В русской языковой традиции такие, казалось бы, внешне совершенно непохожие лексические единицы, как «имя» и «топоним», не только близки, но и родственны по смыслу. Согласно всем толковым и этимологическим словарям, общеславянское «имя» означает «личное название человека», а греческое «топоним» – «собственное название географического места». Или в буквальном переводе «имя места» (topos – место, onoma – имя). Разница только в том, что в одном случае объект именования одушевлен, а в другом – нет. В грамматике эта разница подчеркивается глагольной формой. По отношению к человеку мы говорим: «Как его называют?», а по отношению, скажем, к улице пользуемся возвратной формой глагола: «Как она называется?» На этом вся разница заканчивается. В повседневной обиходной практике и к личному, то есть собственному, имени, и к названию неодушевленного объекта мы относимся одинаково. Как к имени.

Этому легко найти объяснение. С древнейших времен имя носило сакральный характер. В жизни древних людей оно значило гораздо больше, чем даже сам факт рождения человека. Долгое время датам рождения вообще не придавалось особого значения, они забывались. До сих пор на вопрос о дате рождения старые люди произносят не конкретную дату появления на свет, а весьма приблизительную, ориентировочную. Причем ориентир оказывался событием более важным, чем его рождение, например, «за три дня до большого пожара, что случился в соседней деревне». Да и отношение к жизни новорожденного было более чем простым. Рождение человека не зависело от людей. Как, впрочем, и смерть. «Бог дал, Бог взял», – говорили в народе. Другое дело именины. Не случайно христианская традиция объединила два важнейших события в жизни человека – таинство приобщения к церкви и наречение имени – в один ритуальный обряд крещения. Ребенка нарекали по святцам именем святого, поминовение которого приходилось не на день рождения, но на момент крещения. С этих пор одноименный святой становился небесным покровителем новорожденного, его «доверенным лицом» перед Богом.

В имени, по представлению древних, была закодирована вся дальнейшая судьба человека. Имя было священно, его нельзя было ни изменять, ни отказываться от него. Более того, за редкими исключениями, однажды данное имя уже никогда не могло исчезнуть во времени, оно закреплялось в отчестве следующих поколений и передавалось по наследству другим. А те исключения, которые случались, оборачивались далеко не лучшими и чаще всего предсказуемыми последствиями. Переименованные корабли тонули, переименованные города ветшали и приходили в запустение, а люди, изменившие свои имена, мучились совестью и плохо спали по ночам.

Об этом хорошо знали жившие задолго до нас. Еще четыре тысячи лет назад в Древнем Китае была написана книга «И-Цзин», или «Книга Перемен». Ее автором был легендарный китайский император Фу Си, который однажды задался благородной целью выправить отношения мужчин и женщин, родителей и детей, человека и общества. Смысл книги сводился к тому, что всякие изменения в человеческой жизни закономерны и предотвратить их нельзя, можно лишь обратить их себе на пользу. Отсюда следует, с какой осторожностью надо относиться ко всему, что дано тебе судьбой от рождения. В том числе к имени.

Прошло четыре тысячи лет, а актуальность затронутой китайским императором темы остается такой же, если не более острой. Примеров того, что следует из пренебрежения правилами управления судьбой, много. И в современной отечественной истории вообще, и в петербургской в частности. В 1920-х годах у причала Васильевского острова напротив 15-й линии базировалось госпитальное судно «Народоволец». Однажды неожиданно для всех корабль дал крен, лег на борт и затонул. По городу поползли слухи. Говорили, что судно построено с изъяном: у него якобы был постоянный крен на правый борт. Для предотвращения гибели и для придания судну равновесия на противоположном, левом борту имелась специальная цистерна, постоянно заполненная водой. Согласно легенде, один матрос во время дежурства привел на борт подружку. Мало того, что это вообще могло привести к неприятностям, потому что известно, что женщина на корабле – плохая примета, так эта девица, оказавшись в трюме, случайно открыла кингстон, который матрос не сумел закрыть. Вода хлынула в трюм, судно моментально потеряло остойчивость и перевернулось.

