«Она была блондинкой и, значит, уже наполовину красавицей — приятель, как обычно, изъяснялся цитатами. — На другую половину, — добавил он мечтательно, — она тоже была красавицей».

Они встретились на конференции, доктор наук с незнакомой аспиранткой, и сразу почувствовали взаимную приязнь. Знакомство продолжилось в кафе по соседству с институтом.

Для него было загадкой, что они чувствуют, ведь ему приходилось наблюдать за такими вот неземными созданиями главным образом на журнальных обложках да еще, изредка, воочию — выходящими в немыслимых нарядах из дорогих автомобилей. К его удивлению, эта оказалась умной, доброй, понимающей.

Воздух вокруг нее был, как пишут в глянцевых журналах, насыщен эротикой, и беседа непроизвольно соскочила с общекультурной проблематики на иное.

— Так чего бы вам хотелось от такой девушки, как я? — спросила она в лоб.

«Вы уже кому-нибудь объяснялись в любви?» — спросила пятнадцатилетнего участника драмкружка методистка Дома пионеров, пожилая дама неопределенного возраста, и после неловкого молчания добавила: «Что ж, начните с меня».

Постановка вопроса объяснялась желанием дамы помочь в декламации прозаического отрывка, который мальчику никак не давался. Страницу тургеневского романа, где Лаврецкий ходит по весеннему саду, полный чувствами к Лизе, он читал, как учили в школе,

с выражением

, да, видно, не с тем, каким надо. Вот почему ему было предложено отложить книгу в сторону и подготовить собственное признание в любви.

С домашним заданием он не справился. Все придуманные слова казались вялыми, а при произнесении вслух звучали и вовсе фальшиво. В тот день пришло осознание того, что актером ему не быть, и больше в Доме пионеров его не видели. Но что такое сцена в сравнении с жизнью, с ее обещанием любви, отнюдь не театральной?

Услужливое подсознание сразу подсказало благовидное объяснение случившемуся — дескать, не сумел врать, изображая чувство, которого нет. В том, что при встрече с любовью единственно необходимые выражения найдутся сами, сомнений не было.

…За минувшие сорок лет актерства, увы, избежать не удалось, то в качестве верного мужа, то — пылкого любовника. Впрочем, бывало, жизнь переходила в роль, а роль становилась жизнью, но в любви он, кажется, так никому и не объяснился, то ли из-за боязни высоких слов, то ли еще почему, отдавая предпочтение глаголу «нравиться».

Артисты «Современника», рассказал мне Михаил Ж., во время спектаклей или, кажется, репетиций выходили на лестничную клетку покурить и полюбоваться видом на соседнее здание. В нем располагалось какое-то НИИ или КБ, и в одном из окон по вечерам всегда горел свет. За окном под портретом вождя (видно, дело происходило в красном уголке) после работы оставались двое, он и она. Естественно, их разговоры не были слышны, и актерам приходилось импровизировать, озвучивая реплики.

Изо дня в день (в те годы такого рода события развивались не столь стремительно) на одной сцене разыгрывалась инсценировка служебного романа, а на другой — ее озвучание. В конце концов наступила развязка, в кабинете погас свет, а спустя какое-то время мужчина подошел к окну и зажег сигарету.

«Ну, это уже штамп», — припечатал банальную мизансцену один из наблюдателей, Валентин Г.

Лида работала в машбюро, училась на заочном и отличалась от остальных машинисток разве что особым взглядом, бросаемым ею на руководящих мужчин от замначальника подотдела и выше. Я сам млел от этого обещающего взгляда, но в силу трусливого характера не решался окунуться в него, опасаясь последствий. Тем временем девочка подросла, превратилась в дипломированную красавицу и обрела то, на что никак не могла рассчитывать, — внимание первого лица и случившееся с ним впоследствии помутнение рассудка.

Глава ведомства был не из робких. Крепкий и здоровый, несмотря на свои семьдесят, с крутым нравом — мог в назидание другим уволить провинившегося, а мог за дело и наградить по-царски.

Однажды он отчего-то захотел приблизить меня к себе, избрав в личные помощники, и, не допуская мысли об отказе, стал знакомить со своей номенклатурной биографией, цековским прошлым, семейным положением, особо упомянув супругу, ее привычки и какие-то там потребности. Лишь скорый уход в науку спас меня от возможных неприятностей за непослушание. А помощником стал мечтавший об этой должности Александр В. Так вот, похоже, ему (министру, а не помощнику, хотя помощнику тоже) не удалось уклониться от Лидочкиного взгляда.

Вскоре она стала заведовать машинистками и получила от министерства однокомнатную квартиру. Правда, злые языки утверждали, что в силу большой занятости министр не всегда имел возможность эту квартиру посетить и потому иной раз приходилось довольствоваться комнатой отдыха (была такая на задах кабинета всякого уважающего себя начальника).

Спустя какое-то время, несмотря на юный возраст, Лида возглавила управление делами всего министерства. Начиналась перестройка, был повод выдвинуть молодую кадру. Отныне от нее зависел

доступ к телу

, перед нею заискивали, в ее новый кабинет приходили

порешать вопрос

и просто полюбезничать высшие чины, сплошь мужчины.

«У одной женщины умер муж. А, думает, ерунда. А потом видит, нет, не ерунда». Это из Зощенко, к слову пришлось.

В пьесе Кроммелинка у героини тоже умирает муж, между прочим, совершеннейший тюфяк, не замечавший того даже, что вокруг жены вечно крутились трое любовников.

Прощаться с покойным приходит молодая женщина. Вероятно, родственница. Но нет, как выясняется, не родственница. Хуже. Много хуже.

Вначале вдова не может поверить, что он вообще был способен любить. Потом — тому, как в него, неопрятного немолодого человека, могла влюбиться юная женщина.

Ну и так далее, кто хочет, может пойти в театр узнать, что там дальше. А мне на том спектакле полезли в голову разные мысли. Почему женщины, даже те, кто не обманывает мужей, вечно ведут себя с мужчинами, как взрослые с детьми-недоумками? Так вот, не следует нас недооценивать, иначе «мне отмщение, и аз воздам». Едва ли не любая мужская измена — месть жене. Не только за бл…во, бывает, за нелюбовь, пренебрежение, невнимание.