Альф прикоснулся губами к ее шее и заглянул в сапфировые глаза:
— Я хочу тебя написать.
Фройдис рассмеялась. Ее смех разжег его еще больше. Он рванул поясок, с треском разрывая шелк. Грубо сжал ее теплую, податливую грудь. То, что под халатиком не оказалось белья, окончательно распалило его.
— Написать тебя… — он не переставал целовать ее, — обнаженной… непорочной…
Альф перенес смеющуюся Фройдис на кухонный стол. Она теребила его темные волосы, обхватив торс ногами.
— Написать тебя богиней… — он покрывал поцелуями ее шею, плечи, грудь, — такой, каких никогда еще не было!
— И когда же мы начнем?
— Прямо сейчас… — Альф сбросил вечно растянутый свитер, обнажив прекрасное тело. — Прямо сейчас и начнем…
1
— Альф, ваша новая картина просто замечательная! Я не видел ничего подобного после Эдварда Мунка
[1]
. Какое фантастическое сочетание красок, какие невероятные формы… Просто потрясающе!
Альф Эвенсон глотнул коньяка.
— Если, по вашим словам, все так замечательно, то почему же мои картины никто не покупает? — Он хмыкнул, взглянув на собеседника.
Потом перевел взгляд на гостей, веселящихся в его саду. Вот Агнесс, сестра его жены. Как всегда, в строгой синей юбке и безупречно белоснежной блузке, темные волосы гладко зачесаны и собраны в аккуратный пучок на затылке… Вторая сестра, Фройдис, пока еще не приехала. Ну, эта появится, как всегда, в самый разгар праздника. А вон там соседи Альфа, Гордеры, беседуют с пожилой фру Бьернсон. В сторонке старый Берн пьет в одиночестве…
Из года в год все повторяется по кругу! Каждый раз перед ним мелькают те же самые лица, произносят те же слова. И этот старый дом, где столько времени он живет, порядком уже наскучил. А его стены цвета мокрого песка выведут из себя кого угодно!
2
Утром Сигурни проснулась с головной болью и острым ощущением одиночества. Ей хорошо были знакомы эти последствия веселой вечеринки, тем более если праздновали твой день рождения.
Первая мысль Сигурни была об Улаве. Вчера он уделил ей слишком мало внимания и постоянно куда-то пропадал.
«Но как же иначе? — успокаивала себя Сигурни. — Не мог же он при всех положить мне руку на бедро и поцеловать в шею! Как жаль, что он действительно не мог…»
Сигурни представила себе это, и по телу пробежала сладостная дрожь, а щеки заалели румянцем.
«Ты взрослая женщина, — одернула себя Сигурни. — Мать двоих детей! А краснеешь, как школьница».