1703.

История возникновения официального названия города, основанного Петром I в устье реки Невы, довольно запутана и, вероятно, уже поэтому до сих пор питает одно из самых прекрасных заблуждений петербуржцев, которые уверены, что их город назван по имени своего основателя. Однако это не более чем прекрасная легенда, свидетельствующая лишь о любви и уважении к нему петербуржцев. И в самом деле, Петр I родился 30 мая 1672 года. Однако в силу ряда обстоятельств, в том числе семейного свойства, крещен младенец был только через месяц, 29 июня, в день поминовения святого апостола Петра, почему и наречен был Петром. Поэтому уже с юности Петром завладела идея назвать какую-нибудь русскую крепость именем своего небесного покровителя. Воспитанный в традициях православного христианства, Петр хорошо понимал смысл и значение своего имени. Новозаветный Петр был первым из апостолов, провозгласивший Иисуса мессией.

Но и это еще не все. Петр был братом апостола Андрея, проповедовавшего христианство севернее скифских земель, на территории будущей Руси. Это тот самый Андрей Первозванный, который вскоре окажется героем одной из ранних петербургских легенд о возникновении города на Неве, героем, якобы предвосхитившим появление на Руси новой столицы. Оказывается, проповедуя христианство, он не только водрузил крест в районе будущего Новгорода, как это утверждается в предании, а прошел дальше на север и дошел до устья реки Невы. А когда шел устьем, рассказывается в одном из апокрифов начала XVIII века, на небе появилось северное сияние, которое, согласно верованиям древних обитателей Приневского края, означает не что иное, как возникновение в будущем на этом месте стольного града. Вот такая легенда появилась в Петербурге в первые годы его существования.

Не забудем и о флаге военно-морских сил России, который представляет собой прямоугольное белое полотнище с диагональным голубым крестом – так называемым крестом Андрея Первозванного, имеющим форму буквы «X». Флаг был учрежден Петром I еще в 1699 году. Однако в Петербурге живет легенда, что флаг этот придуман Петром в петербургский период истории России. Будто бы однажды, мучительно размышляя о внешнем виде и форме первого русского военно-морского флага, Петр случайно взглянул в окно своего домика, что на Петербургской стороне, и замер от неожиданности. На светлых вымощенных плитах двора отпечаталась четкая тень оконного переплета. Похоже, именно об этом и думал часами император. Тут же он схватил лист бумаги и набросал эскиз. Но правда и то, что именно на таком, косом кресте, согласно евангельской традиции, был распят апостол Андрей. И об этом не мог не знать Петр. И не мог не учитывать это обстоятельство. Об этом косвенно напоминает и другая легенда. Будто бы рисунок и форму флага Петру подсказал его верный сподвижник Яков Брюс, шотландец по происхождению. А ведь Андрей Первозванный считается святым покровителем Шотландии.

Так что роль двух евангельских братьев из Древней Галилеи, Андрея и Петра, которая отводилась историей в жизни Петра I, была велика. Мало этого, имя одного из них, апостола Петра, в переводе означало «скала», «камень». И если имя определяло судьбу, то этим следовало воспользоваться.

По мысли Петра, задуманная им крепость должна была стать не только «каменной скалой», защищающей Россию от неприятелей, но «ключом», открывающим ей выход к морю, что полностью соответствовало значению апостола Петра в христианской мифологии, где он слыл еще и ключарем, хранителем ключей от рая. За шесть лет до основания Петербурга, в 1697 году, в случае успеха Азовского похода такую крепость Петр собирался воздвигнуть на Дону.

С высокой степенью вероятности можно утверждать, что общепринятое в современном мире понятие «пригород» появилось на Руси одновременно с возникновением Петербурга. Во всяком случае, аналоги этому удивительному явлению в градостроительной практике допетровской Руси найти трудно, если вообще возможно. В самом деле, издревле на Руси существовал ГОРОД, беспорядочные постройки которого окружались земляными валами, рвами с водой и обносились, то есть ОГОРАЖИВАЛИСЬ, крепостными стенами. Далеко за ними, разбросанные в бескрайних пространствах земли ЗА ГОРОДОМ, строились ЗАГОРОДНЫЕ резиденции царей, князей и боярской знати. Чаще всего эти поселения были наследственными, родовыми, принадлежали фамилии, то есть имени, и потому назывались имениями. Чем дальше они находились от города, тем самостоятельнее и безопаснее чувствовал себя в них владелец. Они были не ПРИ городе, а ЗА городом. ПРИГОРОДОВ же, как таковых, не было вообще.

Скорее всего, идея пригородов возникла в голове Петра во время его первого путешествия в Европу в составе знаменитого Великого посольства. Вернувшись в дикую азиатскую Московию, он вспомнил посещение пригорода Парижа – сказочного Версаля, впал в случайную сентиментальность и высказал сокровенное: «Если проживу еще три года, буду иметь сад лучше, чем в Версале у французского короля». Сказано это было на ассамблее в Летнем саду. Утром Петр собственноручно набросал указ о том, чтобы «беглых солдат бить кнутом и ссылать в новостроящийся город Санкт-Петербург». Днем на Обжорном рынке на правом берегу Невы, в виду крепости, Троицкой церкви и собственного первого деревянного одноэтажного домика-дворца, присутствовал при исполнении публичной казни. Позже полустриг-полувырывал бороды несговорчивым купцам. Забивал на смерть… Перешагивал через трупы… Время было такое. Места для сентиментальности в этом времени не было. А тут на тебе: «…буду иметь сад лучше, чем в Версале у французского короля».

Что это? Царственная прихоть? Юношеский максимализм – застарелая болезнь, от которой Петру так и не удалось излечиться? Азарт игрока? Отчаянная попытка примириться с собственной совестью? Так или иначе, но в новой России началась эпоха пригородного дворцового строительства.

Первым возник Петергоф – личная резиденция императора. Он выглядел ярким, праздничным антиподом холодному официальному Петербургу. Петергоф встал парадным подъездом у воды, весь пронизанный политической символикой XVIII века, изначально заложенной в самом плане ансамбля. Торжественная лестница и канал, объединенные с морем могучим образом библейского Самсона, разрывающего пасть льву, стали аллегориями, безошибочно понятыми современниками. В Самсоне виделся русский богатырь, поражающий шведского льва, хорошо известного на Руси по изображениям на государственном флаге Швеции.

Стараясь ни в чем не отставать от своего государя, первый губернатор Петербурга Александр Данилович Меншиков закладывает на южном берегу Финского залива, напротив Кронштадта, дворцовый комплекс, положивший начало городу Ораниенбауму и великолепному парку, достигшему своего наивысшего расцвета в середине XVIII века благодаря праздничной архитектуре Антонио Ринальди.

…1703.

Впервые в письменных источниках Гатчина упоминается в 1499 году. В Новгородской писцовой книге она значится как село

Хотчино.

Это старинное название восходит к древнему новгородскому имени Хот. Между тем еще в XVIII веке предпринимались фантастические попытки произвести его от немецкого «die Schonheit haben» – «иметь красоту».

1712.

После побед, одержанных в начале Северной войны, мыза Хотчино привлекла внимание Петра I. В 1712 году он дарит ее своей любимой сестре Наталье Алексеевне. Видимо, к этому времени старинный топоним Хотчино превращается в

Гатчину.

Затем Гатчина последовательно принадлежит лейб-медику Блюментросту, дипломату и историку князю Куракину, фавориту Екатерины II Григорию Орлову и, наконец, с 1783 года – наследнику престола великому князю Павлу Петровичу.

