После долгого дня пути в золотой дымке влажного тепла, которая собиралась над Валентином, как легкая мокрая шерсть, он пришел к большому выступу обнажившегося белого камня, возвышавшегося над городом Пидруд. Пидруд был провинциальной столицей, пышной и величественной.

Это был самый большой город, который Валентин видел с..? Ну, самый большой город за долгое время странствий, во всяком случае.

Здесь он остановился, сел на край мягкого, крошившегося белого гребня, погрузив обутые в сапоги ноги в хлопья осыпавшегося камня, и посмотрел вниз на Пидруд, моргая, словно только что проснулся.

В этот летний день до сумерек оставалось еще несколько часов, и солнце висело высоко на юго-западе за Пидрудом, над Великим Морем. «Отдохну здесь некоторое время, — подумал Валентин, а потом спущусь в Пидруд и найду место для ночлега».

Отдыхая, он услышал, что сзади, с более высокой части гребня катятся камешки. Он неторопливо оглянулся. Появился погонщик, мальчик с соломенного цвета волосами и веснушчатым лицом, ведший вереницу из пятнадцати верховых животных вниз по горной тропе.

Валентин мог сесть на любое животное из тех, что мальчик вел на рынок, но все они казались ему одинаковыми, так что он только сделал вид, что выбирает, и, выбрав одно наугад, легко сел в естественное седло животного. Сидеть было удобно, потому что эти животные специально выводились в течение тысячелетий из древних искусственных животных, созданных с помощью магии. Они были сильны, неутомимы, терпеливы, могли есть что угодно. Искусство их было давно утрачено, но теперь они размножались сами, как настоящие животные, и без них передвигаться по Маджипуру было бы весьма медленным делом.

Дорога на Пидруд примерно с милю шла вдоль высокого гребня, а затем внезапно резко спускалась на прибрежную равнину.

Валентин дал мальчику полную возможность болтать, и Шанамир рассказывал, что до округа, где он живет, два с половиной дня пути, что там он, его отец и братья выращивают животных для продажи на рынке Пидруда и прилично живут на это, что ему тринадцать лет, и он о себе высокого мнения, что он никогда не бывал за пределами провинции, столицей которой является Пидруд, но когда-нибудь он пройдет по всему Маджипуру, совершит паломничество на Остров Сна и преклонит колена перед Леди, пересечет Внутреннее Море до Алханрола, дойдет до подъема к Горному Замку, пройдет на юг, может быть, даже в сожженную солнцем голую область Короля Снов. Нельзя быть молодым и здоровым в мире, наполненном чудесами, если не видишь всего его стороны.

— А ты, Валентин, кто такой, откуда и куда идешь? — спросил он вдруг.

Валентин был захвачен врасплох. Убаюканный болтовней мальчика и мерным, приятным ходом животного, спускавшегося по извилистой тропе, он не был готов к вопросу. Он сказал только:

Дорога в гостиницу Шанамира шла прямо через центр Пидруда, через кварталы, где даже в этот поздний час было полно возбужденного народа. Валентин спросил, не из-за визита ли это Короналя, но Шанамир ответил, что нет, что город всегда такой, поскольку он главный порт на западном побережье Зимрола. Отсюда корабли уходят во все главные порты Маджипура, не только в обе стороны вдоль побережья, но и через Внутреннее Море в далекое путешествие к Алханролу, занимающее большую часть года. Когда Валентин думал о всем Маджипуре целиком, он чувствовал, как его давит тяжесть мира, его абсолютная масса, хотя он сознавал, что это глупо, потому что Маджипур — свет и воздушное пространство, гигантский пузырь на планете, огромный, но без видимой субстанции, где человек всегда чувствует себя на поверхности, всегда плывет. Откуда же это чувство тяжести, откуда эти моменты необоснованного страха? Он быстро привел себя в хорошее настроение.

Скоро он ляжет спать, а утром будут новые чудеса.

— Пересечем золотую площадь, — сказал Шанамир, — и пойдем по портовой дороге, ведущей к пирсам, а наша гостиница в десяти минутах ходьбы. Площадь тебя ошеломит.

И Валентин увидел огромное четырехугольное пространство, на котором могли бы проводить учения две армии, со всех сторон застроенное громадными зданиями, широкие плоские фасады которых были инкрустированы потрясающими узорами из золотых листьев, так что при вечернем освещении громадные башни сверкали не менее ярко, чем огненные пальмы.

