Последний трамвай тринадцатого маршрута Бастилия — Кретейль, протащив свои желтые огни вдоль набережной Карьер, остановился на углу улицы у зеленого огонька газового фонаря, но тут же по звонку кондуктора лихо рванул вперед к Шарантону.

Позади осталась безлюдная набережная, замершая под лунным светом. Канал справа был забит баржами. Сквозь плохо пригнанный затвор шлюза с журчанием сочилась тонкая струйка воды, и это был единственный звук, нарушавший отрешенную тишину набережной под глубоким, как озеро, вечерним небом.

В темноте светились только окна двух бистро, расположенных друг против друга на углах улицы. В одном пять человек молча, без всякого азарта играли в карты.

Трое из них в матросских или лоцманских фуражках, подсевший к ним хозяин — без пиджака.

В другом бистро было всего трое посетителей. Они не играли, а мечтательно созерцали стопки с виноградной водкой. От серого, пропахшего табаком воздуха клонило в сон. Черноусый содержатель бистро в синей тельняшке то и дело зевал и прикладывался к своей стопке.

Через день, в десять утра, комиссар Мегрэ сошел с трамвая номер 13 напротив двух бистро. Солнце ударило ему прямо в глаза, комиссар сощурился и на минутку замер на краю тротуара, пропуская покрытый цементной пылью грузовик.

Согласно набросанному для него сотрудниками местного полицейского управления плану, все было очень просто: справа — канал со шлюзом и баржой Гассена, пришвартованной неподалеку от разгрузочной площадки; слева — два бистро, высокий дом и в самом конце крошечный танцзал. Эта примитивная простота лишала набросок перспективы, второго плана, самого дыхания жизни. А ведь, оказывается, одних только судов на канале было чуть ли не полсотни. Они возвышались над шлюзовой камерой, одни — у самой набережной, другие — прижавшись к ним сзади, третьи — лениво передвигаясь под ярким солнцем по свободной воде.

И на улице тоже царило безостановочное движение — то и дело громыхали многотонные грузовики.

Однако средоточием пейзажа была отнюдь не улица; во всяком случае, сердце его билось не там, хотя именно это биение задавало ритм даже пульсации воздуха. Сердце находилось у самой кромки воды и имело вид высокой, нескладной башни, похожей на груду железного лома; ночью башня молчала и казалась всего лишь неясным серым пятном; зато днем, без устали дробя камень и как бы наверстывая упущенное за ночь, грохотала и скрежетала каждым болтом, балкой, шкивом. А камень в тучах пыли извергался из ее чрева на огромное сито и оттуда тек дальше, чтобы с оглушающим, громоподобным шумом улечься наконец в огромные груды, еле видные в клубящихся облаках пыли.

На самом верху башни виднелся покрытый синей эмалью металлический щит с надписью «Предприятие Эмиля Дюкро».