Лев Крикунов был журналистом по призванию. Есть люди, которые из любопытства суют свой нос, куда не просят, а потом стараются поделиться сенсационными новостями с окружающими, немало не заботясь о том, что кто-то долго и упорно занимался сохранением государственной тайны. Лев Крикунов считал, что для журналиста запретных тем нет; если уж ты добрался до тщательно оберегаемой от любопытных глаз тайны, то имеешь право по крайней мере на эксклюзив. Иногда он попадал в неприятные ситуации, дважды становился заложником у террористов, что отнюдь не говорило о его смелости, скорее о самонадеянности, граничащей с глупостью. Он первым вызывался в поездки на горячие точки, брался за журналистские расследования, в которых ему запросто могли оторвать голову, водил знакомства с такими же террористами пера и имел почти равное количество обожествлявших его почитателей и людей, которые так же искренне писаку ненавидели.

Квартиру его трижды обворовывали, однажды сожгли дачу, записок с угрозами было столько, что их можно было использовать вместо обоев, задумай Лев сделать ремонт в своей квартире. Но браться за ремонт ему и в голову не приходило, тем более что в квартире своей Крикунов жил от случая к случаю, используя ее вместо ночлежки для своих многочисленных знакомых, стараниями которых квартира быстро превратилась в некое подобие декораций спектакля «На дне»…

Сам Лев был невысок и субтилен. К тридцати годам он начал стремительно лысеть, поэтому недостаток волос пытался компенсировать бородкой и усами, придававшими его внешности нечто испанское. Обычно такими рисовали соблазнителей в средние века. Но это было лишь кажущееся сходство. Хотя сам Лев женщин любил, они не отвечали ему взаимностью. Всю жизнь Крикунов завидовал своим друзьям, у которых отношения с женщинами строились свободно И весело. Женился он рано, но в семейной жизни ему не повезло — жена, вышедшая замуж, как ей казалось, за перспективного журналиста, быстро убедилась в том, что со Львом ничего, кроме неприятностей, не наживешь, а мечты о зарубежных вояжах так и останутся мечтами, и ушла от него, не прожив совместно и трех лет. После этого Лева женщин сторонился, подружки у него были редки и недолговечны, узнав Льва поближе, они расставались с ним без особых сожалений, тем более что делить им с ним было нечего. А женщины в свою очередь Леву избегали, оттого у него всегда были такие страдальческие и красивые глаза. Работа составляла основу жизни Крикунова. После того как Союз распался и коммунистическая партия приказала всем остальным долго жить, Лев с воодушевлением бросился устанавливать в печати демократические принципы, но очень быстро понял, что эра свободного кваканья завершила свое существование в младенческом возрасте. Даже не успев окрепнуть. В конце концов, кто платит за девочку, тот ее и танцует. Крикунов почти год проработал в небезызвестном «Колоколе», славном своими антисемитскими высказываниями и настроениями, но и там демократия и свободы были относительными — ими можно было пользоваться лишь в тех случаях, если надо было сказать что-нибудь неодобрительное или шельмующее о богоизбранном народе. Далее любого свободомыслящего журналиста окружало столько запретов, что выжить можно было, лишь смирившись с ними или сменив убеждения. Жить с фигой в кармане тяжело, всегда так и тянет ее кому-то показать. Однажды Крикунов пришел в редакцию в похмельном состоянии, повздорил с главным редактором газеты Терентьевым, бывшим одновременно главным антисемитом и десионистом России, и показал ему то, что так долго прятал в кармане. Реакцию главного редактора предугадать было нетрудно — в тот же день демократический журналист Лев Крикунов стал действительно свободным.

Странное дело, потеряв работу, Лев стал зарабатывать больше. К тому времени появилось много газет и журнальчиков, которые сделали ставку на скандальные слухи и подробности кровавых побоищ. Слава богу, побоищ хватало, а скандальные слухи при некоторой сноровке и умении обращаться с фактами надлежащим образом можно было выдумывать самому.

Сотрудничество с «желтой» прессой оказалось не только выгодным, но и интересным. Крикунов познакомился с изобретателем машины времени Белобородовым, с исследователями М-ского треугольника в Пермской области, он стал своим среди лимоновцев и баркашовцев, побывал на месте посадки «летающей тарелки» в Киржаче и даже несколько раз встречался с доброжелательно настроенным Владимиром Вольфовичем Жириновским, который подарил ему свои книги и дал обширное интервью. Интервью это свободный журналист сумел продать почти во все газеты и журналы, с которыми сотрудничал, чем неплохо поправил свое материальное положение.

Крикунову всегда было интересно, как писали журналисты, скажем, в прошлом веке. Телефона и телеграфа еще не было, статьи приходилось пересылать с почтовыми тройками, неудивительно, что новости запаздывали, в те времена, наверное, новость недельной свежести казалась животрепещущим и обжигающим фактором, способным поразить умы обывателя и повлиять на современников. Это сейчас пишущая братия соревнуется, кто кого обгонит хотя бы на полчаса. Но это в основном касается новостей. Есть темы, которые не устаревают. Вечные темы. К одной из таких тем в настоящее время и собирался прикоснуться журналист Крикунов. Все мы знаем, что наше государство — паршивый родитель. Оно только обещает, но обещания свои выполнять не торопится, а если и вспоминает о них, то, конечно же, не для того, чтобы немедленно исполнить. Чаще всего деятельность государства строится на принципах полной противоположности данным им обещаниям. Если государство говорит, что его гражданам станет скоро легче, значит, можно не сомневаться — гражданам обязательно станет легче. В одной рубашке ходить легче, чем в пиджаке. Если кошелек станет тоще, не придется горбатиться, перетаскивая продукты с рынка или вещи из магазина. Забота государства как раз и направлена именно на то, чтобы его гражданину стало легче, чтобы не надо было думать, на что именно потратить заработанные деньги. Государству деньги нужнее. Но мы государству вроде бы и не родные, у нас еще и родители есть, которые всегда поймут й по возможности помогут. А что же сказать о тех, кому государство стало отцом и матерью за неимением оных, как они чувствуют себя под надзором бдительного родительского глаза и государственной опекой? Есть такая поговорка: «У семи нянек — дитя без глазу». А если нянька одна и притом одноглазая, а детей столько, что углядеть за всеми невозможно? Как тогда воспитываются дети и воспитываются ли они вообще?

Автор не ставил целью показать бедственное положение детских домов и их воспитанников, вступающих с достижением совершеннолетия в новую для них взрослую жизнь. И так понятно, что молочные реки и кисельные берега этих воспитанников впереди не ждут, а ждет их суровая действительность, в которой обществу наплевать на каждого своего гражданина, если он не обладает влиятельными родителями или солидно весящим кошельком.

Цель привлечь к этому внимание читателей имел журналист Лев Крикунов, поэтому ему и пришлось ехать на громыхающей и бренчащей электричке в провинциальный городок, известный разве что своей шпаной и разборками на почве мелких экономических разногласий среди нарождающегося среднего класса. Наш средний класс нарождался с кастетом в одной руке и обрезом в другой. Все приходилось делать на кредиты и займы, но ведь дураку понятно, что куда проще ликвидировать кредитора, нежели возвращать ему долг да еще с набежавшими процентами.

Электричка останавливалась на каждой станции, время от времени по составу проходил оборванный мужик, который останавливался посреди вагона и зычным голосом рассказывал пассажирам свою жалостливую историю о том, как он отстал от поезда. Деньги он просил, конечно, на проезд, но застарелый неистребимый водочный перегар ясно указывал на вожделенную конечную цель его маршрута. Когда он вошел в вагон в пятый раз, Лева уже испытывал дикое желание выбросить его из электрички.

Ближе к входу сидели какие-то работяги и азартно шлепали о деревянные сиденья картами. Игра в подкидного дурака сопровождалась умеренной выпивкой, но это воспринималось даже с некоторым умилением и определенной завистью к пролетариям, которые сумели себя занять в томительной дороге.

Воспитатель был высок, плечист и своим загривком заставлял вспомнить о вольной борьбе. Он исподлобья оглядел Крикунова, некоторое время что-то сосредоточенно и откровенно решал для себя, потом скупо улыбнулся.

— Писать будете? — спросил он. — Не знаю, что о нас особенного можно написать. Не живем — существуем. Денег нет, учебников не хватает, да что учебников — ремонта нормального сделать не можем.

Они шли гулким пустым коридором. Сквозь маленькие давно не мытые стекла пробивался тусклый свет, но в коридоре все равно царил полумрак, который почему-то казался Крикунову влажным. Воспитателя звали Геннадий Андреевич, фамилия у него была знаменитая — Стрельцов, и по совместительству он вел уроки физкультуры. Крикунов, впрочем, так и предполагал. На мыслителя Геннадий Андреевич не тянул, и даже смешно было предполагать, что он в институте прилежно грыз гранит науки. Скорее вариант был обычным — парень добросовестно защищал спортивную славу института на ковре или ринге, а сердобольные и патриотично настроенные к своей альма-матер преподаватели ставили ему на зачетах и экзаменах усредненные отметки, которые и позволили в конце концов получить диплом. А потом Геннадия Андреевича направили в детский дом. На аспирантуру он уже не потянул по причине утраты необходимой физической кондиции вследствие постоянных нарушений сурового спортивного режима.

Редкие ученики пугливо и без особого любопытства проскальзывали по коридору, стараясь не привлекать к себе внимания воспитателя.

— В правом крыле у нас жилой корпус, — объяснял воспитатель. — А налево — учебные классы.

Самый таинственный предмет, который преподается в нашей школе, это, конечно, история. Каждый год мы совершенно не представляем, какое у нас было прошлое. Мы уже столько раз перекраивали нашу историю, что наше прошлое — это фантастический роман, написанный летописцами и подправленный составителями учебников.

История считает, что первое столкновение русских и татар произошло на реке Калке. Так написано в учебниках. Правда, никто не может сказать, где находится река Калка и какого черта там делали татары. Одни специалисты считают половцев страшными врагами, другие видят в них кровных союзников. В отношении татаро-монгольского ига вообще ничего не понятно: мы триста лет страдали под этим игом, а теперь даже не можем сказать, сколько именно татар и сколько монголов на нас напали. Если почитать романы Яна, то вообще надо удивляться тому, что Русь после этой хищной саранчи на низкорослых гривастых и улыбчивых конях сумела возродиться. А знаменитый герой войны с поляками Иван Сусанин, главный персонаж оперы Глинки «Жизнь за царя»? Тут вообще начинаешь сходить с ума! Ну не было, не было поляков в Костромском уезде. Тогда спрашивается: кого наш Ваня завел в лес? То-то и оно! Или знаменитое секретное соглашение между Германией и СССР перед началом Второй мировой войны. Специалисты все архивы облазили, а подлинника документа так и не нашли. Есть какая-то подозрительная копия, которая взялась неизвестно откуда. Тем не менее современные историки кричат, что такое соглашение было, только его уничтожили после победоносной войны. Если опираться на слухи, а не на факты, у нас полстраны сидело в сталинских лагерях. Но статистики по этому вопросу никто не публикует. Почему? Выражу личное мнение, что опубликование такой статистики развеет еще один миф и запутает нашу историю еще больше. А так ведь очень славненько получается — начало войны мы проиграли потому, что в лагерях сидело полстраны и почти все военачальники. А выигрывать стали именно после того, как из заключенных сформировали штрафные батальоны, которыми и выиграли войну. А тут опять менять сложившуюся картину. Ну сколько раз историю переписывать? Переписали в начале девяностых, пусть такой и остается!

Чем больше Крикунов сидел на уроке, тем больше понимал, что русскую историю придется переписывать еще не раз и выглядеть она будет именно так, как захочется очередному победителю. У учителя был собственный взгляд на события девяносто первого года, и он очень расходился со взглядами, изложенными в учебниках, по которым учились дети. В учебнике говорилось о демократической революции, героями которой являлись демократы первого призыва. Учительница, упирая на тот факт, что большинство демократов первой войны стали либо нуворишами, либо сели в тюрьму, считала все случившееся государственным переворотом. Учительницу надо было понять, ей зарплату платили от случая к случаю, а это, несомненно, увлекало ее на левый политический фланг. У педагогов это не было редкостью, маленькая зарплата тому только способствовала. Но вместе с тем совершенно очевидно было, что эти два взгляда на наше прошлое невозможно совместить, а потому еще не единожды придется выбирать одну из точек зрения. Какая точка будет выбрана, зависело от случая — неизвестно, какую из сторон муза истории сделает в будущем победителем, диктующим условия побежденным.