Но оказалось, что сегодня пересечь площадь нельзя: в сотне шагов от восточного входа она была перегорожена толстым витым шнуром из красного плюща, за которым стояли отряды в униформе телохранителей Короналя, чопорные, бесстрастные, сложившие руки на груди зеленых с золотом камзолов. Шанамир спрыгнул со спины животного и быстро заговорил с торговцем-разносчиком. Вернувшись, он угрюмо сказал:

Сновидения пришли где-то среди ночи.

Валентин следил за их развитием как бы со стороны, как его учили с детства. Они, эти сны имели большое значение, они были посланиями сил, правящих миром, и направляли жизнь человека. Они отклоняли опасность, потому что были выражением глубочайшей истины. Валентин увидел себя идущим по обширной пурпурной равнине под зловещим пурпурным небом и гигантским янтарным солнцем. Он был один, лицо его было истощенным, с ввалившимися глазами. Он шел, а земля перед ним расступалась, зияющие щели были внутри ярко-оранжевыми, из них выскакивали какие-то существа, как детские игрушки из коробки, визгливо смеялись над ним и быстро прятались в трещины, когда те закрывались.

Вот и все. Неполный сон, поскольку он ни о чем не рассказывал, не имел рисунка конфликтов и решения. Это был только образ, странная сцена, кусочек большой картины, которая еще не явилась ему. Валентин даже не мог сказать, кем послан этот сон — благословенной Леди с Острова Снов или злобным Королем Снов.

Он лежал, едва проснувшись, обдумывая некоторое время этот сон, и наконец решил не придавать ему большого значения.

Он чувствовал себя как-то странно отдаленным от своего внутреннего «я» — будто он вообще не существовал до вчерашнего дня, и даже мудрость сна теперь от него была скрыта.

Он был один, Шанамира не было и следа. Он очень хотел бы провести день с жонглерами и с Карабеллой, но надеяться на это не приходилось. Было утро. У него не было никакого плана, и это смущало его, но не очень. Перед ним лежал для осмотра весь Пидруд.

Он пошел по извилистым улицам, полным зелени. Пышные лианы и деревья с толстыми поникшими ветвями росли везде, радуясь влажному теплу солнечного воздуха. Издалека доносились звуки музыки, если скрипучую и бухавшую мелодию можно было считать репетицией к большому параду.

Речка пенившейся воды бежала по сточной канаве, дикая живность Пидруда резвилась в ней — минтоны, часоточные собаки и маленькие шипоносые дроли. Битком набитый город, где все и вся, даже бездомные животные имели какие-то важные дела и торопились их сделать. Все, кроме Валентина, который шел бесцельно, не выбирая дороги. Он останавливался, чтобы заглянуть в темную лавочку с гирляндами образчиков тканей или в какой-то склад пряностей, в ухоженный элегантный сад с цветами всевозможных оттенков, зажатый между двумя высокими узкими зданиями.

Прохожие смотрели на него, как на чудо, потому что он мог себе позволить спокойно гулять.

На одной улице он остановился посмотреть на детей, разыгрывавших что-то вроде пантомимы. Мальчик с повязкой золотистой ткани на лбу стоял в центре и делал угрожающие жесты, а остальные танцевали вокруг него, делая вид, что боятся, и пели:

Гейрогский город Долорн был чудом архитектуры, городом застывшего блеска.

Он тянулся на двести миль вверх и вниз по ущелью Долорна. Хотя город покрывал такое огромное пространство, в нем преобладали вертикали: громадные сияющие башни фантастической конструкции, но строго выдержанные в материале, поднимались, как острые клыки из мягкой, богатой гипсом почвы. Единственным одобряемым в Долорне строительным материалом являлся местный камень, легкий, воздушный кальцит высокого отражательного свойства, сверкающий, как кристалл, даже, как бриллиант. Из него жители Долорна строили свои высокие островерхие здания, украшали их балконами, парапетами, громадными пламеневшими опорами с парившими консолями, сталактитами и сталагмитами, кружевными мостами, перекинутыми высоко над улицей, колоннадами и куполами, навесами и пагодами.

Жонглерская труппа Залзана Кавола вошла в город ровно в полдень, когда солнце стояло над головой, и на стенах титанических башен танцевали потоки как бы белого пламени. У Валентина захватило дух от удивления. Какой удивительный показ света и формы!

Долорн насчитывал четырнадцать миллионов жителей и считался крупным городом на Маджипуре, но не из крупнейших.

