Птицы здесь поют без фальши,

По утрам роса чиста,

— Поедешь все-таки? И охота тебе тащиться, — Лёня помолчал, поскрёб богемную поросль на подбородке, глянул в окно. — Грязюка там, всё развелоооо. — На букве О он свел губы и выпустил колечко дыма. — Увязнешь, старик…

Продолжая собираться, Андрей тоже посмотрел в окно, отметил, что к Пасхе надо бы вымыть стёкла в мастерской, — за зиму совсем помутнели, но смотрел он не вниз из окна, а вверх, в небо, которое так синело, так звало его на простор, под свой купол, что и последние сомнения в правомерности поездки улетучились.

Нынче стало не принято у художников выезжать на природу; ехать на этюды, волоча с собой мольберт, краски, треногу — чего ради! Пожалуй, только студентов и встретишь где-нибудь в старом московском переулке, или на пригорке у леса. Да и то — рисуют чего-то наспех на картонке, держа её на колене. Задание, выполняют.

Плэнэр,

— одним словом…

— А я тебя с собой и не зову, — ответил Андрей.

К полудню и совсем потеплело. Солнце торопилось прогреть стылую землю, кропя ее живой водой; синие лужи манили деревенских воробьёв опрокинутым небом, — они барахтались в весенней воде; над полем невидимо высоко пел жаворонок.

Идти по растаявшей дороге трудно, — сапоги вязли, чавкали, хлюпали; ноги с непривычки начинали ныть, но Андрей шёл и шёл вперёд: оставалось меньше половины пути. Он устал, голова слегка кружилась, но останавливаться не хотелось, и эта физическая усталость совсем не портила настроения, но наоборот — душа ликовала; соскучившиеся за зиму глаза ловили оттенки красок, которые никогда не схватишь зимой, а только сейчас, когда всё пронизано и перемешано солнцем.

Над полем поднимался тонкий пар, отчего полоска фиолетового леса мокрой акварелью расплылась у горизонта.

Вдруг впереди на дороге он увидел движущуюся точку, и никак было не разглядеть, — человек ли идет, собака ли бежит, — как ни пытался Андрей определить, кто впереди, — не мог.

«…Я уничтожил кольцо — горизонта, и вышел из круга вещей, с кольца горизонта, в котором заключены художник и формы натуры. Это проклятое кольцо, открывая все новое и новое, уводит художника от цели к гибели, —

писал Казимир Малевич в своем «Черном квадрате». —

Воспроизводить облюбованные предметы и уголки природы, все равно что восторгаться вору на свои закованные ноги… Только тупые и бессильные художники прикрывают свое искусство искренностью… В искусстве нужна истина, но не искренность».

Особенно поразило Андрея вот это: «нужна истина, но не искренность».

— Но разве можно человеку познать истину? — размышлял он. — Истиной владеет Бог…

И спор он опять проиграл. Не мог Андрей быстро, на лету приводить нужные аргументы, отвечать на поток слов, в котором искусствоведша Акулина Ноготь топила его на глазах у всех собравшихся на вернисаже.

Покупатели в очередь не выстраивались.

А и покупатель нынче не тот, — это не девяностые годы, когда здесь, в Измайлове на вернисаже, иностранцы мели всё подряд.

Мода за бугром возникла на «Рашу», подняли железный занавес, — первые любопытные повалили смотреть: что да как в империи зла. Не увидели ни империи, ни зла, а народ добрый за зеленый бесценок продавал всё — от заводов, рудников и музейных сокровищ до керосиновых ламп и самоваров.

Вася Козунеткин потёр рукавом латунный бок пузатого туляка.