Поэтому тема урока Крикунову быстро наскучила, и он принялся с любопытством разглядывать детей. Совершенно очевидно было, что демократические преобразования в обществе детского дома не коснулись. Учащиеся напоминали инкубаторских цыплят — все были одеты чистенько, но однообразно. Нет, как раз это и было понятно. Некогда детдомовскому начальству для каждого ребенка что-то индивидуальное приобретать. Деньги выделяются чохом, чохом они же и тратятся. Мальчишки были в аккуратных синих костюмчиках, девочки в синих же юбочках и белых блузках, явно пошитых в одной мастерской. Разными у них были лица. И это неудивительно, возьмите, к примеру, фотографию своей детсадовской группы и посмотрите на нее внимательно. Что-то общее у нас, несомненно, есть, и это нежный возраст. Но уже в нежном детсадовском возрасте мы начинаем различаться. У одного лицо и взгляд будущего бабника и разбивателя женских сердец, другой же своей сосредоточенностью и серьезной задумчивостью обещает в будущем стать инженером и семейным философом, у третьего на лице печать бесшабашности и циничного превосходства, можно даже не сомневаться, что будущее приведет его в тюрьму или в политику. С девочками сложнее — трудно угадать, кто именно из них окажется хранительницей семейного очага, верной супругой, изменяющей мужу не более двух раз в жизни (в первый раз из любопытства, а второй, чтобы окончательно убедиться в правильности своего выбора), но еще труднее сказать, кто из девочек вступит на пагубный путь стрекозы или мотылька. Правда, если фотография очень качественная, можно разглядеть огонь порочного любопытства, уже горящий в детских глазенках. Мы разные, и это немаловажное обстоятельство делает мир неожиданным и разнообразным, не сводя его к нескольким вариантам бытия.

Дети в классе только внешне выглядели однообразно. Вихрастый нагловатый паренек за третьей партой оглядывал класс с видимым превосходством. Он не то соображал, кого будет приводить на перемене к покорности, не то прикидывал, чем будет заниматься после уроков. Двое угрюмых мальчишек на задней парте были похожи друг на друга полной отстраненностью от происходящего на уроке, мысли их были далеко, возможно даже, что именно сейчас задумывался побег из детского дома, но никто из присутствующих этого даже не подозревал. Девочек Крикунов особо не разглядывал, он боялся даже столкнуться с ними взглядом, все-таки старшеклассницы, поэтому очень не хотелось увидеть в их глазах собственную оценку, в глубине души Крикунов про себя и сам все знал. Внимание его привлек худощавый и спортивно сложенный паренек, который сидел слева от него и читал, удобно положив на колени толстенную книгу. На объяснения учительши он не обращал никакого внимания, все происходящее вокруг для него словно не существовало. Почувствовав взгляд журналиста, подросток оторвался от страницы и с хмурым вызовом глянул на Крикунова. Лев сочувственно улыбнулся, всем своим видом стараясь показать, что он не осуждает любителя подпольного чтения, более того, он ему сочувствует. Усмешка подростка стала еще более презрительной, и Крикунов поспешил отвернуться.

Неприятности всегда начинаются с мелочей. Скажем, опаздываешь ты на работу. Обязательно потеряется брючный ремень, или станешь долго искать ключи от квартиры. А когда ты прибежишь на остановку, то выяснится, что автобус только что ушел, а маршрутные такси окажутся переполненными. В довершение всего ты обязательно на входе столкнешься с начальником, который по всем раскладкам должен быть в главке. Если же на рабочем месте у тебя вдруг забарахлит компьютер — все, баста, ничего можно не начинать. Любое начинание закончится крупными неудачами. Начало неприятностей надо ощущать, в противном случае ты неожиданно для себя окажешься в круговороте неприятных событий, из которых невозможно выбраться. Будешь крутиться как белка в колесе, пока полоса невезения не закончится.