На континенте Алханрол, как говорили Валентину, город такой величины не представлял ничего особенного. Даже здесь, на самом пасторальном континенте Зимрол были такие же и еще большие города.

Непрерывный цирк помещался в здании совсем другого типа, чем большинство домов Долорна: громадный, плоский, без всяких украшений барабан, абсолютно круглый. Он был не более девяноста футов высотой, но занимал большое пространство на восточной окраине города. Внутри центральное место занимала эстрада, а вокруг шли ряды сидений, ярус за ярусом поднимавшиеся концентрическими кругами к потолку.

Там могли поместиться тысячи, а может, и сотни тысяч зрителей. Валентин был ошеломлен, увидев, что в столь поздний час цирк был почти полон. Разглядеть зрителей было трудно, потому что освещение сцены било в глаза, но все-таки он заметил громадное количество народа, сидевшего или развалившегося на сидениях. Почти все были гейрогами, хотя кое-где Валентин видел хортов, вруонов и людей. На Маджипуре не было места, целиком населенного одной расой: древние указы правительства, восходившие к самым ранним дням трудного расселения не человеческих рас, запрещали такую концентрацию, за исключением резервации метаморфов, но гейроги были особенно склонны к кланам и группировались в Долорне и в его округе выше законного максимума.

Гейроги были теплокровными и млекопитающими, но кое-какие черты рептилий делали их неприятными для большинства других рас: быстро мелькавшие красные языки, блестящая серая чешуйчатая кожа плотной консистенции, холодные немигающие зеленые глаза. Волосы их были похожи на медуз: черные мясистые пряди не лежали на месте, а изгибались и свивались в кольца. Их кисло-сладкий запах тоже не очаровывал ноздри негейрогов.

Валентин взошел с труппой на эстраду в подавленном настроении. Час был неподходящий: циклы тела были нарушены, и хотя он спал достаточно, ему совершенно не хотелось сейчас бодрствовать. Он снова нес на себе груз непонятного сна. Леди его отвергла, он не сумел войти с ней в контакт. Что это значило? Когда он был только Валентином-жонглером, значение сна было не так уж важно для него: каждый день имел свою тропу, и Валентин заботился лишь об увеличении ловкости руки и глаза, но теперь эти неясные и тревожные разоблачения посетили его, и он вынужден был обдумывать свои дальнейшие поступки. Ему это очень не нравилось. Он уже вкусил ностальгическую печаль по добрым старым временам двухнедельной давности, когда он пришел в Пидруд в счастливой бесцельности.

Требования искусства быстро оторвали его от размышлений. Здесь, под ярким светом не время было думать о чем-либо, кроме работы.

Через несколько дней после того, как они уехали из Долорна с распухшими от щедрости гейрогов кошельками, Валентин отвел Залзана Кавола в сторону и спросил, в каком направлении они поедут. Был теплый день, а здесь, на восточном склоне ущелья, где они остановились на обед, все заволокло пурпурным туманом, потому что к северу отсюда были россыпи скувва-песка, и ветры все время поднимали его вверх.

Залзан Кавол был недоволен и раздражен этой погодой. Его серый мох, покрасневший от капель тумана, сбился, и он старался его расчесать. Валентин понял, что сейчас не самый подходящий момент для разговора, но отступать было уже поздно.

— Кто из нас хозяин труппы, Валентин? — спросил Залзан.

— Ты, конечно.

— Тогда с какой стати ты пытаешься управлять мной?

В следующие несколько дней ландшафт стал совершенно незнакомым, и Валентин еще раз порадовался, что они с Шанамиром не поехали одни.

Местность между Долорном и следующим большим городом Мазадоном была относительно мало населенной. Большую часть округи, по словам Делиамбера, занимал королевский лесной заповедник. Залзану Каволу это было непривычно, потому что жонглерам нет работы ни в лесных заповедниках, ни, что более важно, на низинной болотистой фермерской земле, засеянной в основном падди-рисом и плантациями зерен лусавендра. Но выбора не было, приходилось ехать по главному шоссе, поскольку ни к северу, ни к югу ничего более обещающего не было.

