся на побережье. У этого человека и в мыслях не было предлагать кому-то проехаться в его роскошном автомобиле, но он не смог устоять перед чувственными нотками глубокого, музыкального голоса Олмэйн, даже несмотря на то, что голос этот исходил от бесполого существа, скрытого под маской Пилигрима.

Торговец путешествовал со вкусом. Возможно, он и не заметил, что произошло Завоевание и что Земля деградировала в течение долгих столетий Третьего Цикла. Его самозаправляющаяся машина была длиной в четыре человеческих роста, а шириной достаточной, чтобы в ней свободно уместились пять человек; а пассажиры, сидящие в ее чреве, словно ребенок в утробе матери, были надежно защищены от окружающего мира Видеть, что находится вокруг, можно было с помощью нескольких экранов. Температура внутри никогда не отклонялась от заданной. Открыв кран, можно было налить себе ликер или более крепкие напитки; можно было получить и питательные таблетки. Специальные сиденья предотвращали тряску. Для освещения использовался автоматический свет, который включался и выключался мысленной командой. В машине был установлен шлем мыслепередачи, но я так и не понял, был ли где-то в машине консервированный мозг для использования в качестве хранилища памяти или по каналу дистанционной связи из машины можно было связаться с хранилищами памяти городов, которые мы проезжали.

Торговец был человек дородный и грузный, которому нравилось быть таким. У него была кожа темно-оливкового цвета, шапка напомаженных черных волос и темные проницательные глаза, и он просто упивался тем, что он такой важный и полностью контролирует окружающий мир. Как мы узнали, он занимался продажей продуктов с других звезд. Он обменивал нашу незамысловатую пищу на деликатесы с других планет. Он направлялся в Марсей, чтобы проверить груз с насекомыми, вызывающими галлюцинации. Груз только что прибыл с одной из окружающих Землю планет.

Нашу первую ночь на другой стороне после долгого и утомительного путешествия мы провели в грязной гостинице на берегу озера. Это было квадратное, побеленное здание почти без окон, оно будто было выстроено вокруг прохладного внутреннего дворика. Большей частью там жили Пилигримы, но были и члены других союзов, в основном Продавцы и Транспортировщики. В угловой комнате гостиницы жил Летописец, которого Олмэйн избегала, хотя и была с ним знакома. Ей просто не хотелось, чтобы хоть что-то напоминало ей о ее бывшем союзе.

Там же остановился и Мутант Бернальт. По новым законам Завоевателей Мутанты имели право останавливаться в гостиницах, отведенных не только для них. И все же странно как-то было видеть их здесь. Мы прошли по коридору, и Бернальт было улыбнулся мне и даже начал о чем-то говорить, но улыбка исчезла с его лица. Он, видимо, понял, что я еще не готов принять его дружбу. А может быть, он вспомнил, что Пилигримы, по закону своего союза, не могут часто общаться с бессоюзными. Закон все еще действовал.

Мы с Олмэйн съели наваристый суп и тушеное мясо, а потом я проводил ее до комнаты и уже пожелал ей спокойной ночи, когда она сказала:

— Подожди, мы вместе совершим обряд общения.

— Но видели, как я вошел в твою комнату. Пойдут сплетни, если я останусь.

Я хорошо знал Африкию. Еще в молодости я поселился в самом центре континента на долгие годы. Но из-за своей неугомонности я ушел из этих мест и двинулся к северу, до Эгапта, где лучше чем где-либо сохранились древние реликвии Первого Цикла. Но в те дни античность меня совсем не интересовала. Проводя Наблюдения, я переходил с места на место — ведь Наблюдателю нет необходимости привязываться к одной местности. И тогда судьба свела меня с Эвлуэлой, как раз в тот момент, когда я снова отправлялся в путь. И я пошел из Эгапта в Рам, а потом в Парриш.

И вот теперь я вернулся назад с Олмэйн. Мы избегали песчаных пустынь и старались держаться ближе к побережью. Как Пилигримы, мы были застрахованы от многих лишений, которые поджидают вас в странствиях: мы никогда не голодали, и у нас всегда была крыша над головой, даже там, где не было приюта для нашего союза, все выражали нам свое уважение. Красота Олмэйн могла бы представлять для нее же самой опасность, потому что охранял-то ее один-единственный изможденный старик. Но под маской и в одеянии Пилигрима она была в безопасности. Мы редко снимали маски, да и то там, где нас никто не мог увидеть.

У меня не было иллюзий на счет отношения Олмэйн ко мне. Я для нее был как бы частью снаряжения, которое она взяла в дорогу, — кто помогал ей совершать ритуал общения, заботился о крыше над головой, в общем расчищал ее путь. Меня эта роль устраивала. Я знал, что она опасная женщина, со странными причудами и непредсказуемыми капризами. Мне не хотелось никаких осложнений.

В ней отсутствовала некая чистота, свойственная Пилигримам. Хоть она и прошла испытание звездным камнем, но не смогла возвыситься над своей плотью. А Пилигрим должен это сделать. Иногда она исчезала до полуночи или даже дольше, и я воображал, как она, задыхаясь от обуревавших ее чувств, лежит без маски в объятиях какого-нибудь Слуги. Это было ее дело, и я никогда не говорил с ней об этих исчезновениях, когда она возвращалась.

Да и в приютах она не очень-то заботилась о добродетели. Мы никогда не жили в одной комнате — да и ни в одном приюте для Пилигримов этого не допустят — но обычно мы жили в смежных комнатах, и она звала меня к себе или приходила ко мне, когда у нее было настроение. Она довольно часто снимала одежды. Однажды ночью в Эгапте она показалась мне фантастическим существом: ее белое сияющее тело будто было в непреодолимом противоречии с самой идеей бронзовой маски, скрывающей ее лицо. И только однажды ей пришло вдруг в голову, что когда-то я, возможно, был молод и во мне просыпалось желание. Она взглянула на мое сухопарое, сморщенное тело и сказала: