– Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться…

Командир роты оторвался от окуляров бинокля и увидел перед собой молодого незнакомого лейтенанта. Всё было понятно с первого взгляда. Опущенные уши у шапки на слабом десятиградусном морозе, испуганные глаза и дрожащие от волнения губы. Щенок еще…

Боровой снова посмотрел на расположенный вдали холм.

– Ты не в царской армии, – произнес он. – Не загибай пальцы и ладонью не верти, когда отдаешь честь.

Лейтенант испуганно попытался исправиться, но получилось еще хуже.

Незаметно наступил вечер. Двигаясь по тропинке, вытоптанной в сугробе, Калинин миновал расположение второй роты и очутился перед блиндажом комбата. Его сооружали наспех. Солдаты вырыли яму в мерзлой земле, накрыли бревнами из спиленных в ближнем лесу деревьев, присыпали такой же землей. По правилам, между бревнами и землей полагалось прокладывать слой глины, толщиной сантиметров десять. Но глину зимой достать было негде, и этого не сделали.

Алексей коснулся ладонью среза дерева и вдохнул аромат ели. Это был единственный за сегодняшний день естественный запах после вони сгоревшей взрывчатки, пылающего топлива и раскаленной брони.

Он подошел к двери, выпрямился, прерывисто вздохнул, поспешно стер каплю пота со щеки и нерешительно постучал.

– Заходи! – раздалось изнутри.

Алексей толкнул дверь и нырнул под низкую притолоку.

Рота отделилась от полка в восемь утра, когда блеклый контур солнца только поднимался над заснеженными полями. Солдаты двигались единой колонной по протоптанной дороге. Впереди шли Калинин с политруком, чуть позади – старшина. Замыкала строй лошадь по кличке Дуня, которая, кроме дополнительных боеприпасов для роты и корма для себя, везла на санях пулемет «максим». Передвижения, производимые дивизией, официально именовались перегруппировкой. На самом же деле дивизия отступала. Части Красной Армии оставляли позиции и уходили на запад. Пару раз рота пересекалась с другими подразделениями и колоннами автомобилей. Однажды красноармейцам даже пришлось вытаскивать санитарную машину, провалившуюся в яму под снегом.

Они двигались по стрелкам, указанным на карте из планшета. Алексей мало понимал в обозначениях, поэтому карту в основном читал политрук, долго и терпеливо объясняя каждую мелочь.

Часам к десяти рота осталась одна. Вокруг больше не урчали двигатели грузовиков, не плелись лошадиные повозки, да и солдатских шинелей, кроме своих собственных, было не видно. Только молочный нетронутый снег, насколько хватало глаз, да линия леса на горизонте.

По сравнению с ночной стужей десятиградусный мороз только бодрил. Алексей еще с вечера надел овчинный тулуп и нисколько не замерз, впервые ночуя на снегу. Однако истинную ценность командирской одежды он понял утром, когда обнаружил, что бойцы роты облачены кто в шинель, кто в телогрейку. Овчинные тулупы оказались только у командиров взводов и политрука. Старшина почему-то ходил в простом ватнике, хотя Алексей был уверен, что шуба ему тоже полагается. В общем, в овчинном тулупе Калинин почувствовал себя увереннее, в соответствии с должностью командира роты.

Около одиннадцати утра рота вышла на окраину деревни Потерянная.

Около половины второго дня рота вышла на проторенную дорогу. Старшина остановил солдат и подозвал командира первого взвода Ермолаева. Вместе они склонились над следами.

– А почему Ермолаев? – спросил Алексей политрука, привставая на цыпочки и пытаясь разглядеть, что делают старшина и командир первого взвода.

– Ермолаев коренной сибиряк, – ответил Зайнулов. – Охотник. Тридцать пять лет в тайге. Любой след прочесть может.

– Ого! – ответил Калинин.

Через некоторое время старшина с Ермолаевым вернулись.

Серая колонна роты медленно приближалась к странному лесу. Гигантские стволы загородили небо исполинским забором и так опасно нависли над головами, что, казалось, вот-вот рухнут на крошечный отряд. Некоторые достигали в диаметре двух-трех метров. Изумлению солдат не было предела.

Около четырех часов вечера рота вошла в лес и сразу окунулась в полумрак, поскольку густые хвойные ветви слабо пропускали дневной свет. Калинин тут же осведомился, какие осветительные приборы имеются в роте. Оказалось, что несколько керосиновых ламп, для которых в повозке есть канистра керосина. Зайнулов заметил, что, пока светло, не стоит расходовать керосин. Политрук оказался прав. Постепенно глаза бойцов привыкли к полумраку.

Протоптанная чужими сапогами дорога шла по лесной просеке. Решили двигаться по ней, пока возможно. По обеим сторонам высились сугробы такой высоты, что запросто могли скрыть лошадь Дуняшу вместе с повозкой и седоками. Деревья за пределами просеки придвинулись друг к другу и не пропускали солнечный свет. Так что путь был один.

– Чой-то жутковато тут! – сказал Николай Приходько. – Ума не приложу, чего фрицам делать в этом лесу?