Нет, с номером трехэтажной гостиницы у Крикунова оказалось нормально, пусть даже номер этот оказался на двоих. С возможным соседом Лев детей крестить не собирался, ему бы переночевать да с утра закончить все запланированное в детском доме. Пока выходила всего лишь унылая статья о заурядном детском доме с оригинальными преподавателями, окончившими МГИМО или нестандартно подходящими к преподаванию своих дисциплин. Надо было много потрудиться, чтобы из этой серятины сделать действительно настоящее чтиво, такое, чтоб у читателя газеты сердце схватывало, чтобы бледнел он от негодования и тревоги — да что это, черт возьми, делается?! Да будет ли наконец порядок в нашей стране?! Но это уже относилось к технике, а в своем профессионализме Крикунов не сомневался. Даже тот же Брехов во время совместных попоек не раз доверительно Говорил: «Божий дар у тебя, Левчик, конечно, есть. Но робок ты, до безобразия робок. С такой робостью тебе только в правительственном органе работать, там от тебя никто фантазии не потребует, у них строго — установки сверху спускаются. Это для тебя. А когда работаешь на хозяина, тут надо творить. Хозяину что надо? Денег ему надо. Будет тираж — будут деньги. Все взаимосвязано, поэтому у частника бойкое перо всегда в цене. Но запомни, особого ума не проявляй, единственно умным хозяин только себя считает, остальные у него на подхвате».

Обдумывая, как ему лучше обыграть текст статьи, Крикунов разместился в номере. Собственно, это было несложно — сумку бросить на пол, у койки. Отметившись в номере, он спустился в небольшой гостиничный ресторанчик. В зале в это время суток было малолюдно, тихо и прохладно.

Немолодая официантка приняла у него заказ. Выбор блюд оказался приятно широк, немного поколебавшись, Лев заказал сто пятьдесят граммов водки. Колебался он, потому что не любил пить в одиночестве. Однако он находился в командировке, поэтому менять с годами сложившиеся привычки Лев не стал. Сто пятьдесят — доза небольшая, но фантазию следовало немного растормозить, а что это сделает лучше водочки? К необходимости приукрашивать действительность Крикунов относился с философским спокойствием стоика. Приукрашивание чаще всего заключалось в очернении, как ни странно, читатель с большим интересом относится к негативу. Возможно, в этом крылось что-то из области психологии, а скорее даже психиатрии. Каждому хочется быть белым и пушистым, поэтому одно осознание того, что в мире есть люди неизмеримо хуже, поднимает читателя над собой, а понимание того, что в действительности ему, читателю, живется, в сущности, неплохо, дает ему моральное удовлетворение. А журналисту подобное профессиональное отношение к делу дает так необходимую для жизни копеечку.

Холодная водка приятно обожгла пищевод.

Сверху лес был похож на зеленую неровную пену; собираясь в плотные красно-бурые комки возвышенностей и узлы густых зарослей, лес вдруг резко обрывался, и начинался светло-желтый берег, за которым открывалась голубая ровная и бесконечная поверхность Большого озера.

— Еще один квадрат обойдем, — сказал Симонов, — и домой.

Небольшой, полненький, чем-то похожий на колобок, он сидел на своем месте в светлых брюках и такой же рубашке с закатанными рукавами. Круглое лицо его лоснилось от пота. В такой жаре спасала короткая стрижка, почти под ноль.

— Ты щелкай, щелкай, — недовольный вниманием, сказал Симонов.

Вот уже неделю они вели аэрофотосъемку Района. Работа не слишком трудная; но утомляющая своей монотонностью. И еще донимала жара. Удивительно, едва началась вторая половина мая, а жара стояла, как в разгар лета. Хотелось нырнуть в зеленую чащу, спланировать к какому-нибудь небольшому озерку и искупаться в прозрачной теплой воде. Но это категорически запрещалось всеми летными инструкциями. На инструкции можно было, впрочем, наплевать, но Симонов не хотел рисковать жизнью и здоровьем своих подчиненных.

