Бывает так: сидишь себе дома, занимаешься привычными, каждодневными делами, не заботишься о выражении лица — ведь ты же один, но вдруг поднимаешь глаза и спохватываешься: шторы не задернуты, и снаружи за тобой кто-то следит.

Вот так получилось со Спенсером Эшби. Так, да не совсем: на самом деле в тот вечер никто не обратил на него внимания. Он любил одиночество, особенно такое: плотное, ни звука извне, да еще снег, который валит хлопьями, словно воплощая собой тишину.

Разве мог он, да и кто угодно другой, предвидеть, что потом этот вечер будут изучать чуть ли не через лупу, что его. Спенсера, поместят под лупу, как насекомое, и заставят повторить все, шаг за шагом.

Что было на обед? Не суп, не яйца и, кажется, не бифштексы; одно из тех блюд, которые Кристина стряпает из всяких остатков — подруги просят у нее рецепты этих блюд, желая ей угодить. На сей раз угадывались разные кусочки мяса, в том числе ветчина, горошек, и все это под слоем обжаренных макарон.

— Так ты не едешь со мной к Митчелам?

Это было одно из нескольких «стыдных» воспоминаний, которые годами мучили его перед сном. Однажды зимой, в субботу, он с приятелем, оба тринадцатилетние, сидели на сеновале, дело было в Вермонте; снегу выпало столько, что, казалось, в плену их держит сама бесконечность. Мальчики вырыли себе в сене по ямке и грелись; оба молча глядели на черный запутанный узор веток.

Такое молчание, такая неподвижность были уже почти пределом их возможностей. Приятеля звали Брюс. Эшби до сих пор гонит от себя это воспоминание. Брюс вытащил из кармана какую-то вещицу и протянул ему, при этом в голосе друга ему почудилось нечто настораживающее:

— Видел?

Это была порнографическая фотография: на фоне нездоровой белизны тел все детали прорисовывались очень четко, как ветки на фоне снега. У Спенсера застучало в висках, перехватило горло, глазам стало горячо и мокро — все это в одно мгновение. По телу разлился какой-то незнакомый доныне трепет; он не смел смотреть ни на два голых тела на фотографии, ни на приятеля и отвернуться тоже не смел.

Долгое время он считал эту минуту самой тягостной в жизни; хуже всего было, когда, с трудом подняв глаза на Брюса, он заметил у того на лице гнусную ухмылку — издевательскую и заговорщицкую. Брюс понимал, что творится с другом. Он нарочно все подстроил, поймал Спенсера врасплох. Они были соседями, родители их дружили, но с тех пор Эшби всегда избегал встречаться с Брюсом вне школы. И вот теперь, через столько лет, при виде этой комнаты — тот же внезапный пульсирующий жар по всему телу, и так же щиплет глаза, так же перехватывает горло, так же стыдно.

Они стояли у окна, разделенные только креслом и круглым столиком, и смотрели вслед машине, которая удалялась, оставляя за собой белый пар выхлопа. Теперь Эшби знал, который час. Чуть-чуть больше четверти второго. Последним наконец-то уехал Райен, сопровождаемый секретаршей, и теперь в доме только он да жена.

Они переглянулись — спокойно, без многозначительности. Наедине они вели себя еще сдержаннее, чем на людях. Спенсер был доволен и даже, пожалуй, горд Кристиной. Она, кажется, тоже не сердилась на него за то, как он держался.

— Чего бы ты хотел поесть? Сам понимаешь, в магазин я не ходила.

Она нарочно заговорила о еде. И она права. Им обоим стало как-то проще. С этой же целью она вытряхнула из пепельницы окурок толстой сигары, оставшийся после Района. От этих сигар в доме появился непривычный запах. Райен беспрерывно курил, время от времени вынимал сигару изо рта и удовлетворенно ее разглядывал, а им противно было видеть ее изжеванный липкий конец.

— Открыть банку говядины?

Пурга, обещанная по радио, так и не началась. Даже снегопад прекратился, зато вею ночь дул сильный ветер.

Прошло уже больше часа, может быть, полтора, с тех пор как они с Кристиной легли спать, когда Спенсер бесшумно встал и пошел в ванную. Осторожно открывая дверцу аптечки, он услышал из постели, из темноты спальни, голос жены:

— Что с тобой?

— Хочу принять фенобарбитал.

По звуку ее голоса он понял, что она тоже еще не спала. Снаружи доносился постоянный шум, словно какой-то предмет мерно ударялся в дом. Спенсер безуспешно гадал, что бы это могло быть. Только утром он обнаружил, что порвалась бельевая веревка и, обледенев, бьется об опору веранды рядом с окном. Ветер утих.

Было половина четвертого: в гостиной стало темнее, но лампы еще не зажгли. Электричество не горело ни в коридоре, ни в других комнатах, нигде в доме, кроме спальни, откуда проникал розовый свет и доносились привычные звуки: Кристина переодевалась перед уходом.

Лорейн должна была приехать нью-йоркским поездом в четыре двадцать; до вокзала мили две. Кристина собиралась на вокзал одна. Спенсер, полузакрыв глаза, сидел у камина, где догорало полено, и время от времени попыхивал трубкой. За окнами медленно вступала в свои права зимняя ночь, и блеск редких огней становился с каждой минутой все ярче.