С Павлом связан и основной блок легенд Гатчинского парка. Во-первых, это легенды о Колонне и Павильоне Орла. В свое время беломраморную колонну Екатерина II подарила Григорию Орлову. Ее изготовили в Петербурге, перевезли в Гатчину и установили на искусственном холме в Английском саду. Скорее всего, первоначально колонна обозначала границу сада, а мраморное изваяние орла на ее вершине было не более чем данью признательности владельцу Гатчины, в фамильный герб которого входило изображение этого крылатого хищника. Да и сама фамилия екатерининского фаворита говорит в пользу этой версии.

Колонна находилась в начале длинной просеки, ведущей к Белому озеру. Уже при Павле Петровиче перспективу этой просеки замкнули Павильоном, колоннаду которого, вероятно, следуя строгим правилам композиционного единства, тоже увенчали мраморным изображением орла. Возможно, это и дало повод объединить эти постройки во времени и закрепить в народной памяти романтической легендой. Будто бы однажды во время охоты в парке Павел счастливым выстрелом сразил высоко парящего орла, и в память об этой царской охоте на месте падения орла возвели Колонну, а там, откуда прогремел выстрел, – Павильон.

С Павлом I связаны и легенды о другом знаменитом сооружении Гатчинского парка – Гроте «Эхо» на берегу Серебряного озера. Первые воспоминания о Гроте относятся еще ко времени, когда Гатчиной владел Григорий Орлов. Декоративный парковый павильон на самом деле представляет собой выход из подземного хода, который был сооружен им между собственным домом и озером, чтобы иметь возможность скрыться в случае неожиданной опасности.

…1703.

Некогда территория современного города Ломоносова принадлежала Великому Новгороду и в переписной книге Водской пятины значилась как

Дятловский погост Копорского уезда.

Затем, в период централизации Руси, погост вошел в состав Московского государства и, находясь на его северо-западных границах, противостоял ливонским рыцарям и шведской армии. Оскорбительный для России Столбовский мирный договор 1617 года официально закрепил эту территорию за Швецией, окончательно отрезав тем самым Московскую Русь от моря. Северная война, объявленная Петром Швеции в 1700 году, важнейшей своей задачей и ставила обеспечение выхода России к Балтике путем возвращения ей ее собственных земель. Как мы знаем, уже первые успехи в этой войне позволили Петру основать в устье Невы город Петербург и военно-морскую крепость Кронштадт.

1710.

В октябре 1703 года Петр I лично определил кратчайший путь от Кронштадта до южного побережья Финского залива. От этой точки вдоль всего берега, вплоть до строящегося Петербурга, провел трассу дороги, по сторонам которой приказал нарезать участки земли для загородных резиденций высших государственных сановников и царедворцев. За собой Петр оставил территории будущих Стрельны и Петергофа, а Меншикову достался конечный от Петербурга участок этой дороги. Отсюда начиналась морская дорога в Кронштадт. До сих пор местные жители называют Ломоносов «Кронштадтской колонией». Здесь и началось строительство дворцового ансамбля, положившего начало городу, названному вскоре

Ораниенбаумом.

В 1780 году, более чем через пятьдесят лет после смерти Меншикова, городу, только что возведенному в ранг уездного, был пожалован герб. Загадочная и необычная для русской геральдики символика его – померанцевое дерево с плодами на серебряном поле – восходит к первому десятилетию XVIII века. Скорее всего, этот герб первоначально относился только к меншиковской усадьбе. Во всяком случае, еще в 1761 году, задолго до утверждения герба, на гравюре Ф. Внукова и Н. Челнокова по рисунку М. И. Махаева «Проспект Ораниенбаума, увеселительного дворца ее императорского величества при Финляндском заливе против Кронштадта» уже изображен геральдический знак с померанцевым деревом в кадке. На той же гравюре, слева от дворца, хорошо видна не сохранившаяся до наших дней Померанцевая галерея, в которой кроме лимонов, винограда, ранних овощей и ягод к столу хозяина выращивались декоративные померанцевые деревья. Таким образом, заморское экзотическое дерево давно уже стало символом Ораниенбаума. Если верить местным преданиям, то «оранжевое дерево» было найдено здесь уже «при первом прибытии сюда русских».

Происхождение названия города Ораниенбаума всегда вызывало повышенный интерес обывателей. Буквальный перевод немецкого Orange (апельсин) плюс Baum (дерево) – казалось бы, вполне понятный и прозрачно ясный не всегда удовлетворял пытливый русский ум. Появлялись разные версии. Согласно одной из них, в 1703 году Петр посетил усадьбу Меншикова вблизи Воронежа и будто бы назвал ее Ранненбургом, в полном соответствии с тогдашней модой на немецкие названия городов. А Меншиков, желая польстить царю, слегка изменил это имя и назвал свой приморский замок на берегу Финского залива Ораниенбаумом. Есть, впрочем, и еще одна легенда. Однажды, утверждает она, Петр прогуливался по усадьбе своего любимчика на берегу Финского залива и наткнулся на оранжерею с померанцевыми деревьями. Они были высажены в деревянные кадки, каждая из которых была снабжена специальной табличкой с надписью по-немецки: «Oranienbaum». Петр остановился, долго смеялся, а потом, оглядываясь по сторонам, несколько раз произнес это слово. Сопровождающие царя сановники радостно кивали и весело повторяли вслед за монархом: «Oranienbaum, Oranienbaum…» Так будто бы и появилось это необычное название.

Вероятно, с тех самых пор ассоциации, связанные с цветом просыпающейся природы, уже никогда не покидали жителей этого приморского пригорода Петербурга. По воспоминаниям старожилов, в 1930-х годах утопающий в кустах сирени Ораниенбаум был таким ухоженным и красивым, что в народе его называли «Сиреневым городом». Впрочем, еще в XVIII веке предпринимались попытки русифицировать труднопроизносимое немецкое слово «Ораниенбаум», сделать его по возможности простым в произношении. Вначале его называли «Аренбог», а затем еще более упростили. Так появился «Рамбов».

В основу формирования уличной системы Петербурга положен знаменитый гигантский треугольник, так называемый Невский, или Морской, трезубец, образованный двумя проспектами – Невским и Вознесенским – и Гороховой улицей. Все три магистрали, которые в народе известны как «Лучи», или «Адмиралтейские лучи», образуя равные углы, приблизительно на одинаковом расстоянии пересекаются радиальными полукружиями улиц, рек и каналов.

Более двух столетий принцип трехлучевой уличной системы оставался основополагающим в петербургско-ленинградском градостроении. Достаточно напомнить, что еще в предвоенном, 1936 года Генеральном плане развития Ленинграда предполагалось средний «Луч» – Гороховую улицу (в то время улицу Дзержинского) – продлить шоссейной дорогой до Колпина, а Варшавский вокзал, замкнувший в 1851 году перспективу Вознесенского проспекта, снести. Планам не было суждено сбыться. Более того, в 1962 году зданием Театра юных зрителей перспектива Гороховой улицы была окончательно, во всяком случае на обозримый период, прервана.

Строго говоря, и Невский проспект как перспективу можно рассматривать только в пределах от Адмиралтейства до площади Восстания, где он достаточно широк и прямолинеен.

Таким образом, трехлучевая система в настоящее время сохранилась только в границах исторического центра Петербурга и является памятником отечественного градостроения.

Уникальным остается и сам принцип образования петербургских улиц. Если в старинных русских и большинстве европейских городов улицы, играя чисто коммуникативную роль, возникали между уже существовавшими жилыми домами и потому в плане представляли совершенно беспорядочную криволинейную сетку пересекающихся дорог, то в Петербурге «прешпективы» сначала обозначались на свободной для застройки территории, а затем ее участки раздавались их будущим владельцам для строительства и освоения. Благодаря этому Петербург стал первым русским городом с четко обозначенной сетью прямолинейных улиц между жилыми кварталами. Да и сами кварталы в современном понимании этого слова впервые в градостроительной практике появились именно в Петербурге.