Они ехали почти все время под моросящим дождем через деревни и фермы, а иногда через посадки забавных толстоствольных капустных деревьев, низких, с массивными белыми площадками, растущими прямо из коры. Но ближе к мазадонскому лесному заповеднику капустные деревья уступали место густым зарослям поющих папоротников с желтыми вайями, которые издавали пронзительные нестройные звуки, когда к ним приближались. Это было бы еще не так скверно — немелодичная песня папоротника имела некоторое очарование, как думал Валентин, но в глубине папоротников жили надоедливые существа, куда более неприятные, чем растения — маленькие зубчатокрылые грызуны даймы, взлетавшие вверх всякий раз, когда фургон задевал за поющий папоротник. Даймы были с мизинец длиной и покрыты красивым золотым мехом. Они взлетали в огромном количестве и вились роем, время от времени кусаясь крошечными, по эффективными зубками.

Толстокожие, покрытые мехом скандары, сидевшие впереди на водительском месте, не обращали на них внимания, только отмахивались, когда те подбирались слишком близко, но обычно спокойная упряжка животных раздражалась и несколько раз сбивалась с хода. Шанамир, посланный успокоить животных, получил с полдюжины болезненных укусов, а когда возвращался обратно, с ним вместе влетело множество даймов. Слита укусили в щеку, возле глаза, а у Валентина, сразу же атакованного разозленными созданиями, оказались искусанными все руки.

Карабелла методично уничтожала даймов стилетом, используя жонглерское искусство. Она действовала целеустремленно и ловко, но прошло по крайней мере полчаса, пока она убила всех.

Отравленные стрелы лесных братьев весьма заботили Валентина на протяжении следующих нескольких миль. Неожиданная и страшная смерть не привлекала его, а лес был густым и таинственным, с какой-то первобытной растительностью: папоротниковые деревья с серебряными споровыми ножками, стеклянного вида конские хвосты в десять футов высотой, усаженные кучами грибов, бледных, с коричневыми впадинами. В таком странном месте могло случиться что угодно, и скорее всего, случится.

Но сок плода двикка сильно снижал напряженность. Винорикс разрезал громадный кусок на ломтики и передавал их по кругу. Плод был исключительно сладким и зернистым, таял во рту, и какие-то алкалоиды, содержавшиеся в нем, проникали через кровь в мозг быстрее самого крепкого вина. Валентин почувствовал тепло и веселость. Он вернулся в пассажирскую кабину, одной рукой обнял Карабеллу, а другой Шанамира. Впереди Залзан Кавол расслабился явно больше, чем следовало, и шел рядом с фургоном веселым шагом, отбросив свою обычную суровую осторожность. Даже замкнутый Слит стал напевать песенку.

Вдруг фургон остановился так неожиданно, что Слит ткнулся вперед и чуть не упал на Валентина. А кусок плода шлепнулся Валентину в лицо. Смеясь и моргая, Валентин вытер лицо и увидел, что все собрались в передней части фургона и что-то разглядывают между сидевшими на водительском месте скандарами.

— Что там? — спросил он.

— Птицеядная лиана, — печально сказал Винорикс, — блокирует дорогу. Великанша сказала правду.

Валентину казалось, что он долгие месяцы и годы лежит голый на теплой плоской скале в каменистой бухте, куда выбросила его неуправляемая река Стейч. Солнечные лучи обволакивали его туманным золотым нимбом, и он говорил себе, что оно подлечит его синяки, ушибы и ссадины, если он так долго будет лежать. Он смутно сознавал, что надо было встать, позаботиться о кроне и поискать своих спутников, но у него едва хватило сил повернуться с одного бока на другой. Он понимал, что Корональ Маджипура не должен вести себя таким образом. Такое снисхождение к своим слабостям простительно купцу, хозяину таверны или даже жонглеру, но не тому, у кого есть претензии к власти: на нем лежит бремя долга. Он сказал себе, что сейчас встанет, оденется и пойдет на север по берегу, пока не отыщет тех, кто сможет помочь ему завоевать его утерянное положение.

Вставай, Валентин! Однако он оставался на месте. Корональ он, или нет, он растерял всю свою энергию, когда летел через пороги. Лежа здесь, он сознавал безмерность Маджипура, многие тысячи миль его протяженности, планеты достаточно обширной, чтобы на ней могли жить удобно двадцать миллиардов жителей, планеты с громадными городами и удивительными парками, лесными заповедниками, священными районами и сельскохозяйственными территориями, и ему казалось, что если он все-таки встанет, ему придется покрыть все это колоссальное пространство пешком, шагая и шагая вперед. Похоже, что проще остаться здесь.

Что-то слегка щекотало его спину легко, но настойчиво. Он не обратил на это внимание.

— Валентин!