Кристина, наверно, сидела на краю кровати в, сняв домашние туфли, собиралась надеть ботинки, как вдруг два огня, еще белее и ослепительнее, чем остальные, словно ворвались в комнату, на секунду высветили часть потолка и, описав кривую, остановились перед домом Кацев. Эшби узнал машину м-ра Каца: шофер распахнул и захлопнул дверцы. Эта машина быстроходнее других, от нее меньше шуму, да и катится она как-то по-другому.

Может быть, м-р Кац приехал всего на несколько часов, может быть, на несколько дней, кто знает. Спенсер поглядел на окна: интересно, слышала ли Шейла, что приехал муж, пошла ли ему навстречу?

Как странно: они соседи, а имя ее он узнал из газет!

Это уже превратилось у него в манию, он сам сознает всю унизительность такого положения. Кроме того, унизительно видеть, как хитрит Кристина. Она все поняла, это ясно. И ее, и его уловки шиты белыми нитками.

Почему, стоит ей уйти в магазин или еще куда-нибудь, на него нападает желание выбраться из закутка, подобно тому как зверек выскакивает из норки? Неужели, когда дом вокруг логова пуст, чувство безопасности покидает его? Он как будто боится, что на него нападут врасплох, и он не увидит, откуда грозит опасность. На самом деле ничего подобного нет. Просто нервы шалят. Но, когда он один, ему все-таки спокойнее в гостиной, откуда видна аллея.

Спенсер облюбовал себе место у камина и по утрам складывает там поленья, словно ему все время зябко.

Услышав шум машины, подходит к окну, становится так, чтобы его не было видно, надеясь рассмотреть лицо Кристины, пока она еще не успела приготовиться.

От нее тоже не укрылось, что он следит за ней; слишком уж естественный, слишком беззаботный у нее вид, когда она выходит из машины, поднимается по ступенькам, притворяясь, что обнаружила его присутствие, только когда отворилась дверь, веселым голосом спрашивает:

Лампы в эту среду днем не гасили. Небо было низкое, оно набухло снегом, который все никак не мог просыпаться. На Главной и прилегающих к ней улицах горели гирлянды фонарей; на всех машинах светились габаритные огни, а те из них, что ехали с горы, включали фары.

Эшби не стал принимать ванну. Кажется, даже не побрился. Остался грязным и этим выразил своего рода протест: ему доставляло удовольствие принюхиваться к своему телу. Кристина разгадала его состояние, видя, как он неприкаянно бродит по дому; она сидела тише воды ниже травы, чтобы не довести до взрыва.

— В котором часу ты поедешь за покупками? — спросил он. Раньше ему в голову не приходило в это вникать.

— Мне сегодня ничего не надо. Вчера я накупила всего на два дня.

— Значит, не уходишь?

Перешли к другой серии вопросов, которые были записаны у Райена на листе бумаги чьим-то чужим, не его почерком. Прежде чем идти дальше, он оглянулся на Фостера Льюиса, который с отсутствующим видом по-прежнему сидел в углу; потом весьма неловко объявил:

— Полагаю, мисс Меллер, вы можете вернуться к себе в кабинет и перепечатать эту часть допроса.

Как он зовет ее наедине? У нее большие глаза, пухлые губы и груди, пухлый зад, которым она вертит на ходу.

Поравнявшись с Эшби, она окинула его вызывающим взглядом, который был у нее, должно быть, наготове для всех мужчин, и, покачивая бедрами, скрылась в соседней комнате, оставив дверь полуоткрытой.

Эшби чувствовал себя совершенно непринужденно.

Когда он в последний раз глянул на часы, они показывали без десяти десять. Теперь уже можно не сомневаться, что Кристина звонила Райену. Наверно, сказала ему, что он еще не вернулся, что она волнуется. А Райен в свою очередь непременно позвонил в полицию. Хотя не исключено, что Кристина и сама туда позвонила. Может быть, попросила у кого-нибудь машину и поехала его искать? Но куда? Машину она, скорее всего, одолжила у своего кузена Уэстона. Но даже если так оно и было, теперь-то она уже вернулась домой: в Личфилде всего три-четыре бара да два ресторана. Никому в голову не придет наводить справки в кафетерии.

Он вовсе не пьян. Выпил шесть или семь стаканов, сам не помнит точно сколько, но выпитое совершенно на него не подействовало: он трезв, рассуждает здраво.

Если бы кто-нибудь знал, что он с секретаршей Райена, его бы мигом обнаружили: Анна позвонила матери, как только они приехали в «Маленький коттедж». Он не посмел войти с ней в телефонную будку. Не спросил, говорила ли она о нем, сказала ли, где они. Надо соблюдать осторожность.

Через полчаса она бросила ему любопытную фразу.

Анна уже изрядно набралась. Пила наравне с ним. Ей не хотелось уходить, хотя он уже несколько раз предлагал отвезти ее домой. Она покусывала его за кончик уха и вдруг сказала ни с того ни с сего, без всякого повода, словно выбалтывая тайную мысль: