…есть тьма. Она для всех. Лишь некоторые из греков и их почитателей в своем текучем расцвете, где дружба красоты с человеческими существами была идеальной, считали, что они отчетливо отделены от этой тьмы. Но и эти греки находились в ней. Но все равно, завязшее в грязи, терзаемое голодом, загнанное в сутолоку улиц, ввергнутое в войны, страдающее, несчастные, суетящееся, получающее удары в живот, несчастное и бесхребетное человечество, продолжает восхищаться ими; все его множество, кто из-под клубов черного дыма хаоса Везувия, кто – среди вздымающейся калькуттской полночи, вполне сознавая, где они.

Сол Беллоу

Есть места, слишком исполненные зла, чтобы позволить им существовать. Есть города, слишком безнравственные, чтобы испытывать страдания. Калькутта – именно такое место. До Калькутты я бы только посмеялся над такой идеей. До Калькутты я не верил в зло – во всяком случае, в качестве силы, отдельной от действий людей. До Калькутты я был глупцом.

– Не езжай, Бобби, – сказал мой друг. – Не стоит оно того.

Шел июнь 1977 года, когда я приехал из Нью-Хемпшира в Нью-Йорк, чтобы обговорить с моим редактором из «Харперс» последние детали моей поездки в Калькутту. После этого я решил заскочить к своему другу, Эйбу Бронштейну. Скромное конторское здание на окраине, приютившее наш маленький литературный журнальчик «Другие голоса», выглядело весьма непритязательно после нескольких часов созерцания Мэдисон-авеню с разреженных высот апартаментов издательства «Харперс».

Эйб в одиночестве сидел в своем захламленном кабинете и трудился над осенним номером «Голосов». Несмотря на открытые окна, воздух в комнате был таким же вонючим и сырым, как и потухшая сигара, которую жевал Эйб.

– Не езжай в Калькутту, Бобби, – повторил Эйб. – Пусть это будет кто-нибудь другой.