Погода стояла летная. И все вокруг изменилось, словно природа тоже торопилась жить. Раньше времени начались перелеты веспов, не за горами было очередное нашествие броневиков, а там грозили и странники объявиться. Странники были куда хуже веспов, за ними оставалась голая равнина, лишенная каких-либо признаков растительности.

Максимов любил летать, но сейчас, когда наступило время миграции веспов, стало не до полетов над территорией Района, каждый полет превращался в боевой вылет, и надо было смотреть в оба, веспы готовились откладывать яйца, а потому высматривали добычу, способную выкормить их личинок. Люди для этого подходили как нельзя лучше. Один укол, и ты уже парализован, а рядом в гнезде медленно вызревают будущие личинки, для которых ты корм. Мерзко было даже подумать об этом.

Вот и сейчас над Поселком медленно кружило несколько веспов. Скорость у них была медленная, поэтому пришлось изменить геометрию крыла, чтобы уравняться с ними. Электроника на истребителе была хорошая, а ракеты позволяли атаковать с дальних дистанций, поэтому, поймав противника в прицел, Максимов сразу же нажал на пуск ракет с правого крыла. Белая дымная стрела ушла вперед. Beсп ракету заметил и предпринял попытку уйти в высоту. Но телеметрия уже поймала его в прицел. Ракета, повторив маневры веспа, вонзилась в его золотое с черным брюхо. Блеснула вспышка, полетели какие-то лохмотья, но рассмотреть результаты своей атаки Максимов не успел, надо было переходить в вертикаль с набором высоты.

— База, я — нолъ-первый, — сказал он. — Дайте оповещение. Наблюдаю над Поселком шесть веспов. Одного сбил. Горючее на исходе.

— Хорошая работа, ноль-первый, — сказали с земли. Похоже, рация барахлила — диспетчер странно картавил и заикался. — Сейчас поднимем дежурное звено, оно вас заменит.

Предчувствия Гларчука не обманули.

Самое плохое, что могло произойти, произошло в действительности. Вертолет пропал.

Гларчук попросил пилота одного из перехватчиков пройти над территорией, над которой работала группа Дронова. Пилот добросовестно проутюжил воздух и, разумеется, ничего не обнаружил. Удивляться было нечему — джунгли в тех краях были на редкость густыми, Максимову казалось, что они могли скрыть даже пассажирский «Боинг», а тут был крошечный вертолетик. Но тут же он сообразил, что очень ошибается в масштабах.

К правильным оценкам он еще не привык, да и трудно было к ним привыкнуть даже опытному пилоту, налетавшему более пяти тысяч часов. В Районе он работал не первый месяц, поэтому в оценках времени и расстояний ошибался довольно часто. К Району надо было привыкнуть.

Спустя час после окончания заседания штаба поиска Максимов уже летел по направлению к Большому озеру. Летчики в команде Дронова были опытные, но вполне могло случиться так, что машина сейчас лежала глубоко под водой, и тогда шансы на ее обнаружение были ничтожными.

Андрею Таманцеву было двадцать восемь лет, и до работы в Службе безопасности Района он три года прослужил в десанте. Десант — работа для тех, кто любит риск и не мыслит своей жизни без повышенного адреналина в крови. Задачи у десанта специфические — вытаскивать группы, попавшие а серьезные переделки, искать противника и уничтожать его, работая в глубоком тылу, и вообще наводить панику на врага, действуя на его внутренних коммуникациях. А это дело для молодых, сильных и тренированных. Поэтому работы было немного, в основном она сводилась к тренировочному процессу. И это Таманцеву не очень нравилось. За четыре года он только однажды принимал участие в одной чеченской операции. Стрелять там, правда, не пришлось, не в кого было. Но вытащили всех и при этом никого не потеряли. Таким успехом можно было гордиться. Каждый должен заниматься своим делом. Его, Таманцева, дело — спасать при нештатных ситуациях людей, уничтожать врагов, действуя стволом, ножом, а если понадобится — то и голыми руками. У десанта — свой задачи. Таманцев немного завидовал ребятам из четвертого десантного корпуса, которым довелось понюхать пороха в Дагестане. Четвертому десантному корпусу пришлось повоевать с вахами. Но такие операции были крайне редки, и Таманцев затосковал. Но туг ему здорово повезло — объявили набор в Службу безопасности Района, и Таманцев, не задумываясь, перешел на новую работу. В СБ Района его зачислили сразу подготовлен он был прекрасно и находился в отличной физической форме, правда, его предупредили, что работа окажется опасной, такой опасной, что десант в сравнении с ней показался бы подготовительным классом. Таманцев посмеялся про себя, но уже вскоре выяснилось, что вербовщики не врали. Работа в Районе и в самом деле оказалась неимоверно сложной и серьезной, она требовала полного напряжения, а порою и совсем уж нечеловеческих усилий. Но Таманцева это устраивало. Он и в десант пошел, чтобы испытать себя и

