Ночной маршрут полицейского Жюсьома ежедневно проходил, плюс-минус несколько минут, по одним и тем же улицам. Обход этот был обычным делом, и Жюсьом наблюдал здешнюю жизнь без всякого интереса, как человек, живущий рядом с вокзалом, спокойно смотрит на приходящие и уходящие поезда и не замечает их.

Сыпал мокрый снег, и Жюсьом на минуту спрятался в воротах на углу улиц Фонтэн и Пигаль. Красная неоновая вывеска кабаре «Пикрат», одна из немногих, которые еще горели в этом квартале, бросала кровавые отблески на мокрый тротуар.

Был обычный понедельник, наиболее тихий день на Монмартре. Жюсьом мог безошибочно перечислить, когда закрывается какое увеселительное заведение. Сейчас он наблюдал, как погасла, наконец, витрина «Пикрата», а приземистый коренастый хозяин в непромокаемом плаще поверх смокинга вышел из дверей и, крутя ручку, начал спускать жалюзи.

Какая-то фигурка, ростом и сложением с мальчишку, промелькнула среди домов и припустила бегом вниз по улице Пигаль к улице Бланш. Двое мужчин, один из которых держал под мышкой саксофон в футляре, пошли вверх, к улице Клиши. Почти одновременно человек в пальто с поднятым воротником двинулся в сторону перекрестка Сен-Жорж.

Полицейский Жюсьом не знал их фамилий, едва отличал одно лицо от другого, но эти смутные силуэты были ему хорошо знакомы. Он был уверен, что сейчас выйдет, покачиваясь на слишком высоких каблуках, женщина в короткой светлой шубке и удалится быстрым шагом, будто боится идти одна по пустой улице в четыре часа ночи. А пройти ей нужно было всего каких-то сто метров до дома, в котором живет. Она всегда звонила, потому что парадное в это время давно уже было закрыто.

Жанвье остановил маленький автомобиль Уголовной полиции около паребрика, и оба одновременно подняли головы, поглядев на номер дома. Потом, удивленные, переглянулись: на тротуаре не было зевак. Никого ни в парадном, ни во дворе, и полицейский, посланный из комиссариата разгонять любопытных, прогуливался в отдалении один.

Вскоре они поняли причину столь необычной ситуации. В дверях привратницкой показался Бёлан, комиссар округа. Рядом с ним стояла консьержка, рослая дородная женщина с сообразительным живым лицом.

— Мадам Буэ, — представил ее Бёлан. — Жена нашего сержанта. Когда она нашла тело, то закрыла дверь на ключ и спустилась, чтобы позвонить мне. В доме еще никто ничего не знает.

Женщина склонила голову, будто услышала комплимент в свой адрес.

— Наверху кто-нибудь есть? — спросил Мегрэ.

Лапуэнт начал говорить, повернувшись спиной к Мегрэ, а лицо прижав к оконному стеклу.

— Когда я увидел ее утром здесь, то не мог понять, за что ее забрали. По дороге на Жавель бригадир Люка рассказал мне, в чем дело. А сейчас, когда мы вернулись, я узнал, что она мертва.

Мегрэ сел и медленно произнес:

— А я и не подозревал, что тебя зовут Альбер.

— После всего, что она сообщила, Люка не имел права отпускать ее без охраны.

У доктора Блоша была тусклая кожа, подозрительно блестящие глаза, темные и жирные волосы. Видно, он не удосужился ни расспросить зевак на улице, ни побеседовать с консьержкой. Жанвье по телефону не сообщил ему, что графиню убили, сказал только, что она умерла и комиссар хотел бы поговорить с ним.

Он взбежал наверх, резво перепрыгивая через ступеньки и теперь беспокойно оглядывался. Может, покидая кабинет, Блош сделал себе укол? Он совсем не удивился, что коллега не подал ему руки, и сам не настаивал на этом. Он волновался. Видимо, чувствовал свою причастность к случившемуся.

Лишь только когда Блош зашел в спальню, он заметно расслабился. Графиню задушили. Его это не касалось. Появилась уверенность в себе, и он агрессивно произнес:

— Зачем вызвали именно меня? — он прощупывал почву.

— Консьержка утверждает, что вы лечили эту женщину.