Он не отозвался.

Залзан Кавол не видел ничего экстраординарного в их путешествии. Его плот прошел через пороги. Он и его братья отталкивались от них шестами, ударялись, конечно, но не слишком, и доплыли до бухты Ниссиморн, где и остановились, гадая, что задержало остальных членов группы.

Скандару не приходило в голову, что другие плоты могли разбиться, тем более, что он по пути не видел никаких обломков.

— У вас были затруднения? — спросил он с искренним недоумением.

— Небольшие, — коротко ответил Валентин. — Раз уж мы все собрались, хорошо бы эту ночь поспать в настоящем жилище.

Они продолжили путешествие и достигли маета великого слияния Стейча и Зимра. Вода была настолько широка, что Валентину не верилось — неужели это всего лишь Место встречи двух рек. В городке Ниссиморн они расстались с лименами и сели на паром, который перевез их на другую сторону Ни-Мойи, самого крупного города в Зимроле.

Пилиплок был почти так же стар и почти так же велик, как его двойник Пидруд на другом краю континента, но на этом сходство кончалось. Пидруд строился без плана, как попало накручивал улицы и бульвары, а Пилиплок с незапамятных времен возводился с жесткой, почти маниакальной точностью.

Он занимал большой мыс на южном берегу устья Зимра. В том месте, где река впадала во Внутреннее море, она была непомерной ширины — шестьдесят или семьдесят миль. Она несла с собой все наносы и обломки, собранные на протяжении семи тысяч миль ее быстрого течения с дальнего северо-запада, и этот ее груз придавал зелено-голубым водам океана темный оттенок, тянувшийся, как говорили, на сотни миль. Северный мыс устья реки был меловым утесом в милю высотой и многомильной длины. Эту ослепительно блестевшую белую стену видно было даже из Пилиплока в ясную погоду. Этот мыс никак нельзя было использовать для гавани, там никогда не было поселений, и он считался святым заповедником. Там жили удалившиеся от мира поклонники Леди, и

к

ним в течение сотен лет никто не вторгался. Пилиплок это другое дело. Город с одиннадцатью миллионами жителей расходился радиусами от своей великолепной природной гавани.

Серии изогнутых поясов пересекали эти радиусы: внутренние — торговые, затем промышленные зоны и зоны отдыха, на внешних линиях — жилые кварталы, резко разграниченные по уровню богатства и в меньшей степени — по расовым признакам. В Пилиплоке была сильная концентрация скандаров. Валентину казалось, что каждый третий в районе порта принадлежит к народу Залзана Кавола, и было несколько странно видеть сразу так много четвероруких гигантов. Здесь жило множество надменных аристократических двухголовых су-сухирисов, торговцев предметами роскоши, дорогими тканями, драгоценностями и редчайшими ручными изделиями мастеров со всей провинции. Воздух был свежим и сухим. Почувствовав на лице упорный горячий южный ветер, Валентин понял, что имел в виду Залзан Кавол, говоря о раздражении, которое вызывал этот ветер.

— Он когда-нибудь прекращается? — спросил он.

— С первыми днями весны, — ответил Залзан Кавол.

Может быть, это действительно был дракон Кинникена, а может, другой, не столь громадный, но он был достаточно велик, длиннее «Бренгалина». Он шел на них, как таран, без колебаний — то ли ангел смерти, то ли другая немыслимая сила, неизвестно, — но масса его была бесспорно чудовищной.

— Где Гарцвел? — заорал Слит. — К оружию.

Валентин засмеялся.

— Можно ли остановить гарпуном эту мчащуюся гору, Слит? Ты хорошо плаваешь?

Большая часть охотников была занята добычей, но кое-кто оглянулся, и на палубе закипела бешеная деятельность. Гарпунер повернулся кругом и уже стоял с оружием в руках. Другие бросились к соседним куполам. Валентин, ища взглядом Карабеллу и других, увидел кинувшегося к рулю Гарцвела. Лицо скандара было мертвенно-бледным, глаза безумные, словно он увидел послание смерти.

Когда первые минуты изнеможения прошли, Валентин поднял голову и огляделся.

Дракон еще был виден в нескольких сотнях ярдов, но казался спокойным и медленно плыл в противоположном направлении. «Бренгалина» не было и следа, только разбросанные обломки, и больше ничего.

Они подплыли к большому обломку и легли на него. Долгое время они молчали.

Наконец Валентин спросил:

— Плывем к архипелагу, или прямо к Острову Снов?

Из порта Нуминор отплыли семь кораблей Леди с широкими парусами и высокими стройными мачтами под командой хорта Эйзенхарта, адмирала Леди, и несли пассажиров: Лорда Валентина Короналя, его первого министра Стифона Делиамбера вруона, его адъютантов Карабеллу из Тил-Омона и Слита из Нарабала, его военного адъютанта Лизамон Холтен, его полномочных министров Залзана Кавола скандара, и Шанамира из Фалкинкина, и других. Флот направлялся в Стойен на конец Алханролского мыса Стойенцар, в дальней стороне Внутреннего Моря. Корабли уже не одну неделю были в море, подгоняемые западным ветром, который дул в этих водах поздней весной, но берега еще не было видно и не будет видно много дней.

Валентин нашел долгое путешествие приятным. Ему нужно было время, чтобы привыкнуть к своему восстановленному сознанию и обдумать, кем он был и кем надеется стать, а для этого — что может быть лучше великих просторов океана, где ничто, кроме узора облаков, не меняется, и время как бы застыло на месте? Валентин часами стоял у поручней флагманского судна «Леди Тийн» в стороне от своих друзей.

Личность, которой он когда-то был, нравилась ему: сильнее и тверже характером, чем Валентин-жонглер, но без отталкивающих качеств души, которые иной раз встречаются у правителей. Бывшее «я» Валентина казалось ему чересчур рассудительным, здравомыслящим и умеренным. Это был человек серьезный, не любящий шуток, понимающий природу ответственности и обязательства. Он был хорошо воспитан, как и полагается тому, кто всю жизнь проводил в подготовке к высокому положению, в основательном изучении истории, законодательств, управления и экономики, чуть меньше — литературы и философии и, насколько представлял Валентин, лишь поверхностно — математических и физических наук, которые были не в ходу на Маджипуре.

Обретение бывшего «я» было для Валентина как находка клада. Но он все еще не полностью соединился с другим «я» и имел тенденцию думать, «он» и «я», или «мы», вместо того, чтобы видеть себя единым целым. Но эта брешь с каждым днем уменьшалась. Слишком велик был вред, нанесенный мозгу Короналя в Тил-Омоне, чтобы теперь не было разрывов между Лордом Валентином и Валентином-жонглером.

Возможно, вдоль этой трещины навсегда останется рубец, но Валентин мог по желанию перешагнуть эту трещину и идти в любую точку своей прежней линии жизни, в детские годы или в короткое время своего царствования. И куда бы он ни заглянул, он видел такое богатство знаний, опыта, зрелости, о каком и не мечтал во время своих странствий. Он входил в эти воспоминания, как в энциклопедию, в библиотеку, и был уверен, что полное объединение с прежним «я» своевременно произойдет.

Если бы адмирал Эйзенхарт действовал по своему усмотрению, Валентину была бы устроена в Стойене пышная встреча, вроде фестиваля в Пидруде во время визита фальшивого Короналя, но Валентин, узнав о планах Эйзенхарта, тут же запретил это.

Он еще не был готов требовать трон, публично обвинить того, кто называл себя Лордом Валентином, или ждать какого-то почета от горожан.

— Пока я не получу поддержки Понтифакса, — твердо сказал он адмиралу, — я намерен спокойно идти и собирать силы, не привлекая внимания. Так что никаких фестивалей для меня в Стойене не будет.

Итак, «Леди Тийн» причалила сравнительно незаметно в этом большом порту на юго-западе Алханрола.

Хотя флот состоял из семи кораблей, а корабли Леди, достаточно известные в гавани Стойена, обычно не прибывали в таком количестве, все они вошли спокойно, без каких-либо особо вычурных флагов.

Треймон был городом, славившимся по всему Маджипуру из-за деревьев-домов. На второй день после высадки Валентин пошел посмотреть на них в прибрежный район к югу от устья реки Трей.

Деревья-дома не приживались больше нигде, кроме как в наносной пойме реки. У них были короткие стволы, несколько напоминавшие двикка, но не такие толстые, с красивой, блестящей бледно-зеленой корой. Из их бочкообразного тела росли короткие ветви, вверх и наружу, а по ним вились лианы, закрепляясь во многих местах, образуя уютные чашеобразные укрытия.