стать человеком,

а здесь было все, чтобы человек уважал себя, — и самые неподдельные опасности, и смертельный риск, и работа до седьмого пота, а уж адреналина в крови всегда было более чем достаточно!

Схватки с хищниками, подстерегавшими Поселенцев на окраинах Поселка, поисковые забросы и спасательные экспедиции в джунглях, работа в подземельях Района — это было то, что требовалось Андрею. И команда у них подобралась нормальная — каждый из ребят был готов, не задумываясь, вступить в любую схватку, даже если она грозила смертельной опасностью. Для этого их всех и готовили.

Вот и сейчас они быстро рассредоточились от вертолета, севшего на небольшой лысый пятачок земли. Каждый выполнял поставленную задачу. Белые шлемы БКС, обеспечивающих связь с остальными членами группы и информационную поддержку, мелькали среди зеленой листвы, слышались короткие деловитые реплики и неровное дыхание людей. Поисковая команда приступила к работе.

На горизонте виднелась цепь земляных холмов с развороченными вершинами — в районе поиска рыл свой туннель тальп, и это могло оказаться очень опасным, хищник представлял немалую угрозу для людей. В любой момент земля под ногами могла зашевелиться, и тогда тебе грозила нешуточная опасность провалиться в бездну, прямо в подслеповатую морду зверя, идущего под землей со скоростью хорошей скаковой лошади. Против тальпа действенен был лишь переносной плазменник на станинах, но в пещеры его не потащишь, по изогнутым извилистым подземным ходам не пронесешь.

Таманцев остановился у толстого ствола дерева неизвестной породы. Крона находилась где-то высоко-высоко, поэтому сливалась в полупрозрачную зеленоватую кисею. На глянцевом стволе царапин и прикусов не было, и это означало, что пока здесь вполне безопасно.

Дронов пришел в себя не сразу. А вот боль он ощутил в тот самый момент, когда открыл глаза. В небе свивались в фантастические фигуры облака, длинные стволы деревьев снизу казались совсем уж исполинскими. Он попытался осторожно сесть, и после второй попытки ему это удалось. Его окружали зеленые шумящие джунгли, невидимые существа, укрывающиеся среди листвы, жужжали, свиристели, хрипло взревывали и противно скрипели. Последнее, что Дронов помнил, это столкновение вертолета с эремитом. Удар был тяжелым, похоже, что в момент столкновения его просто выбросило из машины, и то, что он остался живым, следовало отнести к фантастическому, невероятному везению. Опираясь рукой о землю, Дронов прислушивался к телу. Оно болезненно ныло, но, похоже, все обошлось без переломов и тяжелых травм. Он встал, чувствуя тупую боль в позвоночнике, огляделся, но упавшего вертолета не увидел. Скорее всего вертолет по инерции прошел дальше места его падения. Что случилось с вертолетчиками, Дронов не знал, но трудно было рассчитывать на то, что им повезло так же, как повезло ему. Случайности дважды не повторяются, особенно если это счастливые случайности.