1903…

Несмотря на то что Петербург возник на Петроградской стороне, формирование его главной магистрали – Каменноостровского проспекта – затянулось на два столетия, вплоть до 1903 года, когда через Неву был построен постоянный Троицкий мост. До этого на протяжении всего XVIII столетия будущий проспект представлял собой проселочную дорогу, идущую от Петропавловской крепости к Каменному острову. Отсюда его название: Каменноостровский.

Восьмиугольная площадь, образованная пересечением Каменноостровского проспекта с улицей Мира, бывшей Ружейной, начала приобретать современный архитектурный облик в 1901–1906 годах. Тогда появились три здания, возведенные по проекту архитектора В. В. Шауба. Завершилось формирование площади только в 1952 году строительством дома № 15 по проекту О. И. Гурьева.

Долгое время площадь не имела никакого названия. Понятно, что вакуум заполнил фольклор. В народе ее называли «Ватрушка», или «Площадь звезды». Огромная светящаяся неоновая конструкция в форме звезды была распластана над площадью в те недавние времена, когда проспект, называвшийся тогда Кировским, был дорогой к правительственным дачам на Каменном острове и украшался, не в пример другим городским магистралям, ярко и выразительно.

1992.

Только в 1992 году площадь получила свое первое официальное название –

Австрийская,

в честь дружбы между народами России и Австрии. Это была одна из первых международных акций первого мэра Санкт-Петербурга Анатолия Александровича Собчака. Известно, что отношение к нему петербуржцев было далеко не однозначным. И потому праздник открытия новой площади не обошелся без зубоскальства. «Вы слышали, австрийцы заплатили Собчаку двести тысяч долларов за наименование Австрийской площади?» – «Да. И не только. Марсиане дали ему взятку в один миллион долларов за сохранение названия Марсова поля».

1838.

Этот проезд проходит между главным фасадом Адмиралтейства и северной границей Александровского сада. Некогда здесь простирался незастроенный луг, или эспланада, – свободное пространство, окруженное каналами и земляными валами для защиты от возможного нападения противника. Еще в 1816 году на месте наружного канала, окружавшего Адмиралтейство с трех сторон, был разбит бульвар, ставший одним из любимых мест праздных прогулок петербургской знати. В Петербурге его называли «Адмиралтейским бульваром», или «Адмиралтейским променадом». По утверждению многих знатоков старого Петербурга, именно он вошел в «энциклопедию русской жизни» – роман Пушкина «Евгений Онегин». Сюда, «надев широкий боливар», выходил на променад ее главный герой. В 1816 году фольклорное имя

Адмиралтейский бульвар

приобретает официальный характер.

По свидетельству историка М. И. Пыляева, Адмиралтейский бульвар был «центром, из которого распространялись по городу вести и слухи, часто невероятные и нелепые». Тем не менее, авторитет сведений, полученных с бульвара, среди общественности оставался непререкаем. «Да где вы это слышали?» – недоверчиво восклицали петербуржцы. «На бульваре», – торжественно отвечал вестовщик, и все сомнения исчезали. Таких распространителей слухов и новостей, услышанных на Адмиралтейском бульваре, в Петербурге назвали «Бульварный вестовщик» или «Гамбургская газета». Как нам кажется, этимология понятия «бульварный» в значении «газета или литература, рассчитанная на обывательские, мещанские вкусы» восходит к тому знаменитому Адмиралтейскому бульвару.

1880.

С появлением на территории бывшей фортификационной эспланады Александровского сада центр отдыха и прогулок петербуржцев переместился на его территорию. Адмиралтейский бульвар утратил одну из своих основных функций. В 1880 году, в рамках упорядочения городских названий, бульвар был переименован в

Адмиралтейский проезд.

1849.

В середине XIX века короткая дорога между Ушаковской набережной на правом берегу Большой Невки и набережной Черной речки была названа

Чернореченским проспектом.

1860.

Чернореченский проспект проходил вдоль загородной дачи Строгановых в Новой Деревне. В 1860 году проспект был переименован в

Строгановскую улицу.