Древесный народ Треймона устраивал жилища по своему вкусу, вытягивая гибкие ветви в форме комнат и коридоров и закрепляя их, а кора срасталась вместе. Из листьев готовили вкусный салат, пыльца душистых кремовых цветов была слабым наркотиком, синеватые плоды использовались по-разному, а легко выжимавшийся сладкий сок служил вместо вина.

Каждое дерево жило тысячу лет, а то и больше. Семьи ревностно следили за ними.

На равнине было десять тысяч деревьев, все зрелые и все обитаемые. На окраине района Валентин увидел несколько молодых саженцев.

Присутствие в пустыне такого количества разбойников удивило и испугало Валентина, потому что в истории почти никогда не бывало подобной анархии на благополучном Маджипуре. Пугало также, что эти бандиты были ранее преуспевающими фермерами, теперь доведенными до нищеты грубым вмешательством Короналя. На Маджипуре не было принято, чтобы правители так беззастенчиво пользовались своим положением. Если Доминик Барджазед считает, что может вести себя таким образом и удержаться на троне, то он не только негодяй, но и дурак.

— Ты скинешь узурпатора? — спросил Насимонт.

— Со временем, — ответил Валентин. — До этого еще многое надо сделать.

— Я в твоем распоряжении, если могу пригодиться.

— Много еще разбойников между этими развалинами и входом в Лабиринт?

Они провели повозки между лезвиями в нечто вроде вестибюля, темного и затхлого, из которого открывалась покатая дорога. Они спустились вниз на небольшое расстояние — и путь им пересек изогнутый туннель, первое из колец Лабиринта.

Туннель был с высоким потолком, ярко освещенный, он вполне мог служить торговым городом: тут были царьки, магазины, пешеходы и плавучие экипажи всех видов и размеров. Но при внимательном осмотре становилось ясно, что это не Пидруд, не Пилиплок и не Ни-Мойя. Люди на улицах были удивительно бледными, похожими на привидения, что говорило о жизни без солнца. Одежда была до крайности архаична по стилю, в тусклых, темных тонах. Многие были в масках — слуги чиновников Понтифакса. В общем контексте Лабиринта они были незаметны, и никто в толпе не обращал внимания на их маски.

Валентин подумал, что у всех, замаскированных и с открытыми лицами, было какое-то напряженное выражение, что-то странное вокруг глаз и рта. Снаружи, на свежем воздухе, под благодатными лучами солнца народ Маджипура улыбался легко и свободно, всем лицом, всей душой, а в этих катакомбах души были другими.

Валентин спросил Делиамбера:

— Ты знаешь дорогу?

Подъем из глубин Лабиринта был произведен быстрее, чем спуск, потому что по бесконечной спирали спускался никому не известный авантюрист, лавировавший меж равнодушных чиновников, а наверх поднимался властитель королевства.

Теперь для него не было извилистых переходов с уровня на уровень, с кольца на кольцо через все хитросплетения Понтифиакской берлоги, Дома Записей, Арены и прочего. Он и его товарищи поднимались быстро и без задержек по проходу, предназначенному только для властей.

Уже через несколько часов они достигли внешнего кольца, гостиницы на краю подземного города. Как ни быстро они поднимались, но новости о личности Валентина дошли еще быстрее. Каким-то образом через весь Лабиринт шло известие, что здесь Корональ, таинственно измененный, но, тем не менее, Корональ, и когда Валентин вышел из имперского прохода, там уже собралась огромная толпа, разглядывавшая его, как невиданного девятиголового зверя.

Толпа молчала. Кто-то сделал знак горящей звезды, некоторые выкрикнули его имя, но основная масса только глазела.

Лабиринт был владением Понтифакса, и Валентин понимал, что преклонение перед Короналем будет где угодно на Маджипуре, но только не здесь. Благоговейный страх — да, почтение — да, но прежде всего — любопытство. Никакого воодушевления и приветственных жестов, которые наблюдал Валентин, когда поддельный Лорд Валентин ехал в церемониальной процессии по улицам Пидруда. Вот и хорошо, думал он.

После полудня армия Лорда Валентина вышла из Лабиринта через Врата Вод. Эти ворота были широкими и обильно украшенными, как и полагалось правительственному входу. Жители Лабиринта собирались толпами, чтобы поглядеть, как выезжает Лорд Валентин со своими спутниками.

Как хорошо было снова видеть солнце, снова вдыхать настоящий воздух — не сухой, жестокий воздух пустыни, а мягкий, сладкий воздух низкой долины Глейга. Валентин находился в первой из длинной процессии плавучих повозок. Он приказал открыть в ней окна.