Командиров, особенно старшину, по-прежнему тревожил тот факт, что рота идет по следу немцев, которые значительно превосходят их числом. И вопрос Николая Приходько не был праздным. Зачем немец забрел в этот странный лес? Куда немец движется? Где сейчас линия фронта и далеко ли высота Черноскальная? Поэтому разведчиков, которые соединились с ротой у опушки леса, старшина вновь отправил вперед.

Налетевший буран неистовствовал более двух часов. Накатывающийся на просеку сильный ветер крепко терзал солдат, укутавшихся в шинели. Крупные хлопья снега валили с неба; они кружили, набивались в рот, залепляли глаза.

Порядком измотав красноармейцев, буря прекратилась так же внезапно, как и началась. Больше не слыша завываний ветра, Калинин поднял голову и разбросал снег, которым его засыпало. Он посмотрел на дорогу и увидел вокруг только белое поле. Ни одной солдатской шинели!

Он едва не запаниковал, но неподалеку из-под снега, разворотив сугроб, выбрался солдат. Тут же в других местах ровная белая поверхность начала осыпаться и обваливаться – на свет появлялись серые солдатские шинели. Красноармейцы выбирались из холодного плена, стряхивали с себя снег. Выжившая после нападения неведомых существ рота оказалась засыпана по пояс.

Рядом поднялись Ермолаев и старшина.

– Никогда еще не видел такой бури в лесу, – промолвил сибиряк. – Обычно деревья сдерживают ветер, но тут…

До наступления темноты оставалось совсем немного, когда Калинин, Приходько и старшина сняли с гигантской сосны окоченевшего Ермолаева. Неся его на руках, они быстро вернулись на дорогу, чтобы согреть Ивана, укутав в полушубок и усадив у костра. Старшина принес из обоза флягу со спиртом и, задрав Ермолаеву гимнастерку, принялся растирать спину и грудь.

– Ну что? – нетерпеливо спросил Калинин.

– Сейчас, – ответил Иван.

Он взял флягу у старшины и глотнул неразбавленного спирта. Калинин следил за сибиряком с немалым удивлением.

Ермолаев оторвал губы от алюминиевого горлышка, плотнее закутался в полушубок и произнес осипшим голосом:

Неистово втягивая воздух, Фрол Смерклый вонзал ноги в сугроб, пробираясь вперед метр за метром. Старшина торопил их, надеясь пройти еще немного до наступления темноты.

Рядом вновь появился Вирский. С непостижимой легкостью он перебирал ногами по вязкому снегу. Фрол искоса посмотрел на него. Вирский выглядел совершенно простуженным.

– Как тебе старшина всыпал! – заметил Вирский. – Ни за что ни про что!

Смерклый механически передвигал одеревеневшие ноги, глядя вперед исподлобья.

– А ты заметил «кошки» у Ермолаева? – снова спросил Вирский. – Догадываешься, как твой вещмешок попал на верхушку березы?

– Слышь, украинец! – окликнул Смерклый Николая Приходько. – Слышь, земляк, помоги мне в одном деле!

Приходько несказанно удивился, когда Фрол обратился к нему. До этого момента Николаю казалось, что Смерклый обиделся и затаил злобу. Крестьянин прятался, смотрел искоса, всё время что-то бурчал под нос. Но сейчас его лицо выражало искреннюю просьбу. Николай с радостью был готов помочь ему в любом деле, лишь бы тот не держал обиды.

– Там, – начал объяснять Смерклый, – на окраине леса кедр огромный растет. У него шишки с мою голову. Представь, украинец!

– Это какие же у этой шишки орешки! – подхватил мысль Приходько.

– То-то и оно! Я нашел, где в одном месте ветки ниже других опускаются. Но мне самому не достать. Я тебя подсажу, а ты наберешь шишек. Ребят накормим! Всем хватит!

Земля вздрогнула с такой силой, что потемнело небо. Деревья угрожающе заскрипели, гигантские стволы качнуло, словно стебли колосьев предгрозовым ветром. Солдат на дороге кинуло в снег. Они так и не успели подняться, а если бы и поднялись, всё равно спастись им было не суждено.

Заснеженную дорогу пересекла глубокая трещина. Последовал новый толчок, и еще одна отрезала путь назад. Оба разлома стремительно уходили в лес, круша сугробы и неумолимо сближаясь. Калинин, старшина, Ермолаев и Штолль с болью смотрели на солдат, которых отрезало от них этими трещинами.

Третий удар потряс землю и деревья. Сугробы, в которые провалились красноармейцы, мгновенно покрылись мелкой сетью новых разломов. На какой-то миг Калинин подумал, что на этом всё и закончилось.

Огромный пласт земли между двумя трещинами вместе со снегом, гигантскими деревьями, лошадью с обозом и остатками роты рассыпался и рухнул в бездну, подняв в небо столб снежной пыли. Удаляющиеся отчаянные крики падающих людей заглушили грохот камней.

Алексей закрыл голову руками. Увесистые белые хлопья, взметнувшиеся вверх от удара, сыпались с неба и деревьев. Через некоторое время грохот камнепада смолк, и на лес опустилась мертвая тишина.