Графы Строгановы происходили из старинного и сказочно богатого рода, которому принадлежали почти все солеварни и горные разработки России. Согласно преданиям, еще в XV веке Строгановы выкупили из татарского плена московского князя Василия Темного, а в XVI веке на свои деньги снарядили дружину Ермака для покорения Сибири. Петру I Строгановы ссужали деньги для успешного ведения Северной войны. Причем, если верить фольклору, делали это весьма экстравагантно. Рассказывали, что Григорий Дмитриевич Строганов, «угощая царя обедом, преподнес ему на десерт бочонок с золотом».

Не менее богат был и Александр Сергеевич Строганов. На его ежедневных обедах, устраиваемых во внутреннем дворике собственного дворца на Невском проспекте, могли одновременно присутствовать до сотни-другой человек. Всякий прилично одетый человек мог зайти и отобедать у графа. Рассказывают, что «некто обедал таким образом более двадцати лет, и, когда однажды не пришел (по-видимому, умер), никто не мог назвать его имени».

Говорят, однажды Екатерина II представила графа Александра Сергеевича австрийскому императору словами: «Вот вельможа, который хочет разориться и никак не может». В Петербурге о нем говорили: «Богаче Строганова не бывает».

1780-е.

К этому времени относится завершение архитектурного оформления пространства перед въездом в Александро-Невскую лавру, созданного по проекту архитектора И. Е. Огарева. Со стороны Невского проспекта площадь фланкировали два однотипных угловых дома, принадлежавших лавре, а с противоположной стороны – вход в лавру, с воротами и Надвратной церковью. Новое пространство получило официальный статус и свое первое название:

Площадь Александро-Невской лавры.

В 1891 году название было откорректировано, оно стало звучать несколько иначе:

Александро-Невская площадь.

Впрочем, сути это не меняло: площадь называлась по Александро-Невской лавре.

1923.

Волна переименований, обрушившаяся на городскую топонимику в первые годы советской власти, докатилась, наконец, и до этой, сравнительно удаленной от центра города площади. Видимо, большевиков не устраивала топонимическая связь площади с лаврой. Ее переименовали. По принципу классового противопоставления она стала называться Красной, хотя вряд ли в народном сознании это название соотносилось с красным цветом советского знамени или с цветом крови, пролитой в революционной борьбе. Скорее всего, новый топоним ассоциировался с понятием «красивый», что сближало ленинградскую площадь с одноименной московской. Может быть, поэтому долгое время площадь оставалась вне поля зрения городского фольклора. Но вот в 1974–1977 годах на площади по проекту архитектора Э. С. Гольдгора была построена гостиница «Москва». Площадь к этому времени уже носила другое название, но, тем не менее, фольклор не преминул мягко напомнить заносчивым москвичам об их подлинном месте в иерархии столичных городов: «В Москве Красная площадь, а в Ленинграде „Москва“ – на Красной площади».

1952.

В 1952 году площади было присвоено имя

Александра Невского.

Князь Александр Ярославич, прозванный за победу над шведами в битве на Неве Невским, был канонизирован русской церковью задолго до основания Петербурга. Но в начале XVIII века он был возведен в чин небесного покровителя Санкт-Петербурга. Петра не покидала убежденность в политической необходимости объединения во времени и пространстве двух крупнейших событий русской истории – победы Александра Ярославича в знаменитой Невской битве 1240 года и основания на этом месте новой столицы русского государства.

Как известно, битва произошла гораздо выше по течению Невы, в устье впадающей в нее реки Ижоры, но Петр сознательно указал место строительства монастыря именно здесь, вблизи строящийся новой столицы. Возведение монастыря на месте предполагаемой битвы должно было продемонстрировать всему миру непрерывность исторической традиции борьбы России за выход к морю.

Александр Невский был святой ничуть не менее значимый для Петербурга, чем, скажем, Георгий Победоносец для Москвы. И если святой Александр уступал святому Георгию в возрасте, то обладал при этом неоспоримым преимуществом. Он был не мифической, а реальной исторической личностью, что приобретало неоценимое значение в борьбе с противниками петровских реформ.