— Воздух здесь, как молодое вино, — воскликнул он. — Ирманар, как ты можешь жить в Лабиринте, зная, что находится здесь, снаружи?

— Я родился в Лабиринте, — спокойно ответил офицер. — Мой народ служил Понтифаксу в течение пятидесяти поколений. Мы привыкли к таким условиям.

— Значит, свежий воздух тебе неприятен?

Дорога от озера шла через невероятно сухую территорию. Темная плодородная почва равнины сменилась легким кирпично-красным песком, где лишь в небольшом количестве росли кривые, колючие растения. Дорога постепенно поднималась к невысоким холмам, отделявшим район Рогойза от пустыни Велализирской равнины.

Ирманар послал разведчиков в надежде найти подходящую дорогу по той стороне холмов, которая была обращена к озеру, чтобы не приближаться к развалинам, но дороги там не было. Волей-неволей приходилось идти через холмы и спускаться в район, населенный духами.

Ближе к вечеру они начали спуск. Стали собираться тяжелые тучи, и закат протянулся по западной части неба, как громадное кровавое пятно. Перед наступлением темноты тройной луч темно-красного света прорезал тучи и осветил странным сиянием развалины Велализира.

Громадные блоки голубого камня устилали землю. Мощная стена монолитов в два, а в некоторых местах и в три ряда кладки шла больше чем на милю с западного края города, резко заканчиваясь грудой каменных кубов. Еще видны были контуры широко разбросанных зданий — целый форум дворцов, базилик и храмов, наполовину занесенных песком. На востоке поднимались шесть колоссальных островерхих, с узким основанием, поставленных в один ряд, башен и останки седьмой, которая, видимо, была разрушена с яростной энергией, потому что обломки лежали вокруг широкой дугой. Впереди, где горная дорога входила в город, были две широкие каменные платформы высотой восемь или десять футов и достаточно широкие для маневров солидной армии. Вдали Валентин увидел громадное овальное здание, возможно, арену, с высокими стенами, со множеством окон и грубым рваным проломом в одном конце. Масштабы всего, в том числе и пространства, поражали. По сравнению с этим местом безымянные руины с другой стороны Лабиринта, где обитал герцог Насимонт, казались самыми тривиальными.

Дневной свет исчез, разрушенный город стал более бесформенным и в темноте казался хаотическим нагромождением.

Теперь уже никто не думал продолжать осмотр. Все вернулись в лагерь, взяв с собой пленника. Утром Валентин отдал приказ идти через Велализир и начать поворот на северо-восток.

Днем развалины не казались такими магическими, но все равно впечатляли. Трудно было понять, каким образом хилый и не пользовавшийся механикой народ мог сдвинуть эти гигантские плиты, но, возможно, тысячу лет назад метаморфы не отвергали механизмы.

Изменяющие Форму нынешние жители лесов Пьюрифайна, тростниковых хижин и грязных улиц были жалкими остатками расы, некогда правившей Маджипуром.

Валентин обещал вернуться сюда, когда его дело с Домиником Барджазедом будет закончено и детально обследовать древнюю столицу, очистить и реконструировать ее. Если удастся, он пригласит метаморфских вождей принять участие в этой работе, хотя сильно сомневался, что они пожелают сотрудничать. Но что-то нужно было сделать для общения двух планет.

— Если я снова буду Короналем, — сказал он Карабелле, — я намерен…

Теперь они ехали через мирные сельские округа, по периметру громадного сельскохозяйственного пояса вдоль Горного Замка, снабжавшего продуктами Пятьдесят Городов. Валентин все время выбирал главные дороги. Время секретности прошло, караван бросался в глаза, скрыть его едва ли было возможно, да и наступило время, когда мир должен был узнать, что борьба за обладание Замком Лорда Валентина вот-вот начнется.

Мир уже начал узнавать об этом. Разведчики Ирманара, вернувшиеся из похода Пендивейна, что выше по Глейгу, принесли известия о первых контрмерах узурпатора.

— Между нами и Пендивейном нет армий, — доложил Ирманар, — но в городе объявлено, что ты мятежник, разрушитель, враг общества. Заявления Понтифакса в твою пользу, кажется, еще не объявлены. Горожан Пендивейна понуждают объединяться в отряды, чтобы защищать подлинного Короналя и истинный порядок вещей от твоих посягательств. И широко распространились послания.

— Какие?

Валентин нахмурился.