Рубашка полезла по швам, немногим больше повезло брюкам. Дронов, хромая, добрался до ближайшего валуна и присел на него. Собственно, пока о везении говорить было трудно. Он не просто остался живым после падения вертолета, а всего лишь

пока

оставался живым, и трудно было сказать, как долго удача будет ему улыбаться. Хорошо еще кобуру при падении не оторвало, и импульсник оставался у Дронова. Он давал возможность встретить нападение хищника, если оно окажется не слишком стремительным и внезапным. Дронов подумал немного и достал импульсник. Береженого Бог бережет! Ощущение было странным, словно он весь сейчас был закутан в вату. Вместе с тем сильно ныла левая нога, наверное, он ее ушиб при падении.

Он встал и, прихрамывая, обошел окрестности своего падения. Далеко он не забирался, было легко потеряться в мощных переплетениях джунглей. Поиск товарищей ничего не дал. Новиков и Симонов, судя по всему, остались в вертолете и погибли. Надеяться предстояло лишь на самого себя. Дронов представил себе путь до Поселка и поморщился, до Поселка было далеко, очень далеко, пройти такое расстояние по джунглям казалось Дмитрию нереальным. Можно было лишь пожалеть, что его выбросило из вертолета, по крайней мере все бы уже закончилось, а так предстояло скитаться по джунглям неопределенно долго. В помощь Дронов не особенно верил, спасатели, разумеется, будут искать вертолет, и поиски людей начнут именно от него. А от вертолета он мог оказаться далеко, скорее всего так оно и было, не зря же следов падения машины он так и не нашел, хотя тяжелый вертолет должен был при падении оставить в пушистых кронах деревьев заметный след.

Некоторое время он смотрел вверх. Небо было затянуто облаками, но все равно можно было догадаться, где находится солнце. Дронов сориентировался и вернулся на грешную землю. Торопиться не стоило, да и он сейчас оказался совсем не в том состоянии, чтобы сломя голову углубляться в джунгли. Сев на подвернувшийся камень, Дронов проверил импульсник. Зарядов у него хватало, хоть об этом не стоило беспокоиться. Еще у него в сумке на поясе лежало несколько термитных гранат. И был нож. С оружием получалось не так уж плохо. Гораздо хуже обстояло дело с ногой, колено кровоточило. По счастью, неподалеку протекал мелкий теплый ручей. Дронов промыл рану, оторвал рукав рубашки и, как сумел, перевязал ногу, стараясь, чтобы повязка не сползала при ходьбе. Ножом, висевшим на поясе, он вырезал себе подобие трости, чтобы опираться в дороге. Вспомнил, как ребята потешались над этим ножом, называя из-за него Дронова ковбоем. Все-таки пригодился ножик-то, пригодился, ребята, как бы вы ни скалили насмешливо зубы. В таком путешествии, что Дронову предстояло, нож был предметом первой необходимости. Никогда Дмитрий не предполагал, что окажется на положении Робинзона Крузо, книгу о котором читал в юности. Впрочем, Робинзону было куда легче — у него оказалась под рукой масса полезных вещей с полузатонувшего судна — от кремневых ружей до ниток с иголкой. Дмитрий Дронов сам бы сейчас не отказался от аптечки или топорика с пилой из инструментального ящика вертолета. И Робинзону было с кем на досуге поговорить — у него был попугай, а потом и Пятница появился. И людоеды к нему с соседних островов приплывали, но тут уж они были в равных условиях — Дронова окружала такая активная фауна, что хищник мог появиться в любую минуту и с любой стороны.

И все-таки надо было идти. Сдаваться без борьбы было не в правилах Дмитрия. Он вздохнул, потопал ногой, проверяя на прочность повязку, потом неторопливо, опираясь на палку, углубился в джунгли. Робинзон искал в лесу на острове козьи тропы, и это было понятно, по ним было легче идти, но Дронову в его ситуации приходилось поступать наоборот, ведь любая тропа могла привести его к местному хищнику, поэтому троп следовало всячески избегать. А идти напрямик было трудно — вьющиеся вокруг гибких стволов лианы хватали за ноги, липли к одежде, но через некоторое время Дмитрий все-таки приспособился, привязав к вырезанной палке нож. При этом, правда, пришлось пожертвовать вторым рукавом, но дело того стоило — в руках у Дронова оказалось довольно удобное копье, которым можно было врубаться в заросли, а при необходимости и отбиваться от врага: